Владимир Афиногенов - Нашествие хазар (в 2х книгах)

• Название: Нашествие хазар (в 2х книгах)
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: Гепта Трейд
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-87683-007-0

В первой книге исторического романа Владимира Афиногенова, удостоенной в 1993 году Международной литературной премии имени В.С. Пикуля, рассказывается о возникновении по соседству с Киевской Русью Хазарии и о походе в 860 году на Византию киевлян под водительством архонтов (князей) Аскольда и Дира. Во второй книге действие переносится в Малую Азию, Германию, Великоморавию, Болгарское царство, даётся широкая панорама жизни, верований славян и описывается осада Киева Хазарским каганатом. Приключения героев придают роману остросюжетность, а их свободная языческая любовь — особую эмоциональность.

---

Леонтий протянул руку к листам, чтобы посмотреть, что же на них написано, но Фотий остановил:

— Я обо всём тебе поведаю потом… И о написанном на листах, и почему я хотел тебя видеть, хотя такое намерение ты выказал первым… Пока насыщайся, а после расскажешь, что поделывает философ, как самочувствие его самого и его брата Мефодия…

Леонтий хотел уже сказать, что хорошо поел в таверне «Сорока двух мучеников», но вовремя спохватился и, изобразив на лице желание утолить голод, приступил к трапезе. Поглощал еду медленно, искоса наблюдая за патриархом, переваривая не только пищу, но и его слова…

«Может быть, ему стало известно о моей встрече с гонцом из Тефрики?… А Доброслав и Дубыня… Уж не они ли доложили об этом? — подумал Леонтий. Но затем устыдился своего предположения, даже смешно сделалось: — Ведь я не раз убеждался в их порядочности… Да и как они могли стать доносчиками? Если патриарх их и знает, то понаслышке…»

Сейчас было не в интересах Леонтия, чтобы Фотий не только имел сведения, но даже догадывался о его знакомстве с хозяином таверны «Сорока двух мучеников», а тем более о сегодняшнем свидании с человеком в чёрном…

«Да что ломать голову прежде времени?! Скоро всё прояснится…» — и Леонтий решительно отодвинул от себя еду. Сполоснув в медном тазу руки, перекрестился и поблагодарил Иисуса Христа за то, что «насытил еси нас земных Твоих благ…»

Фотий хлопнул в ладоши. Снова появились слуги и унесли подносы с остатками трапезы.

— Ваше святейшество, — обратился Леонтий к патриарху, — должен поведать печальную новость: Константин слег, у него опять открылся кашель, стала мучить бессонница… Мефодий, видя, как угасает философ, снарядил меня к тебе с просьбой прислать придворного врача. Наш залечил его так, что Константин несколько раз терял сознание… С ним подобное происходило в Хазарии, но быстро поднял его на ноги травами один из русов, крымский поселянин… Знаю, что философ говорил с тобой о своей болезни… И о двух русах с псом-волком… Они и в пути нас охраняли надёжно.

— Припоминаю… — произнёс Фотий.

— Я их давеча встретил при въезде в Константинополь (не сказал, что встреча произошла у Ореста в таверне).

— Оказалось, они не ушли из города с киевскими архонтами, — продолжал монах, — а остались служить у игумена монастыря Иоанна Предтечи. Дозволь, владыка, забрать их оттуда?… Я с собой увезу…

— Если только для того, чтобы они и впредь служили философу в качестве телохранителей, но при условии, что никто из них не должен более врачевать по-язычески… — согласился патриарх.

Про себя Леонтий отметил: «Там видно будет, ещё нужно посмотреть, какую пользу принесёт придворный лекарь?…» Но в ответ сказал:

— Конечно, ваше святейшество… А нельзя ли им выправить грамоты о свободном передвижении по Византии?… Один рус хорошо говорит по-гречески, другой уже понимает наш язык…

— Говоришь «наш», а не славянский ли язык родной твой, Леонтий?! — Фотий хитро прищурил чуть миндалевидные, карие глаза, в которых заплясали, появившись, тёмные точечки.

«Не зря говорят, что в роду у него были хазары… Я уж обличья этих степняков-иудеев теперь ни с чьими другими не спутаю…»

— Верно, славянский, но я живу в Византии и служу ей верой и правдой! — слегка возвысил голос монах.

— Ну-ну, успокойся, — улыбнулся патриарх. — Хорошо, я распоряжусь на предъявителей выдать две такие грамоты.

— Благодарю, владыка!

— И врача получишь. Очень хорошего врача для Константина. А скажи, работает ли он над славянской азбукой?… Можешь не отвечать… Знаю, что работает… И как всегда до самозабвения! Полагаю, что это и явилось причиной его болезни…

— Отчасти, ваше святейшество… Главная причина болезни кроется скорее всего в обиде, какую нанесли ему после нашего путешествия в Хазарию… Когда обезглавили киевских купцов…

— За что и поплатились! В последнее время пьянице и моту Михаилу всё больше приходится набивать на башке шишки… Будем надеяться, что в конце концов на эту башку снизойдёт благоразумие…

— Только ли одну голову надо винить?!

— Да, ты прав…

— Ваше святейшество, о Константине скажу больше того… Он не только с Божьей помощью и напутствиями твоими понукаемый изобрёл азбуку, но приступил к переводу священных книг…

— Ловко! — озорно воскликнул патриарх.

— Ты сказал ему: «Если захочешь, Бог даст тебе просимое, ибо Он даёт всем просящим у Него с верою и отверзает толкущим…»

— Говорил.

— Эту работу Константин начал с молитвы и сорокадневного поста, каким Иисус Христос воздерживал себя в пустыне Иерихонской после Крещения перед тем, как творить чудеса… И философу пришло на ум изобразить звуки, общие у славян и греков. Для них новые знаки не надобно придумывать, поэтому он записал их греческими буквами. Славянам же греческие письмена не в диковинку. А неизвестные греческому языку звуки Константин пробовал записывать по-разному: способствовали ему книги, которые подарили в Херсонесе купцы. Книги, начертанные резами. Философ ещё тогда к тем знакам начал присматриваться… Если они казались неуклюжими, он заменял другими… И Константин добился, что каждая буква стала простой и чёткой… И красивой! Таким образом он составил тридцать восемь букв славянского алфавита. Вот, владыка, первая страница Евангелия от Иоанна, переведённая на славянский! — Леонтий отвернул широкий рукав рясы и извлёк пергаментный лист. — Ему помогали блаженный Мефодий и его ученики — Горазд, Климент, Савва, Наум и Ангелар… — Монах, держа перед собой лист, торжественно прочитал: «В начале было Слово, и Слове было у Бога. И Слово было Бог…»

Патриарх долго молчал, поражённый, а потом тихо проговорил, глядя в окно, куда-то вдаль:

— Если бы в детстве мне предложили две жизни — Константина и мою, сказав: «Выбирай!», я бы, пожалуй, выбрал его… Я, Леонтий, заберу этот лист и покажу императору, которого мы ожидаем. Известно, что Михаил подумывает над тем, чтобы вернуться в столицу.

— Значит, мне следует его дождаться?

— В этом необходимости нет… Ибо то, о чём я хочу тебе поведать, решено заранее. Дорогой Леонтий, речь пойдёт снова о вашем путешествии… Но Константин болен, и вместо него отправится Мефодий. Я никогда не умалял дипломатических способностей философа, но что надлежит сделать будущему посольству — как нельзя лучше подходит к людям военным или бывшим военным, к ним и принадлежал Мефодий. Посольство, которое он возглавит, должно осуществить обмен пленных в Тефрике…

При последнем слове, произнесённом Фотием, у Леонтия странно заблестели глаза. И это, кажется, не прошло мимо внимания патриарха. Но он продолжал говорить голосом ровным, свойственным византийскому владыке в разговорах, речах и поучениях.

— В сражении в Каппадокии наши войска одержали сравнительно лёгкую победу, что не доказывает полководческих талантов ни Варды, ни василевса, просто небеса оказались на сей раз благосклоннее к нам, чем к агарянам… Было захвачено в плен много арабов и павликиан, им помогавшим.

А у ересиарха[166] Карбеаса томятся после неудачного похода в 858 году наши турмархи… Знаю, что ты, Леонтий, проездом в Мелитену бывал в Тефрике, — Патриарх снова пристально взглянул на монаха. — Надеюсь, там вы с выгодой обменяете пленных. А тут, — Фотий показал на пергаментные листы, лежащие на столике, — я воспроизвожу историю ереси, которая зародилась в Западной Армении, и теперь донимает нас… Познакомься. Это полезно во всех отношениях. Но особенно пригодится в вашей поездке. Можешь читать рукопись здесь, в кабинете философа… А завтра мы встретимся снова… До свидания.

3

Из того, что мне удалось проездом в Мелитену на богословский спор с агарянами побывать в Тефрике, я не делал секрета. Поэтому и в мыслях не возникало, чтобы обвинить Константина в несохранении тайны. А если она известна третьему лицу, то какая же эта тайна?!

Асинкрит?… Этот гнусный негодяй и шпион из Студийского монастыря мог тогда пронюхать… Ну да Сатана с ним! Это не имеет теперь существенного значения, коль я твёрдо намерен рассказать обо всём патриарху… И пусть сам решит — посылать меня с Мефодием или заменить другим. В отношении веры я чист перед Богом и владыкой, и никакая ересь не смутит мою душу! И восклицаю: «Ясно сознаю я, Господи, что люблю тебя. Небо и земля и всё, что на них — вот они со всех сторон твердят мне, чтобы я любил Тебя… Я спросил вселенную о Боге моем, и она ответила мне: «Я не бог; Творец наш, вот кто Он».

Эти слова принадлежат Августину Аврелию, епископу Иппонийскому. Их приводит патриарх в самом начале своей рукописи, которую я читал при свечах всю ночь напролёт. И заснул только под утро. Фотий потом неоднократно ссылается на труды общепризнанного влиятельного отца христианской церкви начала пятисотых годов по Рождеству Христову, направленные против всякой ереси, и которые вызвали особенную злобу у манихеев[167], потому что сам Аврелий в прошлом принадлежал к их школе в Риме и даже преподавал там риторику. И обращение патриарха к Августину не случайно: ведь учение манихеев, основанное на дуализме[168], было затем подхвачено павликианами.