Ричард Форд - Спортивный журналист

• Название: Спортивный журналист
• Автор: Ричард Форд
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-86471-693-9

Фрэнка Баскомба все устраивает, он живет, избегая жизни, ведет заурядное, почти невидимое существование в приглушенном пейзаже заросшего зеленью пригорода Нью-Джерси. Фрэнк Баскомб – примерный семьянин и образцовый гражданин, но на самом деле он беглец. Он убегает всю жизнь – от Нью-Йорка, от писательства, от обязательств, от чувств, от горя, от радости. Его подстегивает непонятный, экзистенциальный страх перед жизнью. Милый городок, утонувший в густой листве старых деревьев; приятная и уважаемая работа спортивного журналиста; перезвон церковных колоколов; умная и понимающая жена – и все это невыразимо гнетет Фрэнка. Под гладью идиллии подергивается, наливаясь неизбежностью, грядущий взрыв. Состоится ли он или напряжение растворится, умиротворенное окружающим покоем зеленых лужаек?

Первый роман трилогии Ричарда Форда о Фрэнке Баскомбе (второй «День независимости» получил разом и Пулитцеровскую премию и премию Фолкнера) – это экзистенциальная медитация, печальная и нежная, позволяющая в конечном счете увидеть самую суть жизни. Баскомба переполняет отчаяние, о котором он повествует с едва сдерживаемым горьким юмором.

Ричард Форд – романист экстраординарный, никто из наших современников не умеет так тонко, точно, пронзительно описать каждодневную жизнь, под которой прячется нечто тревожное и невыразимое.

---

– Не знаю, – ответил я.

– Мне кажется, женщины относятся к подобным делам с куда как большей легкостью, – сказал Уолтер.

– Никогда об этом не думал.

– По-моему, Фрэнк, женщины сплошь и рядом спят одна с другой и не поднимают из-за этого никакого шума. Та же Иоланда спала, уверен. В конечном счете они лучше нас понимают, что такое дружба.

– По-вашему, вы и тот малый, не знаю, как его зовут, – друзья?

– Наверное, нет, Фрэнк. Нет. В отличие от нас с вами. Могу сказать, что сейчас, вот в эту минуту, у меня нет на свете лучшего друга.

– Что же, Уолтер, это хорошо. Вам стало легче?

Он постучал себя средним пальцем между глаз, по переносице, глубоко вздохнул.

– Нет-нет. Нет, не стало. По правде говоря, думаю, что никогда и не станет. И не думаю, что рассказал вам все в надежде на какое-то облегчение. Я уже говорил, ваша реакция мне не нужна. Мне просто не хотелось хранить это в тайне. Не люблю тайн.

– Ладно, и что вы чувствуете теперь?

– Относительно чего? – Уолтер смерил меня каким-то странным взглядом.

– Относительно того, что переспали с мужчиной. О чем же еще мы говорим?

Я глянул вдоль длинной стойки бара. Один из рыбаков сидел несколько в стороне от товарищей, наблюдавших за игрой «Янкиз», которую показывали по телевизору, подвешенному над кассовым аппаратом, и вглядывался в нас. Вид у него был пьяноватый, вряд ли рыбак этот слышал нас, хотя ниоткуда не следовало, что он не мог случайно различить несколько наших фраз.

– Или насчет того, что открылись мне. Не знаю, – перейдя почти на шепот, сказал я. – Того либо другого.

– Вы когда-нибудь жили в бедности, Фрэнк? – Уолтер тоже посмотрел на рыбака и снова повернулся ко мне.

– Нет. В настоящей не жил.

– Я тоже. Вернее, и я. Не жил. Но теперь именно так себя и чувствую. Как будто вдруг обнищал. Дело не в том, что я чего-то хочу. Не в том даже, что лишился чего-то. Мне просто плохо, хотя сводить счеты с жизнью я, скорее всего, не стану.

– Вы думаете, что к этому бедность и сводится? К чувству, что тебе плохо?

– Может быть, – ответил Уолтер. – Во всяком случае, такова моя версия. У вас есть другая, получше?

– Нет. Вообще-то нет. Сойдет и эта.

– Быть может, всем нам следует обеднеть, Фрэнк. Хотя бы разок. Чтобы заработать право на жизнь.

– Может быть, Уолтер. Надеюсь, что нет. Мне не понравилось бы.

– Но разве вы не чувствуете временами, Фрэнк, что достигли высшей точки вашей жизни и больше уже не живете по-настоящему, а просто спускаетесь вниз?

– Нет. Никогда, Уолтер. Я всякий день чувствую, что живу полной жизнью, насколько мне это дано.

– Что же, значит, вам повезло, – резко сказал Уолтер Лаккетт. И пристукнул стаканом по стойке. Эвангелис оглянулся, однако Уолтер отмахнулся от него. Покатал во рту кубики льда. – У вас ведь свидание назначено, приятель, разве нет?

Он попытался улыбнуться, но из-за кубиков смог лишь состроить глуповатую гримасу.

– Во всяком случае, было.

– Ничего, все обойдется, – сказал Уолтер и выложил на стойку новенькую бумажку в пять долларов. Наверное, в карманах его таких было немало. Он расправил на плечах свитер. – Давайте пройдемся, Фрэнк.

Мы вышли из бара, миновав рыбаков и Эвангелиса, стоявших, наблюдая за игрой, под цветным экраном. Тот, что смотрел на нас, так и сидел, глядя в освобожденное нами пространство.

– Возвращайтесь, мужики, – сказал, улыбаясь, Эвангелис, когда мы уже выходили в дверь.

Ночной воздух лодочного канала и темной реки Манаскуан оказался холоднее, чем я предполагал; прохладный, посвежевший после дождя вечер готов был утолить все людские печали. Снасти яхт позванивали в темноте, ударяясь о металлические мачты, – одинокий, элегический звук. На другом берегу реки светились окна кооперативных домов.

– Объясните мне кое-что, ладно? – Уолтер глубоко вдохнул, потом выдохнул.

Двое молодых чернокожих с удилищами и ведрами с наживкой неторопливо поднимались по сходням «Красы Мантолокинга», готовые к ночным приключениям. В темной рубке стоял, глядя на них, Бен Музакис.

– Если смогу, – согласился я.

Что бы там ни говорил Уолкер, ему, похоже, полегчало.

– Почему вы перестали писать?

– О, это длинная история, Уолтер.

Я засунул руки в карманы штанов, повернул к моей машине, сделал пару шагов.

– Я так и думал, так и думал. Конечно. Все истории длинны, не правда ли?

– Раз уж мы подружились, я как-нибудь расскажу вам ее, Уолтер. Но не сейчас.

– Буду рад, Фрэнк. Правда. Посижу со стаканчиком, послушаю. У каждого из нас своя история, верно?

– Моя довольно проста.

– Вот и прекрасно. Я люблю простые истории.

– Удачи, Уолтер. Завтра вам будет лучше.

– И вам удачи, Фрэнк.

Он направился к дальнему краю гравиевой парковки, где стояла его машина, и, отойдя от меня футов на двадцать, почему-то перешел на бег и бежал, пока я не перестал различать его в потемках – видел только белые шорты да тонкие ноги, однако и те понемногу выцветали в ночи.

* * *

Центральный Джерси погрузился в сладкую весеннюю сонливость. На побережье, уходящем на юг, к Томс-Риверу, уже ворковали дискотеки, значит, время перевалило за восемь. От Бангора до мыса Канаверал на улицы ночных городов вышли подметальные машины. Как ни старался я поспеть вовремя, с Викки мне не повезло.

В Фрихолде я остановился и наудачу позвонил ей домой, никто не ответил, ложась спать, она отключала телефон. Позвонил в больницу, по номеру, которым пользуются лишь медицинские сестры, мне он, предположительно, известен не был – звонить по нему могли только члены семей персонала, да и те лишь в случае особой необходимости. Обычный номер больницы с замененной нулем последней цифрой. Мне ответил испуганный женский голос, сказавший, что, согласно расписанию, мисс Арсено сегодня не дежурит. Что-нибудь срочное? Нет. Спасибо, сказал я.

Неведомо зачем позвонил к себе домой. Автоответчик щелкнул, зазвучал мой голос – веселый, слушать противно. Я переключился на сообщения и услышал профессионально распорядительный голос Экс, сообщавший, что мы встретимся завтра утром. Дослушивать до конца я не стал, повесил трубку.

Давно уже, когда наш бассет, мистер Тоби, погиб – прямо на Хоувинг-роуд – под колесами машины, даже не потрудившейся остановиться, обливавшаяся слезами Экс сказала, что хотела бы научиться обращать время вспять. Возвращаться в драгоценные секунды, к каким-то своим поступкам, дабы попробовать улучшить их. И я, копая могилу за росшими у цементной стены форзициями, подумал, до чего ж это по-женски – оплакивать самоочевидный факт столь безнадежно экстравагантным образом. Зрелость, как я ее понимаю, это умение видеть дурные и странные стороны жизни, осознавать, что такими они и останутся, и жить дальше, опираясь на стороны лучшие. Но ведь сейчас-то я в точности этого и жаждал! Чтобы мне вернули бесценный час. Печальные признания Уолтера отняли слишком много времени, а лучшей стороной жизни их никак уж не назовешь.

Какова самая точная единица измерения дружбы?

Могу вам сказать. Это количество бесценного времени, которое ты отдаешь чьим-то бедам и залепухам. А отдав, катишь потом в джерсийских потемках по пасторальному Хайтстауну, злющий, как повар ночлежки, и все, что есть дурного в мире, клубится в твоей машине, словно кладбищенский туман, и даже открыв окно, ты его отсюда не выкуришь.

Ничто на свете не обнадеживает так, как знание: существует где-то женщина, которая думает только о тебе. И наоборот, не существует пакости горшей, чем отсутствие в мире женщины, которая о тебе думает. Впрочем, нет, есть и кое-что похуже. А именно: думала о тебе женщина, думала да и бросила, потому что ты дурак и тупица. Это все равно что взглянуть в иллюминатор самолета и увидеть: а земли-то и нет, исчезла. С этим никакое одиночество не сравнится. А Нью-Джерси, неброский, умеющий приспособиться к чему угодно штат, предоставляет – при прочих его приятных качествах – идеальный ландшафт для самого что ни на есть одиночества. Мичигану с его уходящими вдаль грустными пейзажами, с безутешными закатами над приземистыми каркасными домами, со срубленными и снова выросшими лесами, плоскими шоссе и обтерханными городами наподобие Доваджиака и Мунизинга удается немного приблизиться к этому качеству нашего штата. Но всего лишь приблизиться. Такого беспримесного одиночества, как в Нью-Джерси, вам нигде больше не подадут.

Уолтер Лаккетт, открывший мне, без всяких на то резонов (в конце концов, никаких советов он от меня не ждал), свою тайну, повинен и в том, что свел на нет мои роскошные предвкушения, и в том, что пролил для меня свет на целый комплекс суровых реальностей жизни, о которых я был бы счастлив ничего решительно не знать.

В жизни существуют разные разности – и их многое множество, – о которых нам знать ни к чему. Тошнотворные сведения о двух мужчинах, нежащихся в постели отельчика для коммивояжеров на Седьмой авеню, никакой тайны в себе не содержат – как нет ее, скажем, в электрогитаре, твисте или старом «студебеккере». Только факты. Уолтер и мистер Некто могли бы прожить вместе двадцать лет, торговать антиквариатом, потом перейти на недвижимость, усыновить ребенка из Кореи, переписать завещания, купить в Виналхейвене летний домик, десять раз разойтись и сойтись, не раз и не два связываться с женщинами и, наконец, дожив до преклонных лет, узнать настоящую любовь друг к другу. Но так ее и не получить.