Леонид Соболев - Капитальный ремонт

• Название: Капитальный ремонт
• Автор: Леонид Соболев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Юрий, оглушенный грохотом, восхищенный и подавленный зрелищем стрельбы, раскрыв в полуулыбке рот, смотрел на все блестящими от восторга глазами. Чудесная вещь стрельба! Он начинал понимать то почти нежное чувство, с которым Николай всегда говорил о башне. Жаль, что так скоро кончается!..

Стрельба окончилась быстро. Одетые в форменки мужики и мастеровые, из которых каждый в своей личной жизни считал огромной суммой четвертной билет, за одиннадцать минут выкинули в воду полтораста тысяч рублей и по отбою вышли на палубу с равнодушным видом людей, которые закончили положенную им работу.

Стрельба оказалась удачной, и на мостике было весело. Корабль повернул в Гельсингфорс. Солнце спустилось к воде, зализывая длинными теплыми лучами шестьдесят восемь ран, нанесенных морю. Лейтенант Греве, сощурившись, посмотрел на безвредный сейчас для глаз красный сплюснутый диск.

- Повоевали - и за щеку! - сказал он Бутурлину. - К десяти на яшку станем, штурманец? А то у меня вечерок сорвется, нынче у Власовых на лужайке детский крик.

- Что-нибудь вроде, - ответил Бутурлин, вынимая из ушей вату, - полтора часа ходу, поспеешь...

Юрий забрался на сигнальный мостик. Оттуда море казалось огромным. Небо, исполосованное полетом снарядов, обильно точило теплую кровь заката. Вольный и прохладный воздух, чуть горчивший запахом дыма, расширил его легкие. Он вздохнул свободно и счастливо и в невольной потребности общения сказал сигнальщику, проворно натягивавшему на поручни снятый на время стрельбы обвес:

- Вечер-то какой, роскошь!

- Чего изволите, господин гардемарин? - не расслышав за шумящей парусиной, с готовностью спросил тот.

- Посмотри на закат, говорю... не видишь?

Сигнальщик бросил обвес и обеспокоенно повернулся к солнцу, подняв к глазам бинокль. Он провел им по горизонту, отыскивая, что именно привлекло внимание гардемарина. В бинокле алое поле дрожало и переливалось, вода мягко сливалась с небом в примирительном одноцветье, и ничего не было видно. Зато правее заката сигнальщик увидел то, что требовалось, и, отняв бинокль от глаз, с уважением посмотрел на Юрия.

- Так точно, адмирал идет, - сказал он и побежал на крыло мостика к сигнальному кондуктору.

Корабли сблизились быстро. Флагманский линкор шел на юг, полоща в закате контр-адмиральский флаг. На "Генералиссимусе" сыграли большой сбор, люди быстро выстроились по борту. Лейтенант Греве встревожился.

- Что ему надо в море в субботу? - сказал он вполголоса Бутурлину. - Не к добру старик заплавал, ей-богу...

Флагман разошелся с "Генералиссимусом" в полумиле; на фок-мачте его болтался полосатый флаг.

- Вашскородь, на адмирале "он" - "следовать за мной!" - прогудел сверху голос сигнального кондуктора.

- Лево на борт, - сказал командир, не удивляясь.

Корабль, зашипев кормой и раздавливая ею подбегающую к борту воду, легко повернул на обратный курс и вступил в кильватер адмиралу, привязанный к нему молчаливым приказанием. Гельсингфорс и все, что ожидало в нем лейтенанта Греве, осталось за кормой. Греве спустился с мостика и пошел на ют, задрав по дороге ударом сложенных пальцев чехол фуражки сзади, образовав из нее род поварского колпака. Офицеры на юте засмеялись. Такое положение фуражки обозначало: "недоволен начальством".

- Господа, Гревочка бунтует, - сказал Веткин, бросая папиросу в обрез (офицерам курить на юте разрешалось).

- Старый дурак, - пожаловался Греве с искренним огорчением. - Ну куда он к черту повел? В Ревель?

- Гревочка, пути начальства неисповедимы, - сказал Веткин примирительно. - Учитесь властвовать собой: ваше свидание не состоится! Пойдем лучше пить коньяк, я выиграл с батюшки, он утверждал, что адмирал оставит нас в покое.

- Пойдем, - сказал Греве обреченно, - здесь уголь сыплет.

Палуба хрустела от угля, выкидываемого с дымом из труб. В кочегарке выла вентиляция, и через определенные промежутки времени раздавался звонок. Тогда кочегары распахивали топки, и жар разливался по палубе горячей, вызывающей пот волной. Езофатов, стоя боком к топке и защищая лицо привычным поворотом головы, швырял очередные лопаты угля на ломкий пласт раскаленного жара. Топка захлопнулась, и Езофатов выпрямился.

- Время сколько там, Вайлис? - спросил он, осторожно обтирая обратной стороной ладони рассеченную утром щеку.

- Около десяти, наверное.

- Когда якорь кинем, не знаешь?

- У меня была глупая тетка, - сказал Вайлис, помолчав и ловко вытащив из глаза черным пальцем угольную порошинку. - Она умерла от любопытства. Она все добивалась узнать, которого числа будет второе пришествие...

- О чем ты мелешь?

- Откуда я знаю, деревянная башка? Позвони по телефону господину старшему механику!

- А куда идем-то? Обратно уже?

Вайлис даже не ответил, всматриваясь в водомерное стекло. Кочегарка не имеет направления. Она имеет только время, измеряемое звонками топочного уравнителя и числом подбрасываемых лопат. Корабль может стать на якорь, может идти в Америку, может идти ко дну, - кочегарка узнает об этом последней. Глупые вопросы!..

В двенадцать часов ночи четвертое отделение кочегаров сменилось. Усталые и злые, они поднялись в жилую палубу; койки уже висели рядами в зеленом свете ночных ламп, и воздух был тоже ночной: жаркий, вонючий, сытный.

Вайлис, вымывшись в бане, вышел наверх покурить. Корабль стоял на якоре, молчаливый, огромный, неподвижный. Берегов в неясной мгле майской ночи не было видно. Вода была светла. На ней равномерно вспыхивала зеленая мигалка бакана, справа горел красноватый огонь маяка, слева угадывалась громада такого же корабля, и высоко в небе горел адмиральский огонь. Название этого места было неизвестно. Не все ли равно? Ничто не меняется от того места, где стоит корабль.

Ночь пела жужжанием вентиляторов, звоном стекающей где-то за борт воды, с берега тянул легкий печальный аромат северной весны.

- Не спится, небось? - сказал кто-то рядом.

Вайлис обернулся и, всмотревшись, узнал Тюльманкова, комендора четвертой роты. Их связывали полуприятельские отношения, зародившиеся тут же на баке: Тюльманков заинтересовался как-то, увидав Вайлиса на баке с книжкой. Книжка была из судовой библиотеки и называлась "Оборона Севастополя в рассказах героев", и Тюльманков стал смеяться, что Вайлис читает чепуху; все обещал дать какую-то книгу про настоящее, да так и не собрался.

- Я слышал, ты нынче Гадюку срезал? - сказал он вопросительно, потянувшись за огоньком. - Молодец, так ему и надо! Жаль, что ты ему ряжку не свернул!

Вайлис пожал плечами.

- У меня мозги еще в порядке, я знаю, что это бывает. Товар не стоит свечки!

- Жалко, ты нас не предупредил, - сказал Тюльманков медленно. - В случай чего, матросы поднавалились бы... Плавала бы теперь Гадюка за бортом! Ты как своих-то подбил на претензию? Кочегары ваши ведь не разбираются.

Вайлис потушил трубку.

- Не знаю, чего ты от меня хочешь. Я их не подбивал, они сами начали. Надо спать идти!

- Постой, голова! Чего боишься? Момент тут серьезный. Тебя ж судить будут... Надо кой о чем потолковать.

- Нечего толковать, Тюльманков, - сказал Вайлис упрямо, - пускай судят, ко мне придраться не за что. Суд покажет правду.

- Судил волк козу, а потом слопал! - усмехнулся Тюльманков. - Дурак ты, Вайлис, надо своим умом жить!

- Я чужого и не прошу, - сказал Вайлис, вставая.

- Да ты постой, чудило! Сядь! Слушай.

Вайлис неохотно сел. Тюльманков, негромко и все время оглядываясь, изложил свою мысль. Надо, чтобы Вайлис и все кочегары всюду рассказывали матросам, что вместо справедливого разбора Гадюка чуть не избил. Надо, чтобы возможно больше матросов поняло, что суд загубит людей, хотевших правды. Надо просить всех заступиться и не выдавать на расправу, для этого, когда будет суд, Вайлису выбежать на верхнюю палубу с криком "ребята, спасайте". Тогда подымутся известные Тюльманкову матросы и увлекут остальных, все перебьют офицеров и подымут красный флаг. На других кораблях будут уже этого ждать, и по этому сигналу...

Вайлис встал, не дослушав.

- Один теленок собрался скушать волка, - сказал он сердито, - он подбил все стадо. Все были очень храбрыми, как ты, и кричали, что их много. Волк прекрасно пообедал в этот день. Прощай! Не замешивай меня в такую сказочку, у меня никогда еще не гулял в голове сквозной ветер. Нам с тобой на каторгу не по пути. В позапрошлом году такие, как ты, довели матросов до виселицы. Ищи себе поглупее.

Тюльманков остался сидеть, попыхивая папироской. Потом он швырнул ее с размаху в обрез; просияв огненной дугой, она, зашипев, погасла.

- Эх, и народ же кислый! - сказал он вслух и пошел в корму, в четвертую роту. На шканцах из открытого люка кают-компании мягко звучал рояль. Тюльманков наклонился над люком; в ярком розовом свете, падавшем сбоку, отливал пушистым ворсом темный ковер, и на нем резко выделялись четыре пары ног в белых брюках, вытянувшихся из кресел. Туловищ сидевших не было видно, но ноги, сиявшие, как белый четырехконечный крест, были успокоенно-самодовольны. Между восемью подошвами замшевых туфель взгляд Тюльманкова завертелся бомбой, готовой взорваться; он просунул голову дальше, и от этого штаны облепили зад. Именно по этому туго обтянутому заду горячо щелкнула цепка. Тюльманков откинулся.