Теодора Димова - Матери

• Название: Матери
• Автор: Теодора Димова
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905626-55-5

Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».

---

до каких пор это будет продолжаться, так жить невозможно, Бояна, невозможно, Деян, что-то огромное исчезает во мне, когда мы расстаемся, Бояна, чего-то огромного не хватает мне, когда я не вижу тебя, Деян, я становлюсь целым, только когда мы вместе, а когда расстаемся, я как будто себя вообще не знаю, Бояна

и я тоже не знаю, кто я, Деян

давай попросим их, чтобы мы снова были вместе, но ты ведь знаешь, это бесполезно, а у меня план: соберемся все четверо, и мы им скажем всё-всё и попросим, чтобы мы оба жили сначала у одного из них, а потом оба — у другого, но ты же знаешь, они не согласятся, они нас и поодиночке-то еле терпят, а уж двоих…

одной моей половины нет, Бояна

одной половины, Деян

вот так и скажем маме и папе, вот так, запомни, именно так, сколько раз мы им это говорили, Деян, сколько раз мы их просили, они только разозлятся и отнимут у нас наши воскресенья, скажут, что наши встречи очень плохо на нас влияют, и вообще запретят встречаться, нам надо молчать и притворяться веселыми;

если бы ты знала, Бояна, каким мрачным бывает папа по вечерам, когда возвращается с работы, входит, бросает свой портфель, словно камнями набитый, и ужасно раздражается, если меня нет дома к его приходу, садится в кресло и задирает ноги на табурет, а я в это время должен быть на кухне и варить ему кофе, ты ведь знаешь, он всегда после работы любит выпить чашку очень горячего кофе, я приношу, сажусь перед ним, и он неизменно задает одни и те же вопросы: тебя спрашивали? Обедал? А уроки сделал? И это всё, Бояна, всё, всё, о чем мы говорим с ним, потому что он слишком устал, потому что его голова раскалывается, все отделение на его плечах, а он нуждается в покое, в тишине, ему не нужны всякие там шумные дети вокруг, какой-то болтунишка, который будет приставать к нему с просьбами — затянуть тормоза на велосипеде, купить модем для интернета или накачать баскетбольный мяч; для него важно только: спрашивали? обедал? уроки выучил? Вне этих трех тем я для него сплошное раздражение, Бояна, а что будет, если раздражение удвоится? И после того как я подам ему кофе и отвечу на эти три вопроса, он включает телевизор и смотрит новости. А потом идет к себе в комнату и начинает читать медицинские журналы, читает и записывает что-то на больших белых листах. Потом складывает листы в зеленую папку с резинками. В семь или в восемь, а иногда и позже он идет ко мне в комнату и спрашивает: а что нам приготовила Мари на ужин? Мари, ты знаешь, это женщина, которая ходит к нам, она готовит, ходит по магазинам, убирается и присматривает за мной днем. Ты ее никогда не видела, Бояна, и не надо, лучше ее не видеть, а то ты будешь вздрагивать каждый раз, как и я, она похожа на ведьму, эта Мари, Бояна, настоящая ведьма с неподвижными зелеными глазами и седой головой, и она ворует, Бояна, всегда берет себе что-нибудь из того, что покупает для нас с папой, каждый день ворует, один раз я видел даже, как она отрезала кусок масла и завернула его в один из папиных белых листов, а потом спрятала к себе в сумку. Но я не стал говорить папе, чтобы не расстраивать. И я должен пересказывать свои уроки этой Мари, Бояна, а знала бы ты, какая она противная. Сядет ко мне на кровать, уставится на меня, и я должен ей рассказывать свои уроки, а если что-то не пойму или забуду, велит перечитать все сначала и через полчаса снова явится с проверкой. Я не могу есть то, что она готовит, Бояна, гадость какая-то! А папа говорит, что очень вкусно, и мы вдвоем едим по вечерам на кухне ее гуляши и молчим, и часто папа заставляет меня через силу доесть всё в тарелке, потом я мою посуду, а он идет спать, Бояна, еще светло на улице, сейчас дни длинные, а он говорит, что ему хочется спать, и я говорю: как, папа, еще совсем светло, а он отвечает: а как ты думаешь, откуда берутся все эти деньги, на которые я содержу тебя, дом и Мари? Вообще, когда я пробую говорить с ним о чем-нибудь другом, то всегда всё возвращается к деньгам, к спокойствию, к подтруниванию и ехидным намекам в мамин адрес, и глупа она, и жизнь ему сломала — не забрала к себе обоих своих детей, и вот теперь ему приходится воспитывать меня, ему, который не является мне матерью, но мне повезло, что он меня воспитывает, а не мама, потому что она ничего не умеет. Не умеет заботиться, говорит папа, и о тебе, Бояна, вот какие у тебя отметки — двойки и тройки? А у меня — одни шестерки, потому что она, мама, тебя ни в грош не ставит, как, впрочем, и меня; ты, Бояна, говорит папа, уже совсем пропащая — целыми днями шляешься по улицам, не ходишь ни на английский, ни на плавание, растешь совсем без контроля. Приобрела дурные привычки, и меня можешь заразить, и тогда — конец, ты ведь помнишь, как отрывисто он произносит это «конец!», конец его усилиям и заботам и вообще всей жизни, на которую он обречен из-за меня, потому что он живет как монах — из-за меня, никакой личной жизни, никакой собственной жизни, только отделение, пациенты и я, а жизнь проходит, вот уже и сорок, а как он живет? Он говорит, что ничего путного из тебя, Бояна, не выйдет — само собой, станешь такой же, как и твоя мать. И тогда я ему говорю: ну хорошо, давай тогда возьмем Бояну к нам, раз уж мама не может с ней справиться, запишем ее в мой класс, я познакомлю ее с Яворой, она начнет ходить на английский и на плавание, перестанет разговаривать в нос и так приторно-слащаво, как мама, я уже по опыту знаю, что ему доставляет удовольствие, когда я говорю о каком-нибудь мамином недостатке, Мари будет проверять ее домашние уроки, спрашивать и ее, и она уже не будет расти бесконтрольно, не будет такой распущенной, почему бы нам не взять Бояну к себе, папа?

Как? Что ты говоришь? Ни в коем случае! А твою мать мы что, совсем освободим от ее обязанностей? И всю заботу о вас мне взвалить на свои плечи? Да? Чтобы я полностью заботился о вас?

Мы сами будем заботиться о себе, папа, так нам всем будет легче, вот и врачи говорят, что нельзя нас разлучать, да мы и сами так чувствуем, даже нашим телам больно, когда мы расстаемся

прекрати эти глупые теории, с вашими телами, ничего еще не доказано, всё это выдумки, наоборот, так вы станете более сильными и самостоятельными, по отдельности, а иначе вы всегда будете зависеть друг от друга, но уже сколько лет мы так живем, папа, девять или десять, и не можем привыкнуть жить отдельно, врачи говорят, что мы поэтому и расти перестали, мы оба самые низкие в своих классах, а мы уверены, что если будем жить вместе, то начнем расти; мы и спать не можем нормально, оба засыпаем только глубокой ночью, папа, мы действительно должны быть вместе, мы оба так чувствуем, мы должны быть вместе, потому что мы вместе родились. А он смеется, просто заливается, значит, говоришь, не можете заснуть друг без друга, я тоже не могу заснуть, я тоже засыпаю поздно ночью, но у тебя другое, папа, ты взрослый, и потом ты ложишься еще засветло, а ведь мы дети, и он продолжает смеяться, как будто мы с ним говорим о самых смешных вещах на свете, а почему бы вам не предложить своей безответственной и глупой матери жить вместе, но не со мной, а с ней, спрашивает он своим ужасно ехидным голосом, и тогда я говорю ему, что не хочу больше слушать про то, что ты, Бояна, и пропащая, и двоечница, и бесконтрольная, не хочу слушать, как ты обижаешь маму

а он: да я просто пошутил, я только хотел тебя подразнить.

И я ему говорю: а зачем, папа, ты хочешь меня дразнить?

И он посмотрит на меня задумчиво, а иногда погладит и обнимет меня. И я чувствую его, он так одинок. Ведь у него нет того, что есть у нас с тобой. У него только отделение, пациенты и я.

И все это время Бояна будет держать в своих руках руки брата, будет гладить его по голове, по лицу, будет сжимать его плечи, перебирать его пальцы, прижиматься к нему, совсем-совсем близко, и ей будет так уютно, пока он шепчет об их тайнах, которые нельзя рассказать, хотя Деян рассказал о них Яворе, и она ответила: да вы просто счастливчики! Вы самые счастливые на свете, не желайте ничего сверх того, что у вас есть, и будьте благодарны за то, что вам дано!

Эти удивительные слова Яворы они любили повторять шепотом, потому что это, правда, так, действительно, это так, ее слова давали им силу, и каким-то образом они становились еще ближе друг к другу, этой близости им хватит, чтобы вытерпеть до следующего воскресенья, когда они снова встретятся у кого-нибудь из родителей, кому выпадет черед, а порядок, по которому родители забирали близнецов на воскресенье, постоянно нарушался, ведь у каждого из взрослых было полным-полно работы, да и дежурства, и часто бывало так, что по воскресеньям они оставались одни, без родителей, и это было лучше всего, тогда им просто давали деньги и строго наказывали: обедать в Макдональдсе, сходить в кино, посетить София-лэнд, разойтись в шесть, а в семь каждому быть в своем доме, они не знали, что дети сами были домом друг для друга, что у них просто не было никакого другого дома, кроме них самих, и тогда Бояна и Деян растворялись в городе, на его улицах, в кинозалах, в кафе-кондитерских, в воздушной кукурузе, город существовал только для них, для них обоих, для их общего звонкого смеха, они смотрелись друг в друга, и никого вокруг для них не существовало, они забывали обо всем, оставался только другой, другой был важнее, другой был единственным