Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум

• Название: Тайна дразнит разум
• Автор: Глеб Алёхин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Главный герой обоих романов — самобытный философ, преданный делу революции большевик Калугин. Он участвует в борьбе чекистов против церковников и контрреволюционеров в Старой Руссе («Белая тьма»), в бескомпромиссной идейной борьбе в 20-е годы отстаивает памятник «Тысячелетие России» в Новгороде («Тайна Тысячелетия»). Калугинская «логика открытия» помогает чекистам в их работе.

---

— Время преодоления кризиса! Нас душит бумажный голод! А в Антонове преет склад церковной макулатуры. Ты наложил запрет?

— Опять не то! — возмутился историк и вынул из кармана толстовки книгу в золотистом переплете. — Вот «Логика»! Ее издали братья Лихудовы. Здесь рядом они преподавали грамматику, философию, математику. Учти, даже требник с автографом мыслителя Феофана Прокоповича — редкость! А из котла не вынешь…

— Все равно разворуют!

— Нет! Приняты меры.

— Я тоже принял меры, — латыш тронул телефонный аппарат, блестевший на столе: — Говорил с Григорием: бумага важнее…

— Я позвоню Луначарскому! И заодно доложу об уничтожении исторических памятников.

— Пустая затея! — засмеялся секретарь. — Зиновьев уже утвердил список ленинградских памятников, предназначенных к сносу. Перед Московским вокзалом нет «Пугала», перед Троицким собором — трофейных пушек. На очереди микешинская Екатерина. И это нагромождение, — жест в сторону окна, — в утиль! И не пытайся мешать!

— Позволь! — историк рукой оперся в стол, словно перед ним кафедра. — Не твои ли слова: «Ненавижу латвийских правителей. Одно радует — свято хранят облик старой Риги». Как же так? Тебе, рижанину, дорог свой город, а мне, новгородцу, нет?!

Маскируя свою минутную растерянность, латыш надел роговые очки. Он заговорил тоном ниже:

— Я не отказываюсь от своих слов и одобряю твой патриотизм. Однако, — он пальцем пригвоздил настольный календарь, — сейчас все брошено на восстановление народного хозяйства…

— Верно! Но любая задача зависит от места, времени и условий! — отчеканил Калугин и кивнул на окно: — Новгородцы говорят: «Нам нужны заводские кирпичи, а не кирпичи древних храмов. Нам нужен производственный чугун, а не расплавленный обелиск. Нужны прочные стулья, столы, а не мебель восемнадцатого века. Нужно складское помещение, а не старинный храм».

— А если нет?! — вскочил Клявс-Клявин. — Если у нас пока нет ничего?! Вот и приходится…

— Нет! Горящей свечой комнату не согреешь, а поджечь можно! Изволь факт. Наши противники указывают на екатерининскую беседку: «Здесь хранилась царская лодка, чудо русских корабелов, а большевики пустили ее на дрова!» И неважно, что яхта императрицы давно сгнила: им верят, ибо ряд фактов против нас. Все это помогает врагу натравливать людей на партию.

— Народ — толпа, а не рабочий класс! — Вскинул голову. — Что скажут пролетарии, когда узнают, что мы, авангард, охраняем псалтыри да царскую рухлядь?! — Снова ткнул календарь. — На повестке дня — выполнение решений Апрельской партконференции…

— Что мы и делаем, — подключился Калугин, — восстанавливаем кирпичный завод, расширяем мастерские водного транспорта, открыли мебельную фабрику, поднимаем кооперацию, тесним частников…

— Хорошо! — выкрикнул секретарь. — Экономика — база коммунизма, а не бронзовая реклама царизма!

— Не повторяй чужие слова, батенька! Пучежский поносит не только Петра Первого, но и «дворянских писателей» Пушкина и Лермонтова, а также высмеивает былинных богатырей…

— Ну это уж слишком! — Он потянулся к телефонной трубке: — Я лично обзвоню членов Комиссии по увековечению памяти Ленина. Определим место для монумента вождю и решим судьбу микешинской стряпни. Решим голосованием. И не будь в обиде, дорогой однополчанин, если окажешься в меньшинстве.

— В таком случае — вынесу на бюро!

— Ты что? — кисло улыбнулся латыш. — Ответственный?

— Но и ты пока еще не избран.

— Это формальность.

— Не формальность, а Устав партии. И псковские большевики…

— Вон куда тебя занесло! — побагровел ставленник Зиновьева. — Ну что ж, философ, выноси на бюро. Посмотрим, чья возьмет. А пока что, в первую очередь, достойно встретить иностранцев: только что звонил Енукидзе…

Латыш демонстративно взял телефонную трубку.

Калугин доволен и не доволен собой: бескомпромиссная защита исторических ценностей — правильная позиция, а вот в запальчивости утрачен самоконтроль — нельзя было ссылаться на псковскую неудачу. Теперь Клявс-Клявин сообразит, что их подпольная мистерия под строгим контролем. Впрочем, возможно, он не уловил сути дела: ведь Псков не за горами — губкомы обмениваются новостями.

Однако почему Клявс-Клявин вызвал срочно, когда ничего «аварийного» не произошло? Видимо, секретарь решил предупредить председателя Контрольной комиссии: поднимешь голос против оппозиции — тебя за «срыв государственного плана» отправят к черту на кулички. Да и слово «философ» он произнес не без угрозы: наверняка Иванов и Пучежский расписали не только «черносотенный памятник», но и «вредный загиб» Калугина в пропаганде гегелевского метода.

Латыш уверен, что Пучежский докажет реакционную сущность «памятника самодержавию» и комиссия проголосует за снос монумента; тем самым зиновьевцы одержат вторую победу: обелиск Народным ополченцам уже свален.

Дома его встретил продолжительный телефонный звонок: начальник губотдела ГПУ просил друга немедля зайти к нему на работу.

ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ

Наконец-то воздух очистился от тополиной мошкары. А тут еще необъятная голубень, омытая дождем. Кажись, прошла тучка-невеличка, а семицветные гусли охватили всю ширь небесную. В такие минуты мысль обретает крылья. Любуясь радужным свечением, Калугин закрепил в памяти свежие афоризмы.

Размах философской мысли небесной радуге подобен. Все различается, сливается и смывается, как радуга. Радуга объединяет горизонты и народы: в ней всех флагов цвета.

Ближайший путь к Десятинному монастырю — по земляному валу. А Николай Николаевич отправился вкруговую, чтобы еще раз убедиться в готовности автомобильной трассы.

Возле Софийской гостиницы дорожники укладывали последние булыжники. Старшой, загорелый, небритый, с коленями, обмотанными тряпьем, крикнул юному помощнику в рваной рубахе:

— Пешка, слетай к Шпеку за шкаликом!

«Следует запретить продажу спиртного в день прибытия гостей», — решил губкомовец и зашел в милицию.

Начальник, в белом кителе, ознакомил его с постами охраны автомобилей и неожиданно сообщил приятную новость: пробег машин откладывается на десять дней. Теперь-то Новгород не опозорится!

Наверное, Иван имел в виду эту новость. В конце недели открытие сезона охоты. Значит, друзья смогут хотя бы две зорьки провести на Ильмене. Давно пора отдохнуть!

А рассудок свое: «Такие вести — телефонные, а чекист просил зайти к нему на работу. Скорее всего, речь пойдет о Берегине». В самом деле, она опередила его с Коршуновым, Морозовым, Фомой. Что ей нужно? Назрела пора говорить о ней.

Обычно друзья встречались в комнате Тамары, но хозяйка избегает встреч с людьми. И Калугин направился прямо в открытые двери кабинета начальника ГПУ.

Узкие оконца бывшей кельи скупы на свет, словно смущались скромной обстановки: настенный портрет Дзержинского, высокий кованый сундук, простой табурет и рабочий стол с телефоном.

Грузный здоровяк двинулся навстречу приятелю, улыбка задобрила скуластое лицо с прокуренными усами:

— Пойми, старина! Жду звонка из Питера. И жена вот-вот… — Он, прислушиваясь, смотрел на белую стену. — Время уж…

Его беспокойство понятно: первые Тамарины роды печальны — разрешилась мертвеньким младенцем. За стеной тихо. И Воркун, облегченно вздохнув, придвинул приятелю табурет. А сам, расхаживая по комнате и дымя папиросой, рассказывал о рискованной операции — чекисты совместно с милицией на хуторе Топор накрыли самогонщиков.

— Меня угостили с обреза, — показал кожаную фуражку, пробитую пулей, и продолжал со смешинкой: — В темноте я угодил в навозную яму и отмывался «первачом» в баньке, где порушили аппараты. А отсыпался верхом на лошади: давняя привычка…

Он взял со стола зеленую папку с номером и ознакомил друга со списком участников автопробега:

— Знаешь, кто пожалует к нам?

Калугин подумал о старорусском контрреволюционере Вейце (он же Рысь). Тот бежал в Германию, где редакция белогвардейской газеты «День» подарила ему автомобиль «мерседес»:

— Неужели Вейц рискнет?

— Нашел дурака. Приедет его шеф Курт Шарф.

— Немецкий дипломат в Москве?

— Теперь он профессор Берлинского университета. (Иван вынул из папки листок.) Письмо дочки Вейца…

— Как Вейца!? — встрепенулся историк, поднимаясь с табурета. — Ведь Рысь бездетный!

— Вейц имел любовницу. Недавно скончалась в Боровичах. А дочь закончила Ленинградский университет, переписывается с отцом. Ее данные: блондинка, двадцать два года, владеет иностранными языками. В данное время по месту жительства не обнаружена.

«Берегиня», — обострил внимание Калугин.