Яков Гордин - Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

• Название: Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы
• Автор: Яков Гордин
• Издательство: Амфора
• Жанр: Научпоп
• Год: 2015

Известный петербургский писатель-историк приоткрывает завесу над «делом царевича Алексея», которое предшествовало событиям 1730 года, важнейшего периода русской истории, в котором обнаруживаются причины последующих исторических катаклизмов, захлестнувших Россию и разразившихся грандиозной катастрофой революции 1905 года. В это время у России появился шанс — выбрать конституционное правление и отказаться от самодержавия.

12+ (Издание не рекомендуется детям младше 12 лет).

В оформлении лицевой стороны обложки использована картина И. И. Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе».

---

Корсаков, оценивая царство Анны, подошел с другой стороны, не менее важной.

Шляхетство, получив при Анне Иоанновне некоторые льготы, все более и более удаляется от того значения, которое желало получить себе в 1730 г. "Родословные люди" постепенно "искореняются" немцами-правителями, потомки старинных служилых людей все более и более беднеют вследствие отмены закона о единонаследии, раздробляя свои имения на мелкопоместные участки; ряды шляхетства гуще и гуще наполняются "худородными" людьми и иноземцами. Крепостное право становится с каждым годом почти единственной прерогативой шляхетства, и в сохранении и развитии этой прерогативы ищет шляхетство своего выдающегося положения в обществе и государстве. Жестокость правительства Анны Иоанновны, презрительное обращение с русскими начальствующих лиц вообще и генералов и офицеров в частности, необходимость заискивать у немцев-правителей путем лести и низкопоклонства — все это развращает шляхетство все более и более, и все сильнее развиваются в нем дикие инстинкты крепостничества. Идеалы его суживаются, и шляхетские заявления в знаменитой екатерининской комиссии 1767 года — несравненно ниже шляхетских воззрений 1730 г.[114]

Да, история страшно отомстила русскому дворянству за упущенную возможность. И понадобились огромные усилия лучшей части этого дворянства — дворянского авангарда, чтобы направить свою нравственную энергию на увеличение свободы в России. Но не дворянству суждено было сыграть решающую роль в уничтожении петровской пагубной системы. И то, что не дворянский авангард встал во главе нации в 1917 году или в любом другом поворотном году, — следствие выбора 1730 года, в значительной степени предопределившее трагедию России…

В январе 1738 года в расположении одного из армейских караулов, стоявших на реке Десне, появился человек, назвавшийся царем Алексеем Петровичем. Когда самозванца попытались арестовать, солдаты, примкнув штыки, отстояли его и повели в церковь, где местный священник устроил молебен и народ молился за царя Алексея Петровича и государыню императрицу Анну Иоанновну. Толпы людей целовали самозванцу руку. В конце концов его схватили и вместе со священником посадили на кол, а защищавших его солдат подвергли разного рода казням — четвертовали, рубили головы.

Память о возможности кроткого, мирного царствования — без войн, рекрутских наборов, разорительных податей — жила в народе, равно как и надежда на его приход.

Чем долее надежда эта не сбывалась, усугубляя народную обиду, тем неизбежнее становилась национальная катастрофа.

ЧАСТЬ III О ЕДИНСТВЕ ИСТОРИИ

Вы доведете Россию до того, что место Николая займет Ленин.

Из выступления на Втором съезде крестьянских депутатов. 2 декабря 1917 г.

УЧРЕДИТЕЛЬНОЕ СОБРАНИЕ — ВОЗРОЖДЕНИЕ ИДЕИ

Принципиальное сходство между реставрацией самодержавия 25 февраля 1730-го и большевистским переворотом 25 октября 1917 года с неизбежностью приходило на ум мыслителям разных эпох и научных культур.

Мы помним, что Георгий Федотов говорил о типе людей, которые "негодуют на замысел верховников" и получают в исторической перспективе "на месте дворянской России — империю Сталина".

Через несколько десятилетий американский историк и политолог Ричард Пайпс в работе "Создание однопартийного государства в Советской России" сказал, анализируя победу Ленина над сторонниками демократии в Советах:

Это неожиданное и полное крушение демократических сил и их последующая неспособность отстоять свою конституционную власть напоминает поражение Верховного тайного совета, в 1730 году попытавшегося наложить на русскую монархию конституционные ограничения[115].

Вне зависимости от точности сопоставления здесь важна сама тенденция.

История имеет для нас подлинную ценность только в силу своей цельности. Гигантская вольтова дуга, тускло горящая между двумя полюсами — 1730 годом, сердцевиной нашего повествования, и катастрофой начала XX века, освещает, хотя и неровно, спорадические попытки русских конституционалистов разных эпох образумить деспотическую власть и тем спасти страну и государство. Идея созыва Учредительного собрания для определения формы власти, выросшая из общественной прапамяти — из воспоминаний о Земских соборах, — идея, столь важная для сознания русского человека, поблескивает на полюсе 1730 года, чтобы вспыхнуть в 1917 году и рассыпаться бессильными искрами в январе 1918-го.

Сопоставление событий 1730 и 1917 годов — дело рискованное. Я это прекрасно сознаю. Но, исповедуя идею абсолютной цельности истории, будучи уверен, что деление процесса на вчера и сегодня, прошедшее и настоящее есть нечто вполне условное, считаю возможным сопоставлять картины событий и рисунки поведения конкретных персонажей, представляющих генеральные психологические типы.

Ощущение глубокого неблагополучия, опасной нелепости происходящего было, как мы помним, доминирующим в донесениях иностранных дипломатов из Москвы на исходе царствования Петра II. Ощущение кризиса возводимой системы, явно проявившееся в "деле царевича Алексея", окрепло к 1730 году и — хотя и у меньшинства шляхетства и аристократии — привело к выраженным политическим стремлениям. Вихрь проектов разной степени исполнимости и радикальности, возбужденные толки о республиканском устройстве, восторженные ожидания, что Россия станет "сестрицей Англии и Швеции", свидетельствуют об осознании исторического рубежа, за которым должна была начаться новая жизнь. Именно эти две предпосылки: психологическая изжитость прежних форм общественного существования и достаточно ясное представление о формах новых — есть непременное условие всякой революции. Особенно важна вторая предпосылка. Если представление о новых формах оказывается иллюзией, это приводит к историческому срыву, попыткам реставрации, массовому духовному дискомфорту и, соответственно, междоусобице как физическому проявлению этого дискомфорта.

Конституционная реформа 1730 года не состоялась, поскольку у решающей силы — гвардии — не было ощущения изжитости петровского варианта и не было сколько-нибудь ясного представления о том, как можно жить по-иному. Поэтому то, что было достигнуто в январе, гвардия через месяц перечеркнула и вернула все на свои места. Произошел реставрационный переворот с соответствующими последствиями…

В конце 1916 года ощущение изжитости старых форм существования господствовало во всех слоях и политических группировках.

Значительный деятель партии конституционных демократов князь Владимир Андреевич Оболенский писал в мемуарах:

О том, что Николай II и его приближенные ведут Россию к неминуемой гибели, уже не было разногласий между правыми и левыми, солдатами и офицерами, между простонародьем и интеллигенцией, между послами союзных держав и русскими великими князьями. Это единодушное отношение к власти особенно ярко проявилось в заседании Думы в начале ноября 1916 года, на котором я присутствовал. Это было то знаменитое заседание, на котором Милюков, приводя целый ряд фактов из деятельности властей на фронте и в тылу, заканчивал изложение каждого из них риторическим вопросом: "Что это — глупость или измена?" Эти слова били как молотом по голове, ибо они формулировали то страшное, что всех мучило… Правые и левые депутаты, журналисты, публика — все аплодировали, вскакивали со своих мест, шумели, что-то кричали, заглушая слова Милюкова[116].

В 1916–1917 годах всеобщим сознанием овладела та яростная жажда перемены, которая складывается только из массы однонаправленных индивидуальных стремлений. В январе 1730 года эта жажда — в ее роковой непреклонности — владела лишь князем Дмитрием Михайловичем и некоторой частью шляхетства. Этого оказалось недостаточно.

Человек совсем иного типа, чем князь Оболенский, философ Федор Степун, до февраля вполне аполитичный, писал: "С убийством Столыпина даже и в консервативных кругах исчезла надежда, что власть как-нибудь справится со своей "исторической задачею". Во всем чувствовался канунный час. Всем было ясно, что Россия может быть спасена только радикальными и стремительными мерами"[117].

Но и тот и другой принадлежали все же к элите, хотя и к разным ее группам. А вот что занес в дневник 15 февраля 1917 года средней руки московский коммерческий служащий, выходец из крестьян, Никита Окунев: "Настроение безнадежное — видимо, все сознали, что плеть обухом не перешибешь. Как было, так и будет. Должно быть, без народного вмешательства, т. е. без революции, у нас обновления не будет"[118].

Хотя революция предчувствовалась всеми, но, как и смерть Петра II, открывшая возможность перелома, взрыв февраля 1917 года произошел неожиданно. И, как и в январе 1730 года, решать проблему преемственности верховной власти пришлось органу, права на то не имеющему, — Временному комитету Государственной думы, созданному тут же — по необходимости.