Леонид Соболев - Капитальный ремонт

• Название: Капитальный ремонт
• Автор: Леонид Соболев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Юрий стал перед книжной полкой. Индусская мистика "Хатха-йоги" втиснулась между рассказами Аверченко и "Морской практикой" Гельмерсена. Морской устав прислонился к цветистому томику стихов Игоря Северянина, английский словарь - к "Женщине, стоящей посреди", изделия Арцыбашева. "Морская тактика" адмирала Макарова странным образом зажалась между желтыми французскими романами, самые названия которых показывали, что лейтенант поддерживает знание языков литературой нескучной. Зеленая книжка нашлась в строгом окружении "Курса морской артиллерии" и Семеновской "Расплаты" и по изъятии оказалась приказами адмирала Шанца издания 1865 года. Николай Ливитин перелистал страницы.

- Толковый покойничек был! Тут есть философские мысли о воспитании юношества - сахар!.. Вот: "...мною замечено, что господа офицеры беседуют по вечерам с гардемаринами о посторонних флоту вещах, как-то: о театрах, о политике и о родне. Господам офицерам следовало бы помнить, что дни, проведенные гардемаринами в обучении, невозвратны, что рассуждающий юноша легко может набраться и на стороне вредных мыслей и что гардемарин с идеями в голове подобен человеку, который под парадным сюртуком имеет заношенное и дурно пахнущее белье. Я ожидаю, что господа офицеры сами поймут легкомысленность своего поведения и впредь будут практиковать приватные разговоры вне службы лишь в целях научения будущих офицеров морскому делу, опыту и флотскому духу, коего я, к сожалению, на эскадре вижу мало, а не развращать юные умы не ведущими к цели посторонними разговорами". Видал? Вот это воспитание правильное!

- Не особенно, видно, правильное, если лейтенант российского императорского флота говорит вещи, за которые штатских людей посылают запросто на каторгу, - сказал Юрий насмешливо; умничает братец и резвится мыслью.

- И правильно, что посылают; за это даже вешать следует, - подтвердил Ливитин благодушно. - Штатским о таких вещах догадываться не следует. Лейтенант же говорит с братом гардемарином, вступающим в великий орден жрецов службы и моря, и говорит не на разглашение, а в поучение... Так некогда наивный неофит с ужасом узнавал от седовласого жреца, что масло из пупка Изиды выдавливается насосиком, но, узнав, молчал, ибо толпа верующих незамедлительно разобрала бы указанного неофита на составные части, буде он ей объяснился б откровенно. Молчи и ты, расти не дураком, а понимай флотскую службу.

- От такого понимания недолго и в отставку подать... Зачем же ты сам служишь, если всю прелесть флотской службы и всю ее значительность похабишь таким нигилистическим анализом? - спросил Юрий, раздражаясь на себя за неумение ответить потоком горячих и значительных слов. Они теснились в нем, но были несвежи от частого употребления: долг, родина, победоносность русского оружия - все это потеряло половину смысла и не годилось для уничтожения спокойного цинизма брата.

- Зачем? Ты бы спросил еще, зачем я живу? - сказал лейтенант, усмехнувшись. - Это из серии проклятых вопросов, на которых сам Толстой к старости свихнулся. А вот почему я служу, я отвечу без задержки. Во-первых, - он стал загибать пальцы с крупными блестящими ногтями, - во-первых, пороха мне не выдумать, стало быть, не к чему мотаться по университетам, проникая в тайны мироздания. Денег же родитель наш на двоих оставил не слишком много, чтобы жить припеваючи в собственном особнячке, так лучше служить в почете, чем гнить в канцеляриях. Во-вторых, потому, что мне все это крайне нравится - весь блеск, порядок, вся эта прекрасная машина из стали и людей, да в конце концов и самое море, - все это крепко, незыблемо, вечно и красиво. Ну, а в-третьих - совсем просто: чем пыльная жизнь? Служу, ем, сплю, на берег хожу, имею комфорт, почет и власть... Все это на улице не валяется!

- Я думал, ты хоть из приличия скажешь пару слов о защите родины и о службе царю! - сказал Юрий, совсем рассердившись.

- Вот это действительно в пользу бедных! - расхохотался Николай. Смеялся он заразительно и не спеша; крепкие зубы, предупрежденные золотыми точками от разрушений, были белы и ровны, глаза веселы и насмешливы. - Да, Юрий Петрович, я ошибся: конечно же, я служу для защиты престола и отечества от врагов унешних и унутренних и так далее, смотри памятку молодого матроса... Я думал, ты вырос из кадетского патриотизма. Эти вещи подразумеваются сами собой; если престол и отечество полетят к черту, тогда и нас с тобой не будет. Все мы существуем для войны. Для войны мы обрабатываем Митюх и обрабатываемся сами. Десятки лет мы драим медяшку и людей, чтобы четверть часа пострелять по неприятельскому кораблю для решения острого вопроса: кому раков кормить - нам или им? Это тоже известные вещи, и говорить о них - дурной тон. Когда-нибудь надо же положить свой живот на алтарь отечества, в уплату царю-батюшке за все то вкусное, что в этот живот попало на его денежки!

Юрий вскочил с кресла, выведенный из себя:

- Слушай, Николай, я прошу тебя прекратить этот разговор! Я не понимаю: или ты издеваешься от нечего делать, или у тебя очередной надрыв высокой души и ты хамишь все направо и налево!.. Точно я не знаю, что ты честный и прекрасный офицер!.. Точно я не знаю, что у тебя глаза горят, когда ты мечтаешь всадить снаряд в "Мольтке" или в "Дейчланда"! Чего ты ломешься, скажи на милость?

Лейтенант улыбался лениво и смотрел на брата, размахивавшего руками.

- Юрий, если ты хочешь кого-нибудь убедить, никогда не жестикулируй и не выпускай тысячу слов в минуту. Волнение неприлично для человека, знающего себе цену... Неужели факт, что масло из пупка Изиды не течет само собой, настолько тебя поразил, что ты потерял равновесие? Я полагал, ты умнее. Пойми, что оружие - в руках того, кто знает скрытый смысл вещей. Я даю тебе в руки это оружие. Пока ты молод, выработай в себе уменье делать глупости с серьезным видом - и тогда ты непобедим. Никогда не принимай ничего всерьез, все на свете - пыль, кроме собственного спокойствия.

- Очевидно, поэтому ты куришь гашиш и не спишь ночами, если Ирина полчаса поговорит с другим? - спросил Юрий с открытым вызовом, целя в больное место.

Лейтенант встал и застегнул воротник кителя.

- Да. Потому что это касается лично меня. Ирина - моя, а все, что мое, для других должно быть свято. Мир - это я, все остальное сделано для моей потребы и удовольствия. Единственная вещь в жизни, которую следует принимать всерьез, - это твоя собственная душа. Прислушивайся к тому, что она повелевает. Мир может рухнуть вместе с флотом, отечеством, престолом и всеми абстрактными понятиями о долге, о чести и о прочем, но душа твоя всегда останется с тобой. И если ты служил ей, "не щадя живота своего, как верному, честному нелицемерному воину быть надлежит"* то крушение всей вселенной тебя мало взволнует... Пойдем, возьмем на ночь воздуху. Форменку оправь!..

______________

* Слова царской присяги.

Лейтенант подошел к зеркалу и, пригладив волосы, повернул выключатель и открыл дверь.

За дверью, в коридоре, стоял в выжидательной позе пожилой матрос в фуражке с козырьком, с дудкой и с нашивками на тучных покатых плечах. Форменка облепила его мягкую, почти женскую грудь, и чувствовалось, что она была влажна, - в коридоре было жарко.

- Ко мне, Сережин? - спросил Ливитин-старший, задержавшись в дверях. Чего ж не постучал? Заходи.

- Не осмелился беспокоить вашскородь, как у вас братец в гостях, сказал Сережин густым и медленным голосом, входя и снимая фуражку.

- Рекомендую, - надежа и опора ротного командира, фельдфебель Сережин! Пусти-ка меня к столу, Юрий.

- Здорово, Сережин, - сказал Юрий, улыбаясь.

- Здравия желаю, господин гардемарин, - осторожно рявкнул Сережин и тотчас повернулся к лейтенанту: - Дозволите доложить, вашскородь?

Он положил на стол листки и карандаш и загудел, ловко принимая из-под рук лейтенанта подписанное:

- Как завтра большая приборка, - соды, мыла, ветоши от боцманов потребовается... Аттестат извольте подписать Пархоменко и Зикину, как направляющим на госпитальное излечение... Силину записка об арестовании, число суток извольте пометить, сколько прикажете...

- Постой! Кто Силина посадил?

- Так что заготовил по своему соображению, вашскородь, как ему лейтенант Греве утром заметили за грязное рабочее на катере.

- Много в карцер. Поставь под винтовку на час.

- Как прикажете, вашскородь, можно и под винтовку... Жалованье-то дозвольте на двоих за месяц, которые в госпиталь.

- Да... - Лейтенант оглянулся. - Юрик, изобрази государственный банк, лень в шкатулку идти. У тебя русская мелочь есть?

- Только марки.

- Два рубли шестьдесят всего и надо, вышскородь, не извольте беспокоиться, я из своих выдам, - сказал Сережин и, аккуратно собрав листки, вытянулся. - Каких-либо приказаний не будет, вашскородь?

- Будет, - сказал Ливитин, улыбаясь. - Во-первых, чтоб в роте все было в порядке (Сережин осклабился преданно и самодовольно), а во-вторых, у крестника, вероятно, зуб прорезался... Передай от меня и пожелай здоровья.