Вадим Каргалов - Даниил Московский

• Название: Даниил Московский
• Автор: Вадим Каргалов
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-271-02617-5

О жизни и деятельности младшего сына великого князя Александра Невского, родоначальника московских князей и царя Даниила Александровича (1261–1303) рассказывают романы современных писателей-историков Вадима Каргалова и Бориса Тумасова.

---

Когда монастырь возводили, Даниил сказал архиепископу:

— Здесь покоиться моим мощам, когда Господь призовет меня…

Даниил не услышал, как на башню поднялся любимый сын Иван. Князь рассмеялся:

— Гляди-ко, лестница и не скрипнула. Легок у тебя шаг, сыне. А я ступаю грузно, доски подо мной плачут. Чего не спится?

— От долгого лежания бока болят. Ко всему, на заре голова ясная.

— И то так. Дед твой мало спал, говаривал: на том свете отосплюсь. Жаль, не довелось вам повидать его. Да что вам, я и то отцовскую руку редко чувствовал. Бывало, положит мне длань на голову, волосы пригладит. «Я, сыне, — скажет, — чад своих люблю, ан заботы государевы меня от вас отрывают…» А уж как Александра Ярославича детвора новгородская любила! Бывало, выйдет из собора, они его окружат, галдят. Александр Ярославич тут же посылал отрока на поварню за пряниками… Да что дети, люд, завидя князя, шумел: «Невский! Невский!»

Вздохнул:

— Такого почета, сыне, заслужить надобно.

На стенах караул сменился, на торгу народу прибавилось.

— Кремль обновить не грех, — заметил князь Даниил, — да скотница наша скудна, все выгребают татарове. Орда проклятая, ненасытная.

— Настанет час, отец, стены каменные возведем, неприступным Кремль сделаем.

— Дай Бог! На вас, сыновья, уповаю, на тебя, Иване, и на Юрия. — Повернулся: — Эй, сыне, гляди-кось, поварня чадит, Глафира стряпает. Чую я, сызнова каша у нее подгорит. Когда Матрена варит, зерно упреет, одно от другого отделяется. Ну да ладно, зато Глафирины щи ешь и есть хочется.

Они спустились с башни, направились к хоромам. В Успенской церкви створы дверей открыты, и внутри храма полумрак. На утренней службе в будний день люда мало, зато в воскресенье либо на праздники в церкви не протолкнуться…

С задней стороны княжьих хором взметнулась голубиная стая, закружила над Кремлем. Князь Даниил приостановился, голову задрал:

— Эко, кренделя выписывает. Ну-тко, Ваня, свистни.

Княжич Иван Даниилович пальцы в рот заложил, засвистел оглушительно. От голубятни откликнулись свистом.

— Охромей голубей пугает, — сказал Иван.

В палатах князь Даниил уединился до утренней трапезы. Неожиданно забилось сердце с перерывом, перехватило дыхание. Успел сесть. Откинулся к стене, долго ждал, пока отпустит. Только потом, отерев со лба пот, отправился завтракать.

Князь Даниил не забыл, как в детстве мать наставляла его: все в руце Божьей…

И он знал — вся жизнь человека в руке Божьей, от первого дыхания до последнего. Что свершилось и что свершится — все Господом уготовано. Не потому ли конец своего жизненного пути Даниил выжидал спокойно? Большего, чем предусмотрено Всевышним, человек не живет, была бы смерть легкой.

Не потому ли при каждом приступе Даниил мысленно просил Бога простить грехи, какие лежат на нем, князе Московском? Он знал — у него их много и за все понесет ответ.

Епископ Московский и старый духовник Даниила Илиан, часто навещавший князя, знал о его болезни, близоруко щурясь, утешал:

— Терпи, сыне.

— Аль я возмущаюсь? — отвечал Даниил. — Хворь как должное приемлю. Не боли телесной страшусь, боли душевной.

— Молитва очищает душу, молись, сыне…

Болезнь прихватывала все чаще и чаще. Теперь не только ночью, но и по утрам напоминала о себе. А когда отпускала, Даниил Александрович благодарил Бога, что продлил ему жизнь…

В последние дни состарился и осунулся ближний Даниилов боярин Стодол. И тому причиной болезнь князя. Разве мог забыть боярин, как наказывал ему Невский:

— Ты Даниилу в отцы дан, так будь ему наставником, от дурных поступков оберегай, на какие молодость по неразумению способна.

Исполнил ли он, Стодол, Александра Ярославича наказ? И боярин честно отвечал — нет. Почему не уберег он Даниила от соблазна на старшего брата Дмитрия руку поднять? Аль не ведомо было ему, Стодолу, коварство городецкого князя? Ужли не мог открыть на то очи Данииловы?..

Значит, в том, что Андрей сел великим князем Владимирским, и его, боярина, вина…

Настал час, когда Даниил разобрался в Андрее, да поздно. А тот укоренился во власти, опору в татарах сыскал, Орде дорогу на Русь сам показывает…

На крыльце княжеских хором Стодол столкнулся с епископом. Илиан благословил боярина. На немой вопрос поднял перст:

— Все в Его воле!

Сник Стодол, а епископ продолжал:

— Уповая на Господа, хорошо бы доставить князю врача, какой мудростью Гиппократа наделен.

— Где есть такой, владыка?

— От митрополита Максима слышал: в Киеве живет старый Авраам, по знаниям всех врачевателей превзошел. Звал его митрополит во Владимир, да Авраам отказался, сказывал: из земли иудейской в молодые лета в стольный город Киев подался, тут, в Лавре Печерской, и смерти дождусь.

Встрепенулся боярин, сказал решительно:

— Я, владыка, сам за тем Авраамом отправлюсь, ежели не умолю врачевателя, силой доставлю.

С моря Балтийского, с земель варяжских наплывают на Русь иссиня-черные тучи. Они кучились, гремели, раскалывали молниями небо. При каждой вспышке Дарья крестилась, при раскатах грома вздрагивала.

— Ненастье-то, ненастье! — шептала она и еще теснее прижимала к себе Марьюшку.

Олекса успел вернуться до дождя. Едва вступил в горницу, как стеной хлынуло, ударило потоком по тесовой крыше, будто небо опрокинулось. В горнице потемнело, словно настала ночь.

— Погода-то не в шутку разыгралась, — сказал Олекса, обнимая жену и дочь.

— Всю неделю парило, — заметила Дарья, — вот и напарило. Поди, оголодал?

— Повременим, авось распогодится.

— Не похоже.

— Есть неохота, сыт от утра.

Олекса потеребил Марьюшкины волосы:

— Густы… Не по дням, по часам растешь, Марьюшка, эвон, выше стола уже. Где же жениха искать, может, в странах заморских? Сколь раз тя о том спрашиваю?

Рассмеялся, довольный своей шуткой…

Обедать сели, когда дождь начал униматься. Дарья выставила миску со щучьей ухой, блины кислые овсяные, кувшин с холодным молоком из подполья. Олекса уху хлебал, рыбьи кости обсасывал, к блинам припал. Наконец обронил:

— Убери, Дарьюшка, ино сам не оторвусь.

Обед запил молоком, губы отер и на Дарью так посмотрел, что она враз поняла:

— Говори, чего на душе таишь, чать, от меня не схоронить.

— В Киев еду я, Дарьюшка, с боярином Стодолом за лекарем для князя.

Дарья на лавку опустилась, обняла Олексу:

— На судьбу свою в коий раз плачусь, дорога-то дальняя, всякое таит. Мы с Марьюшкой тя дожидаться будем, ты только себя побереги.

Киев, мати городов русских, красовался на холмах днепровского правобережья. С весны и до первых заморозков, когда осыпается лист, Киев утопал в зелени. Здесь, в стольном городе, жили первые великие князья Киевской Руси. К стенам этого города накатывались из Дикой степи печенежские и половецкие орды. И тогда горели Подол и все вокруг, бились в смертельной схватке с недругами княжеские дружины и киевский люд. Роем летели на город огненные стрелы и стучал порок[102], огромное бревно било по Золотым воротам…

Устоял Киев, отражая частые приступы. Водили великие князья в степь свои дружины, карали ордынцев…

То, чего не удалось печенежским и половецким ханам, исполнил хан Батый, великий внук Чингиса и сам не менее великий, основатель Золотой Орды, потрясатель вселенной. Карающим языческим мечом прошлась татаро-монгольская Орда по землям славян, и никто не ведал, где остановят своих скакунов воины Батыя. А он, идя на Европу, овладел Киевом, пожег и разрушил город, а возвращаясь в низовья Волги, довершил начатое.

С той поры много киевского люда ушло в Северо-Восточную, Залесскую Русь, а Киеву уже не суждено было именоваться стольным городом…

Когда боярин Стодол с гриднями и обозом, груженным дарами для Киево-Печерского монастыря, подъехал к Киеву, город еще не восстановил былой красоты, много сожженных строений, разрушенных подворьев заросло кустарником и бурьяном, поруганные храмы не радовали прежним благолепием.

— Вот и конец нашего пути, — сказал Стодол Олексе, переводившему удивленные глаза с города на широкую днепровскую речную гладь. — Вишь те купола, то собор Святой Софии, — продолжал боярин. — Там и Гора, дворцы киевских именитых людей, палаты княжеские. Они еще от времен великого князя Владимира, крестившего языческую Русь… А эвон перевоз. Сейчасец переправимся на тот берег и немедля подадимся в лавру — бить челом игумену и всей монастырской братии, дабы помогли сломить упорство лекаря Авраама… Нам, Олекса, домой, в Москву, поспешать надобно, княжеская хворь не ждет.

Гридин с боярином согласен, князь Даниил сдал, в редкие сутки его болезнь не прихватывала. Но Олекса молод, и мысли его далеки от болезней, он о домашнем думает, Марьюшку вспоминает, Дарью. Конец седмицы, и она, верно, тесто завела на пироги, завтра, в воскресный день, с пылу с жару горячие на торг понесет…