Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)

• Название: Нашествие хазар (в 2х книгах)
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: Гепта Трейд
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-87683-007-0

В первой книге исторического романа Владимира Афиногенова, удостоенной в 1993 году Международной литературной премии имени В.С. Пикуля, рассказывается о возникновении по соседству с Киевской Русью Хазарии и о походе в 860 году на Византию киевлян под водительством архонтов (князей) Аскольда и Дира. Во второй книге действие переносится в Малую Азию, Германию, Великоморавию, Болгарское царство, даётся широкая панорама жизни, верований славян и описывается осада Киева Хазарским каганатом. Приключения героев придают роману остросюжетность, а их свободная языческая любовь — особую эмоциональность.

---

Поэтому Ростислав возлагает большую надежду на солунских братьев, их проповеди христианства на славянском должны объединить всех, стать ближе друг к другу и действовать заедино…

— Благодарю тебя, Горимир, что искренен со мной… — говорил я леху, устремляя свой взор вдаль, где сходилось море и небо. — Рассчитывайте и на мою помощь, всё сделаю, что в моих силах…

Понт Эвксинский тихо плескался под вёслами, а под солнцем отражался тысячами лучиками, так что рябило в глазах, но налетал порывами ветер, бурунил небольшие волны и — лучиков как ни бывало. Понт до сего времени напоминал ручного львёнка, который ласково играет с человеком, но если ему опротивеет, вдруг оскалит пасть.

Но львёнок рос, ответом на надоедливость уже следовал рык, и обнажались клыки… Так и море: чем дальше мы удалялись от берега, тем оно становилось грознее и опаснее.

Пока мы шли на вёслах. Порывы ветра исчезли, он задул ровно и в одну сторону — попутно нам; Ктесий приказал поднять паруса, и гребцы теперь могли отдохнуть. На судах мораван, не сговариваясь, сделали то же самое.

По всему видать команды из моряков у них подобрались отличные, и на нашу — грех жаловаться… Но вот Ктесий… Помнится, когда мы плыли на богословский спор в Хазарию, я тоже заподозрил одного человека — командира велитов Зевксидама. И сказал об этом Константину. Но к моему стыду и на наше общее счастье Зевксидам оказался порядочным человеком и умер, как герой, защищая нас от угроз.

(Заметим в скобках, что Леонтий оставался в неведении относительно измены лохага и по сей день.)

Ветер стал крепчать. В том месте, куда я бросил взгляд во время разговора с Горимиром, появились тёмные полосы, как бы выходящие из воды и продолжающиеся на небе. Затем они исчезли, чтобы вновь образоваться в почти черные взвихрения.

Мы с Горимиром увидели, как на возвышении палубы, где находились капитан и кормчий, сильно забеспокоились. Ктесий приказал нам спуститься в каюты — надвигалась буря.

Она захватывала меня и Константина на море и в прежние путешествия, я и философ переносили качку, которая при ней неизбежно случалась, довольно спокойно, не тревожился и за Мефодия, знал, что в бытность свою военным правителем Славинии, он часто совершал плавания.

На этот раз качка была долгой и изнурительной; чтобы обезопасить себя от ушибов, я привязался верёвкой к деревянному топчану, накрепко прибитому к палубе, то же самое посоветовал сделать и Горимиру; мы с ним вместе располагались в каюте, а его рынды — в соседней…

Когда корабль перестало бросать на волнах, мы освободились от спасительных пут; матросы железными винтами отдраили иллюминаторы, и нашим взорам представилась ужасная картина: по тёмной, ещё бугристой воде плавали обломки мачт, куски корабельной обшивки и палубные доски. Буря разломала на части шедшее позади нас судно — команда на нём не сумела вовремя убрать паруса…

Часть тонувших, правда, удалось поднять на борт нашей диеры и другого корабля мораван, оставшегося, как и мы, в целости…

Погибло на том судне двадцать два человека, и капитан тоже, а может, сам не захотел, чтобы его вытащили из моря, избегнув таким образом упрёков и позора…

Мы были ошарашены происшедшим; каждый из нас, видимо, восприял крушение корабля, как плохое предзнаменование… Но путь надо продолжать, и мы снова двинулись вперёд. И достигли дунайской дельты без происшествий…

Дорогу определили по этой реке и далее, более безопасную, нежели по суше. Да и посольство моравское прибыло в Константинополь по воде: из Велеграда по Мораве, затем Дунаю и Понту Эвксинскому… Предстояло и теперь пройти сие расстояние, только в обратном направлении.

Слава Богу, Понт миновали!

Мы входили в устье Дуная, но нас ещё долго сопровождали морские альбатросы; они могли часами парить на утреннем ветру не махая крыльями. И белобрюхие чайки с резким криком носились над мачтами.

Поразило нас здесь и обилие черноклювых буревестников. В начале дельты они плотно гнездились на островах и земляных валах, образуемых многочисленными протоками и озёрами. Здесь и выводили птенцов.

Горимир, хорошо знающий эти края, пояснил мне:

— Местные жители убивают до четыреста тысяч птенцов буревестников в год… — и узрев на моем лице удивление, добавил: — Из них выжимают жир или «прозрачное масло», как называют это лекарство. Лечат лёгкие…

Подумал: «Надо бы сказать Доброславу, да достать такого «масла» Константину!»

Порхали над самой водой черно-бурые неугомонные качурки. Они словно бегали по воде, окуная то одну, то две лапки и трепеща крыльями. И будут сие проделывать и в бурю, и тихую погоду, ночью и днём.

Заметит качурка креветку, рыбёшку или малого кальмара, тотчас, упёршись лапками в воду, резко замедляет движение и выхватывает клювом добычу. Умение держаться вплотную к воде спасает качурок от гибели в бешеной пляске стихий, которую мы пережили недавно. В ураганный шторм между пенных «гор» лишь трепещут птицы крыльями, и не на гребнях волн, а в «долинах» под ними, в углублениях между валами.

Но «долины» вздымаются вскоре буграми, а качурки, умело маневрируя в этом буйстве, скользят по склону снова в низину, в затишье, в укрытие от ветра, терзающего гребни.

Когда мы вошли в дельту реки, то были оглушены криками птиц, её населяющих. Подобного я ещё никогда не слышал и не видел: на низких деревьях, в зарослях тростников, на пологих и крутых берегах, в норах, проделанных в них, а то и просто на илистой земле, в протоках, на песчаных валах гнездилось, сидело, перелетало с места на место, ходило, ныряло в воду, барахталось, дралось, брызгалось неимоверное количество пернатых, — их было десятки, сотни тысяч — цапель, ибисов, бакланов, колпиц, выпей, бело-розовых фламинго, кряковых уток, чирков, свиязей, пеликанов, гусей, лебедей…

Бук, дотоле ведший себя спокойно, кажется, ошалел, глядя на это крикливое, вышагивающее и летающее племя; задрав морду, стоял он у борта и тихонько поскуливал… А затем, увидев пеликанов, «живым неводом» загоняющих рыбу, заволновался ещё сильнее и, как только упругие щуки и сазаны запрыгали по земле, Бук оперся лапами в бортовой брус и громко залаял. Стало интересно и нам с Горимиром наблюдать, как эти птицы с несуразно большими клювами занимаются рыболовством… Полукольцом пеликанья стая охватывает мелководье и, хлопая крыльями, с шумом и плеском гонит окружённую рыбу к берегу. Полукольцо на подходе к нему смыкают, ряды загонщиков уплотняются, прорваться через их цепь нелегко. Рыба плещет на мели, прыгает, а пеликаны «вычерпывают» её клювами-ковшами. Глотают второпях, в мешки под клювами прячут…

Я читал, что они жили у египтян, как домашние птицы, у индусов тоже, а магометане их считают священными птицами, якобы помогавшими строить Каабу и Мекку. У нас же, христиан, они — олицетворение материнской любви к детям, ибо существует легенда, будто бы самка, если нечем утолить голод птенцов, разрывает себе грудь и кормит их собственным мясом…

Летают пеликаны, как цапли, изогнув шею и втянув голову; размах их крыльев в полете больше шести локтей.

Но, пожалуй, самая красивая птица в дельте Дуная — розовый фламинго: одно загляденье. Я восхитился вслух, а Горимир заметил:

— Знаешь, Леонтий, чем он, когда спит, отличается от цапли, хотя обе птицы спят стоя на одной ноге? Если фламинго спит на левой, то клюв прячет в перья на той же стороне тела, а цапля наоборот, так же, как гуси, утки и лебеди… Цапли здесь коротконогие, прозванные «кваквами», так как громко кричат «квау-квау». Вон смотри, спина и «шапка» на голове у них черные, крылья серые, а низ белёсый. На затылке весной и летом два-четыре белых пера. Это их брачные украшения…

А по ночам я слышал, как гулко и басовито дудит болотная «корова»: «Утрум-м-ду-ду-у-у…» Это выпь. Самец таким «мычанием» приглашает на свидание свою подругу.

Доносилось до меня с берега и рычание зверей диких. Глядел я на звёздное небо и думал о всемогуществе Господа Бога, сотворившего Вселенную и нашу землю, не позабыв населить её наряду с людьми животными и разными тварями, ползающими, ходящими и летающими… Иначе, как бы без них жить человеку?!

Говорится в Книге Бытия: «И сказал Бог: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле». И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: «Плодитесь и размножайтесь…» …И был вечер, и было утро: день шестой».

Мы плывём уже восемь ночей и девятый день. Только что наступивший. Сулинским гирлом против течения вышли к широкому, неразветвленному руслу Дуная. Потеют, трудятся изо всех сил гребцы, особенно тяжело им приходится там, где гирло сужалось до шестисот-восьмисот локтей и когда убыстрялся бег реки. Зато без устали гулял кнут надсмотрщиков по спинам невольников, — бедные… Ведь сотворил Бог и их, рабов, сотворил и господ… Что же так?.. Значит, нужно?.. Я уже не говорю на подобную тему с философом… Если завести разговор ещё раз об этом, то знаю, Константин только посмотрит с печалью и укоризной… И всё!