Яков Гордин - Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

• Название: Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы
• Автор: Яков Гордин
• Издательство: Амфора
• Жанр: Научпоп
• Год: 2015

Известный петербургский писатель-историк приоткрывает завесу над «делом царевича Алексея», которое предшествовало событиям 1730 года, важнейшего периода русской истории, в котором обнаруживаются причины последующих исторических катаклизмов, захлестнувших Россию и разразившихся грандиозной катастрофой революции 1905 года. В это время у России появился шанс — выбрать конституционное правление и отказаться от самодержавия.

12+ (Издание не рекомендуется детям младше 12 лет).

В оформлении лицевой стороны обложки использована картина И. И. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе».

---

В 1730 году единственной законной властью был Верховный совет, но и он правом выбирать или назначать царя не обладал. На практике же было два выхода — оба незаконных: либо предоставить выбор Верховному тайному совету, либо избирать государя общим собранием генералитета, сенаторов и персон первых рангов. Во втором случае никто бы не смел упрекнуть Верховный совет в узурпации ему не принадлежащих прав, но зато процедура выбора могла затянуться надолго и привести к междоусобице. Десятки военных и статских персон, раздираемые групповой и личной враждой, не обладающие достаточным представлением о государственной пользе, при отсутствии объединяющей законодательной основы, могли превратить выборы в пролог гражданской войны. Так, скорее всего, рассуждали члены Совета.

А потому министры, пригласив с собой сибирского губернатора князя Михаила Владимировича Долгорукого, ранее заседавшего в Совете, не будучи его полноправным членом, и двух фельдмаршалов — князя Василия Владимировича Долгорукого и князя Михаила Михайловича Голицына, заперлись в отдельном покое и приступили к избранию государя. Поколебавшись, они все же решили совершить этот акт сами.

По свидетельству Вестфалена, один лишь барон Остерман не пожелал принять участия в этом обсуждении "по причине, — сказал он, — что он иностранец". При этом он дал все же слово, что "соблаговолит согласиться с тем, о чем они договорятся".

Предвидели ли министры возможные последствия своего решения? Безусловно. Их дальнейшее поведение подтверждает это. Очевидно, они предпочли из двух зол меньшее. Два фельдмаршала, авторитетнейшие в армии военачальники, срочно кооптированы были в Совет, чтобы придать ему силовую устойчивость.

Существовало и еще одно обстоятельство, толкавшее наиболее активных министров на этот шаг. У князей Алексея Григорьевича и Василия Лукича Долгоруких был, как мы помним, свой авантюристический проект, а у князя Дмитрия Михайловича — уверенность, что наступила пора воплотить давно лелеемую грандиозную мечту. Все они понимали, что принять желаемое решение куда проще в узком кругу, чем на бурном вельможном и генеральском вече. Но при этом судьбу престола решали представители двух фамилий.

Проект Долгоруких был отвергнут с первых же слов. Князь Дмитрий Михайлович резко объявил "завещание покойного императора" подложным. Ясно, что постыдный заговор был ему известен заранее.

Попытку князя Василия Лукича возразить Голицыну яростно пресек князь Василий Владимирович Долгорукий. Однако при этом он предложил в государыни царицу-бабку Евдокию.

У князя Дмитрия Михайловича, однако, готова была стройная система аргументации. И если свести воедино сведения разных источников, то произнесенная им речь сводилась к следующему: "Бог, наказуя Россию за ее безмерные грехи, наипаче за усвоение чужеземных пороков, отнял у нее государя, на коем покоилась вся ее надежда". Тут князь Дмитрий Михайлович несколько покривил душой в угоду необходимой риторике, ибо он прекрасно знал чреватые тиранством изъяны характера покойного царя, как не мог он забыть и то, что сам он и его брат фельдмаршал оказались далеко не в чести к концу царствования Петра II. Но дальнейшие рассуждения князя были совершенно искренни и дальновидны.

Мужская отрасль императорского дома пресеклась, и с нею пресеклось прямое потомство Петра I. Нечего думать о его дочерях, рожденных до брака с Екатериной. Завещание же Екатерины I не может иметь для нас никакого значения. Эта женщина низкого происхождения (Голицын выразился гораздо резче, но источники сохранили смягченный вариант. — Я. Г.) не имела никакого права воссесть на российский престол, тем менее располагать короной российской.

Вот тут он походя, но бесповоротно отмел притязания отца государыни-невесты. Равно как и идею фельдмаршала Долгорукого.

Я воздаю полную дань достоинствам вдовствующей царицы (Евдокии. — Я. Г.), но она только вдова государя. Есть дочери царя, три дочери царя Ивана. Избрание старшей из них, Екатерины Ивановны, привело бы к затруднениям. Сама она добрая женщина, но ее муж, герцог мекленбургский, зол и сумасброден. Мы забываем Анну Ивановну, герцогиню курляндскую, — это умная женщина; правда, у нее тяжелый характер, но в Курляндии на нее нет неудовольствий[71].

Вестфален свидетельствует:

Фельдмаршал Долгорукий ответил ему следующим образом: "Дмитрий Михайлович, твои помыслы исходят от Бога, и родились они в сердце человека, любящего свою отчизну. Да благословит тебя Господь, и виват нашей императрице Анне Иоанновне".

Все остальные последовали его примеру, и вскоре в покоях раздался громогласный и единодушный "виват императрице Анне Иоанновне". Услышавший сие барон Остерман принялся стучать в двери, а когда ему открыли, он присоединил свой голос ко всеобщим кликам. Все это происходило около 4-х часов утра 19 января…

На кандидатуре Анны Иоанновны так легко сошлись все, как на варианте нейтральном. Фельдмаршала Долгорукого устраивало ее высокое происхождение. Князь Василий Лукич был с давних времен в добрых отношениях с герцогиней и надеялся по старой памяти приобрести на нее влияние. Фельдмаршал Голицын всецело подчинялся в политике мнениям старшего брата.

Сила идеи князя Дмитрия Михайловича заключалась в ее новизне. О кандидатуре герцогини Анны явно никто не думал. Испанский посол герцог де Лириа доносил своему двору: "Выбор герцогини обманул все ожидания… Мы никогда и не думали, чтобы корона досталась кому-нибудь другому, кроме четырех лиц… именно: царицы-бабки, принцессы Елизаветы, княжны-невесты и сына герцога Голштинского".

Князь Дмитрий Михайлович, и так-то пользовавшийся немалым авторитетом, теперь, когда он столь стремительно убедил Совет принять им предложенную и для всех неожиданную кандидатуру, стал явным лидером Совета. Очевидно, ситуация была продумана им до тонкостей, и тактика его внутри Совета оказалась безукоризненной. И он не откладывая приступил к выполнению главного своего замысла. Когда кандидатура Анны была единогласно утверждена, в том числе и Остерманом, Голицын произнес фразу, которая, с одной стороны, перекладывала всю ответственность за выбор государыни на весь Совет, с другой — открывала совершенно новый политический этап.

Князь Дмитрий Михайлович сказал: "Воля ваша — кого изволите, только надобно себе полегчить".

Вот он — момент, который едва не стал поворотным в нашей истории…

Тут впервые встрепенулся канцлер Головкин, не представлявший себе иной системы, кроме петровской: "Как это полегчить?" — "Так полегчить, чтобы воли себе прибавить", — ответил Голицын.

Любопытна реакция европейца князя Василия Лукича: "Хоть и зачнем, да не удержим этого". Он, человек вполне беспринципный, был вовсе не прочь установить английскую или шведскую систему, но сомневался в реальности замысла, сознавая тяжесть последствий возможной неудачи.

"Право, удержим!" — отвечал Голицын. Но, видя, что одни министры замкнулись в явном неприятии, а другие поражены новой неожиданностью, он не стал форсировать события, сказав только: "Будь воля ваша, только надобно, написав, послать к ее величеству пункты". Князь Дмитрий Михайлович понял, что даже тем, кто лоялен к его идее, надо дать привыкнуть к ней. Он явно ни с кем заранее не сговаривался, — разве что с братом, — чтоб не вызвать подготовленного противодействия. Но в равной степени понимал он, что мысль об ограничении самодержавия вдохновляет многих. Из тех, кто сидел рядом с ним в тот момент, он рассчитывал на двух персонажей драмы царевича Алексея — на своего брата и фельдмаршала Долгорукого.

Происходившее в других покоях дворца свидетельствует, что надежды князя Дмитрия Михайловича были отнюдь не беспочвенны.

Пока министры и фельдмаршалы, запершись, совещались и решали судьбу престола, к князю Сергею Григорьевичу Долгорукому подошел петровский генерал-прокурор, известный нам Павел Ягужинский, и, отозвав его в другую комнату, сказал: "Мне с миром беда не убыток, но долго ли нам терпеть, что нам головы секут? Теперь время, чтоб самодержавию не быть".

Мы помним, что Ягужинский был участником конфиденциального разговора с царевичем Алексеем о беззакониях самодержавия еще четырнадцать лет назад. И ясно, что и он, воспитанник самодержавной системы, ждал момента, когда можно будет сказать: "Самодержавию не быть!"

Верховники вышли к ожидавшим генералам и сенаторам и объявили о своем выборе. Все приняли его без возражений.

Но Ягужинскому не давала покоя его идея. Он подошел к князю Василию Лукичу и сказал ему, как рассказывал свидетель, "с великим желанием": "Батюшки мои, прибавьте нам как можно воли!"

Василий Лукич ответил: "Говорено уже о том было, но то не надо". Он еще не представлял себе, как развернутся события через несколько минут. И эта стремительность перепадов, переливов политических красок свидетельствует о стремительности реальной игры настроений и страстей.