Феликс Маляренко - Суворовец Соболев, встать в строй!

• Название: Суворовец Соболев, встать в строй!
• Автор: Феликс Маляренко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013

Эта повесть, написанная с улыбкой и слезами должна была выйти в престижном «Детгизе» в 1992 году. Я подписал ее к выпуску, к ней были нарисованы иллюстрации. Я получил за нее гонорар, но рухнул Советский Союз, рухнули издательская система и великая и прекрасная русская детская литература, и книга не дошла до читателя. Через двадцать лет я ее снова перечитал, немножко отредактировал и представляю на суд читателя. В повести отражено начало далеких шестидесятых, начало жизни одиннадцатилетних мальчишек в дальневосточном СВУ, начало их военной карьера. Мне бы хотелось, чтобы мой читатель где-то немного улыбнулся, где-то немного взгрустнул. Но не остался равнодушным к героям повести, характеры которых списаны с реальных персонажей. Итак, разбиваю шампанское о хрупкий борт кораблика моей книжки и отправляю ее в плавание к моему, надеюсь, благодарному читателю.

---

Перед тем как войти в городской автобус и следовать на вокзал, Чугунов строго спросил:

— Правила поведения суворовцев помните?

— Не садиться? – вопросом на вопрос ответил Санька.

Но в автобусе пожилая и круглая, как клубок, кондукторша вдруг пожалела его:

— Садись, миленький, садись.

Санька поблагодарил и продолжал стоять, глядя в окно.

На вокзале сержант посадил Саньку на широкое фанерное выгнутое под гигантское человеческое тело сиденье. Сам подошёл к кассе, купил билет и, вернувшись, сказал:

— Шестой вагон. Плацкартный. Нижняя полка. Вот сдача, — протянул деньги. Поужинаете в поезде, купите постель, а то, что останется, отдадите матери. В поезде не расстегиваться, ремень не снимать, по вагону не бегать, — продолжал он холодно инструктировать. – На станции выходить только одетым по форме. Отдавать честь. В общем, действовать согласно правилам и обязанностям суворовца. Они у нас в билете записаны.

— Так точно, — сглотнул комок Санька.

— И ещё… — начал сержант и, замявшись, замолчал. – Знаете… Так… Значит… — подыскивал он слова. – Вот что я хочу сказать, Соболев, — и положил Саньке руку на плечо. – Оставайся дома. Не хотелось тебе этого говорить, но так будет лучше и для тебя, и для училища, и для командования. Вон уже больше полугода в училище, а шнурок на ботинке развязан, шапка на затылке, ремень сдвинут, и это постоянное шкодничество со своим другом, постоянное нарушение дисциплины. Учишься не очень. Оставайся. Будешь инженером, учителем, но офицера из тебя не получится. И так считаю не только я, — повторил ещё раз сержант. Тем более, после вчерашнего поступка вопрос об исключении решён и, скорей, не в твою пользу.

И тут Санька заметил, что Чугунов впервые обращается к нему на «ты».

— И для тебя лучше. Сам останешься. Не выгонят. А меня ещё будешь благодарить, хотя, может, и не стоило тебе этого говорить. А теперь я пойду. Сам, думаю, в поезд сядешь. Мне в городе надо ещё кое с кем встретиться. – Он повернулся кругом и, не попрощавшись, не пожав на прощанье руку, не оглядываясь, вышел с вокзала.

После слов сержанта Санька ещё больше стало жалко себя, и он зашмыгал носом. «Может, сержант прав. Что ему это училище, эти построения, наряды, зарядки, уборка снега и территории от листьев, мытьё туалетов после отбоя. Дома хорошо. Мама, папа, только дедушку жалко. Как теперь без него?

Не стесняясь своих заплаканных глаз, он посмотрел в сторону и увидел малыша, который держал в руке огромный кусок желтоватой сахарной ваты. Растягивая удовольствие, он откусывал маленькие кусочки и смешно облизывал губы, собирая с них последнюю сладость. Захотелось есть. Санька взял свой чемоданчик и побрёл в буфет. Там худая, как вяленая корюшка, тётка с маленькими острыми зубками продавала огромные куски сахарной ваты, захватив их в бумагу. Он купил лёгкий, но объёмный шматок и, повернувшись к стене, стал есть. Вата тут же таяла, оставляя во рту запах и вкус жжёного сахара.

— Ой, миленький, — почувствовал он на плече чью-то лёгкую руку, повернулся и увидел маленькую цыганку в широкой длинной грязной юбке и цветной жёлтой кофте. На руке у неё сидел чумазый ребёнок в кепке. – Миленький, — улыбалась цыганка, — мой сыночек тоже хочет кушать, дай ему кусочек. – Санька протянул вату, цыганка оторвала огромный кусок и сунула ребёнку, который с жадностью набросился на сладость. – Молодец, хороший мальчик, — похвалила цыганка. – Дай руку, я тебе погадаю. Вижу, неприятности у тебя. Дай ручку, по руке скажу, что тебя ждёт.

Санька протянул ладонь. Цыганка посмотрела ему в глаза, потом на руку и сказала:

— Горе у тебя. Но ждёт тебя казённый дом и напрасные хлопоты. Всё уладится. Большим человеком вырастишь. А теперь положи в ладонь бумажную деньгу. Скажу ещё.

Санька понимал, что не надо это делать, но, повинуясь непонятной силе, вытащил из кармана билет на поезд.

Цыганка взяла его, повертела и сказала:

— Бумажную деньгу, у тебя в кармане лежит, а это тебе надо.

Санька спрятал билет в карман и достал новенькие пять рублей. Цыганка зажала пятёрку в кулаке, потом дунула в руку, разжала пальцы. Денег в рук не было. – Большим человеком вырастешь, — сказала цыганка, повернулась и пошла.

— А деньги? – спросил Санька.

Но цыганка, не оглядываясь, быстро уходила. Санька побежал за ней, догнал:

— Отдайте деньги.

— Отстань, — замахнулась на него цыганка, и тут же её ребёнок противно захныкал. – Отстань! Отстань!

Тот час неизвестно откуда рядом с Санькой выросли, как грибы, трое цыганят в огромных кепках. Двое – Санькины ровесники и один поменьше. У старших в руках были зажжённые папиросы. Младший сразу полез в драку, стараясь ударить Саньку в живот, старшие стали тыкать папиросами в лицо. Санька, отмахиваясь от них, стал отходить. Прохожие, не замечая, проходили мимо, и только женщина, стоявшая с чемоданами, крикнула:

— Вы что делаете, мерзавцы? – и не отходя от чемоданов, позвала: — Эй, военные, вашего забижают.

Огромного роста сержант с танками в петлицах схватил за шиворот старших цыганят, а младший поднырнул и тут же исчез.

— Пусти, дядька! Дядька, пусти! – завопили цыганята.

Сержант выпустил их из рук, а подоспевший лейтенант, начальник патруля, спросил:

— Куда направляешься, кадет?

Санька протянул телеграмму.

— Значит, в беду попал, — сказал лейтенант. – Скоро твой поезд, мы тебя посадим.

Когда паровоз, дыхнув дымом, перемешанным с запахом жжёной серы, протащил к перрону десять вагонов, и проводник отворил железную дверь, сержант подбросил Саньку в тамбур, а лейтенант махнул ему рукой:

— Всего доброго, кадет.

Домой

В поезде его место заняла полная женщина с мелкими и седыми, как на каракулевой шапке, кудряшками. Она уже застелила постель и сидела на одеяле, подобрав ноги.

— Аня, посмотри, какой мужчина будет ехать с тобой, — обратилась она к молодой женщине со второй нижней полки.

Женщины были то ли сёстрами, то ли старшая была матерью, а младшая дочкой, но лицо старой, с морщинами, было как отражение молодой в подёрнутой рябью воде.

— И, конечно же, наш мужчина, наш защитник уступит нам место.

Санька снял шинель и присел с краешка на свою бывшую полку. Пришёл проводник, взял его билет и предупредил, чтобы он приготовил один рубль за постель. Санька достал и пересчитал оставшуюся мелочь – шестьдесят семь копеек.

Когда проводник вернулся с бельём, Санька попросил:

— А можно я на голой полке?

Проводник пожал плечами и сказал:

— Вам, вроде, деньги дают, я вашего брата возил. Или выгнали? До каникул ещё рано… — нехорошо улыбнулся он. – Ну тогда без постели езжай. Но чтобы матрас не расстилал!

— Экономный мальчик, — как-то непонятно заметила женщина с кудряшками, не то похвалила, не то пожалела, не то осудила.

Санька расстелил шинель на полке и лёг, положив шапку под голову. И тут ему снова стало жалко деда, жалко себя, жалко за то, что ему так не везёт. И почему не везёт? Откуда вдруг появилась эта цыганка? А разговор с Чугуновым. «Видно не твоё это дело – суворовское училище». Видно, прав Чугунов, командир роты и даже цыганка, забравшая деньги на обратный проезд в Уссурийск. Всё к одному: не надо возвращаться. Тем более, будет рассматриваться вопрос об его отчислении.

Он лежал, отвернувшись к стене, боясь своих слов, боясь оглянуться. В вагоне было тихо, как бывает тихо в бегущем по рельсам поезде. Шум колёс, да удары на стыках, да разговор женщин внизу на полках.

— Хорошо всё-таки у нас на Дальнем Востоке и в Сибири, не то что на западе. Ох и жадные там люди. В поезде ехала, — вспоминала старая, — в купе четверо пассажиров, каждый достал своё и ест. Чуть ли не закрывается от других. Никто никого к столу не пригласил. А я Серёженьку отвозила. Так его даже никто кусочком не угостил.

— Да, у нас народ попроще, — поддакивала молодая.

Рядом на полке кряхтел и под скрипучим кашлем вздрагивал всем телом старик в старом сером потёртом пиджаке.

«А может, и хорошо, что не надо возвращаться. Дома хорошо. И в вагоне хорошо и тепло. Сейчас рота, наверно, идёт на обед, и майор Сорокин настойчиво считает «р-р-раз, раз, р-р-раз, два, тр-р-ри» сбившемуся строю. Хорошо, сейчас не надо пугаться под команду «Суворовец Соболев, возьмите ногу!»

А что сегодня на обед? Наверно, борщ, а может жареную картошку дают… Пойти что-нибудь купить? Нет, лучше деньги на ужин оставлю.

Жалко дедушку. Санька всхлипнул, но тут же сдержался: «Хорошо, что никто не услышал».

Старик продолжал кашлять, и кашель, как электроток, проходил через его тело. Женщина всё рассказывала, как её плохо приняли на западе. Вагон безразлично отстукивал на стыках, безвольно катясь в общей сцепке за горланившим и пыхтящим от натуги паровозом…

Санька проснулся и почувствовал, что стало непривычно тихо. Поезд стоял. Санька слез с полки и выглянул в окно. На станции большими буквами выделялось знакомое слово «Спаск». Вспомнил, как ехал в училище и тоже проснулся на этой же станции. Но тогда ехал поступать, а теперь… Зачем нужны были эти волнения, медицинские комиссии, экзамены? Теперь обратно.