Василий Соколов - Избавление

• Название: Избавление
• Автор: Василий Соколов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Бусыгин был ужасно удручен, что опять попал в плен и перед этим мало отправил на тот свет врагов. Прихрамывая на ушибленную ногу, он передвигался медленно. Одежда на нем была порвана, и в таком рванье избитый Бусыгин будто нарочно выставлен напоказ глазеющим жителям.

Женщина в длинном до пят сборчатом одеянии, переходя через улицу и завидев пленного, подхватила одной рукой свои юбки, бросилась с криком прочь; мужчина-толстяк, сидевший в кафе, увидев полицейских, привстал и, приподняв длинную кружку пива, возгласил: "Вива!" У Бусыгина при виде пенной и, наверное, холодной влаги зажгло все внутри и, казалось, еще сильнее пересохло во рту... Старик нищий, просящий милостыню на тротуаре, увидев такого же мученика, как и он сам, быстро подтянулся на культяпках и подполз совсем близко к проезжей части дороги и протянул ему в кепке собранные монеты. Полицейский со злостью поддел ногой кепку, монеты посыпались под ноги Бусыгину, который посмотрел с жалостью на нищего и осторожно переступил через кепку.

Духота была стойкая, недвижимая: ни одна веточка не шелохнулась, ни один листок не оживился. Белое небо и белое солнце. Лишь в предгорьях, в той стороне окраины, куда его вели, собиралась лиловая туча. При виде этой сулящей дождь тучи у Бусыгина возникла мучительная и неутешная жажда, он покусал шершавые, потрескавшиеся губы. В уголках рта собирались капли пота, он слизывал их языком и этим унимал, скорее внушал себе, что унимает, жажду. Откуда-то подуло ветерком, запахло чем-то очень душистым и вкусным. Бусыгин начал дышать глубоко, будто стараясь напиться этими пахучими, медвяными запахами.

От мягкого, как порхающие мотыльки, дуновения ветерка, от запаха горного воздуха ему стало немного легче, а может, так казалось, так хотелось. Нет, и резкая боль в ноге вроде приглохла. Вот только чем тешился тот грузный человек с кружкой пива, выкрикивая "Вива!"?

- Победу захотел? А шиш не хочешь? - крикнул Бусыгин.

Сзади идущий полицейский пнул его в бок. Бусыгин обернулся, пытаясь выяснить, чего от него хотят. Полицейский показал на небо и погрозил прикладом карабина - дескать, топай быстрее, вон туча собирается.

Лиловое облако потянулось над городом, уже начал накрапывать дождь. Крупные капли, просвечиваемые на солнце, падали перед глазами, падали на плечи, на голову, и Бусыгин, подняв лицо, ловил эти янтарно-светлые капли ртом, губами. Он до того увлекся каплями, что сбился с пути, и его повело слишком вправо, к самой решетке ограды, за что получил сзади удар прикладом карабина. Удар пришелся по спине, ожег и без того зашибленный, ноющий крестец. Стерпел, даже не озлился. "Так и надо, не зевай", подумал он помимо воли и вышел опять на середину дороги.

За время скитаний в плену Бусыгин убеждал себя, что нельзя усиливать муки, нельзя угнетать себя думами о страданиях. Видимо, так устроен человек: думы о мучениях только усиливают сами мучения. Надо думать о чем-либо отвлеченном - пусть и невеселом, но сносном, что облегчает физические боли. Но в воспаленном мозгу ничто не задерживалось подолгу, даже хорошее. То ему виделась Юлдуз, слышался ее шепчущий в темноте голос, когда она провожала его через каменную ограду в сражение. О чем она тогда говорила? Уже выветрилось из головы. Конечно, ни о какой любви не могло быть и речи. Она была верна своему мужу. И посейчас, поди, ждет его. Даже зная, что он в плену, все равно ждет. "Меня поцеловала? Простая женская слабость. И только. И это ее красит: Хорошая, милая Юлдуз. Мне бы такую жену, и она тоже ждала бы и оплакивала мое исчезновение с фронта. Но почему исчезновение? Я никуда не делся. В конце концов, где бы ни воевать - в итальянских отрядах Сопротивления или в рядах армии, на передовой, - важно оставаться человеком, борцом. Другим я никогда не буду. Пусть вот они, эти чернорубашечники, которые ведут меня на допрос, не ждут от меня покаяний... А все-таки где же Лючия? Сумела ли она спастись? Если ее не схватили, значит, она доложит самому Альдо. И он не оставит меня в беде. Нет, не оставит..."

Бусыгину повиделось неунывающее лицо Альдо, его черные глаза и будто послышался даже голос, поющий под гитару. Весь набор его песен, незамысловатых, совсем простых на слова, но очень напевных, мелодичных, только о жизни, и ни одного упоминания о смерти. Пел он о синьорите, у которой глаза спелее маслин и ресницы черные молнии и по которой вздыхают парни со всего света, - песня кончалась игривой шуткой: синьорита принадлежит еще себе, но найдет человека, кому отдаст свое сердце... Кончая петь, Альдо подмаргивал ему, Бусыгину, и говорил:

- Потерпи, руссо!.. Будет твоя. Вот кончится бой, и я тебя познакомлю с ней...

Где он теперь, Альдо? Придет ли все-таки на помощь?

Улица, по которой вели сейчас пленного, уперлась в тупик. Бусыгин остановился, не зная куда идти, но последовал удар в плечо, жандарм грозно указал ему идти вправо. Эти удары и окрики словно предостерегали: кончай мечтать. Твоя мечта обрывается вон там, в камере.

Скоро полицейские подвели Бусыгина к каменной клади с железными решетками на окнах. Стукнул засов, ржаво проскрипела обитая железом дверь, и Бусыгина втолкнули в темный провал, прежде чем он успел оглядеться или что-либо подумать. Дверь за ним захлопнулась. Кто-то в углу застонал, потом разразился кашлем. Споткнувшись у двери, Бусыгин еле удержался на ногах, стоял минуту-другую, пока в темноте не освоился с бледно мерцающим из окон светом. Прилег с краю, у самых дверей, и скоро, изнемогая от навалившейся на него усталости, заснул.

Не знал он, как долго спал, а протерев глаза, увидел: по-прежнему мрак. Только сквозь узкое тюремное оконце, забранное решеткой, сеялся медленный свет.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Принуждая себя помимо воли временно оставить в беде русского товарища, Лючия, однако, старалась не потерять его из виду и, укрывшись в камнях, следила за всеми моментами борьбы. Порой, когда видела, что Степан в особенной опасности и, казалось, упадет, что жизнь его оборвется, Лючия вскрикивала, словно от собственной боли, порывалась броситься на ненавистных ей карателей. Если что и удерживало ее от безрассудного шага, то лишь простой расчет: "Ну, брошусь я... Схватят и меня... Поведут... Но какая помощь будет ему, Степану?.." К тому же Лючия сознавала, что у нее есть и прямые улики против товарищей: за спиной, в рюкзаке, было полно самодельных магнитных мин, и стоило жандармам их обнаружить, как не только ей самой не поздоровится, но и начнут докапываться, кто делает эти мины... Угрозой, пытками будут заставлять выдать место изготовления мин. И тут она поклялась перед лицом товарищей лучше умереть, чем навлечь на себя позор измены.

Когда Степана схватили, Лючия лежала с минуту, зажмурившись. Ей казалось, стоит открыть глаза и увидеть его, окровавленного, смертельно израненного, как сердце ее не выдержит. Но вот она заставила себя приподнять голову и посмотреть. Нет, он вовсе не был таким жалким, избитым, каким думала она увидеть его.

Его повели по дороге в город.

"Товарищ... приятель... Степано... Степа... Жив! Мы придем к тебе выручать, поверь нам... Мне поверь..." - шептала Лючия, ничего иного сейчас не сумевшая ради него поделать.

Лючия встала, ее пошатывало от нервного перенапряжения, но она побежала вверх. Бежала, задыхаясь от навалившейся беды и сжимая в ярости кулаки. Ей чудилось, что кто-то сзади преследует ее, даже слышен топот ног, и она, не оглядываясь, припустилась бежать еще быстрее.

Пока Лючия добралась до места стоянки партизан - узкого горного плато, - стало уже темно, и в темноте еле угадала сверкавший в ущелье огонек медленного костра. На этот огонек и набрела Лючия, не зная, кто сейчас там находится, и, едва коснулась брезентового полога, заменявшего дверь, устало проговорила:

- Там... русский товарищ... Они загубят... - дыхание у нее перехватило.

- Кто? Товарищ Бусыгин? Где он? - всполошился Альдо и, когда толком узнал о случившемся, надолго смолк, точно лишился голоса. Он сидел, насупленный и мрачный, не зная, что делать. Потеря боевого товарища, тем более русского, не укладывалась в его сознании. Да он просто и не мог себе такого представить. Альдо встал, шагнул к пологу, хотел что-то предпринять, но задержался у выхода, окликнул связного, велел позвать разведчиков. Тут же послал двух парней в город с заданием точно выведать, куда поместили русского Бусыгина.

Затем Альдо похвалил Лючию за принесенные магнитные мины, даже подержал на весу рюкзак, дивясь, как она смогла донести такую тяжесть, и предложил ей идти отдыхать.

- Синьор Альдо, а чего же ты медлишь? - не слушая его, сказала она. Нужно выручать русского товарища.

- Не твои заботы, - отмахнулся было Альдо и добавил: - Успокойся, синьорита. Верю, знаю, и тебе тяжело. Но пойми!.. - Он не кончил говорить, продолжая обдумывать, на что еще можно решиться.

Лючия ушла. А поутру, будто и не спала, чуть свет приплелась в штабное убежище. И уже с порога - опять за свое: