Борис Володин - Боги и горшки

• Название: Боги и горшки
• Автор: Борис Володин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Борис Володин — прозаик, работающий в научно-художественной литературе. В эту книгу вошли его биографический роман «Мендель», повесть «Боги и горшки» — о И. П. Павлове. Кроме того, Б. Володин — сам врач по профессии — посвятил благородному труду медиков повести «Я встану справа» и «Возьми мои сутки, Савичев!»

---

И, добывая их, эти доводы, милый доктор, прежде чем отправиться в Бреславль, во-первых, испытал на прочность угадываемое им главное возражение будущего оппонента — слюнную железу! И, представьте, доказал, что раздражение чувствительных нервов не только эту железу стимулирует, как у Овсянникова с Чирьевым, но может и тормозить ее, если раздражения слишком велики, — например, при действии на нерв сильного тока, либо при вскрытии брюшной полости.

А значит, эта железа, столь совершенно вам знакомая, Meinherr Proffessor, тоже подчинена механике нервного антагонизма — той, которую милый доктор высматривает в управлении работой железы панкреатической!

Но ему и того показалось мало. И вот он уже извлекает другие опытные факты — прелюбопытные:

…что кролики, оказывается, отличаются от всех животных тем, что их поджелудочные железы совершенно нечувствительны к атропину, отчего опыты на них с этим препаратом бессмысленны;

…что кураре, нервный яд, каким все вивисекторы Европы обездвиживают животных, сам по себе тоже способен и возбуждать, и тормозить — в зависимости от дозы — и слюнную, и поджелудочную железы;

…и что падение давления крови в любых сосудах — в тех случаях, когда их расширение считали пассивным, — тоже непременно зависит от рефлекторных актов!

И, кстати, эксперименты с измерением давления внутри артерий при различных нагрузках этот Glänzenderkopf[7] там, у себя в Петербурге, ставил без кураре — по собственной простой и, право, гениальной методике.

Он всего лишь приучил подопытную собаку спокойно, даже чуть ли не с радостью переносить неприятные манипуляции, просто выдрессировал ее тем, что в клетке заставлял ее изрядно попоститься, а во время опыта кормил. И эта Promenadenmischung[8] нетерпеливо ждала там, в виварии, когда же ее наконец поведут на поводке. Радостно вбегала в лабораторию, сама вспрыгивала на доску операционного стола. Терпела привязывание, разрез артерии и боль от трубки, вставленной в сосуд, потому что знала, ей сейчас поставят мясную похлебку да еще и обласкают! И оттого не давала в эксперименте никаких посторонних реакций, из-за которых давление крови у животных, как всем известно, скачет бесконтрольно. И ее покорное собачье спокойствие позволяло достоверно регистрировать, как давление, подскочившее после изрядной водной нагрузки, через считанные минуты неизменно возвращается к нормальному уровню.

Право, господин студент готов был — стоило лишь кивнуть — вот так же и в Бреславле выдрессировать собаку для таких же опытов. И вообще показать здесь все свои эксперименты — не потому совсем, что ему будто бы не поверили. Нет! Уже при первой его демонстрации стало видно, что он наслаждается самим повторением послушного результата, точно ребенок — перипетиями любимой сказки, бог весть в который раз ему рассказываемой. Но грех было бы позволить ему тратить на это лишний день — благо судьба принесла сюда господина Канарейкина с его любовью к поджелудочной железе в самую подходящую минуту, ибо Людимар Германн как раз затеял написать руками двух десятков крепких физиологов — германских, австрийских, швейцарских — многотомный «Handbuch der Physiologie»[9] — фундаментальный свод всех знаний, накопленных к сегодняшнему дню. И «Высокочтимому Коллеге Гейденгайну» тоже досталось от него полтома — «Физиология отделительных процессов». Посему вся лаборатория занята одним — экспериментальным разъяснением вопросов, без ответов на которые раздел не получится связным. И милый доктор тоже заполнит некий пробел. Он, кстати, проронил что-то о нелюбви к гистологической работе, так пусть и делает работу с гистологическим уклоном!..

И, подумав так, профессор Гейденгайн — автор клянется, что мысли эти угаданы им достоверно, — поручил Ивану Петровичу исследовать изменения, какие могут возникнуть и в общем состоянии животного, и в самой поджелудочной железе, если проток, по которому секрет вытекает в двенадцатиперстную кишку, по какой-либо причине окажется непроходим. Вопрос не праздный — такая ситуация стандартна при воспалениях, и в самой железе возникших, и перешедших с желчных путей, и при кишечных катарах! Воспроизвести ее проще простого: перевязать проток, и все. Полтора десятка кроликов дадут вполне достаточный материал, чтобы прорисовать типичную картину изменений, — за два месяца гость и работу эту выполнит, и написать статью успеет, не надрываясь слишком, благо смешная причина его нелюбви к гистологии выяснилась и с легкостью устранена. («Бог мой, рисунки с препаратов мы закажем какому-нибудь нашему умелому студенту!»)

…Нет, Гейденгайн недооценил въедливости Ивана Петровича.

«Милый доктор» твердил, что каждый из шестнадцати прооперированных им кроликов должен прожить не меньше месяца, — дескать, лишь тогда экспериментальную болезнь можно считать полновесной. И горевал, что три из них сдохли из-за неудачных фистул, — ведь для достоверности он по нескольку раз зондировал перевязанные протоки: у каждого ли кролика железа продолжает работать и сохраняет ли добытый сок способность переваривать белки и крахмал?..

Более того, он многократно химически исследовал мочу каждого кролика: не появляется ли в ней сахар вследствие страдания железы? И еще — количество сахара в крови: не меняется ли оно, особо в артериальной, особо в венозной, — хотел проверить какое-то предположение Циона о происхождении диабета.

И попытался выяснить, не всасывается ли в кровь из железы фермент трипсин.

И, наконец, когда дело дошло до гистологических препаратов, то срезы тканей железы он непременно обрабатывал и окрашивал по нескольким методикам и лучшей считал одну из самых трудоемких, требующую многодневной работы.

И сверх всего — для сравнения еще поставил на двух собаках опыты с перевязкой протоков слюнных желез и многое другое готов был еще придумать.

Но иссякло время, и его деньги — тоже. Об окончании сочинения еще и речи быть не могло — увез в Петербург толстенную пачку протоколов и записей. Правда, уже в середине сентября прислал готовую статью, но предельно осторожную: «Результаты моих наблюдений, которые требуют продолжения, я предлагаю ниже… Исследование этого пункта составляло отправную точку наших экспериментов. Однако мы не смогли пойти дальше сообщенных здесь необходимых предварительных опытов, потому что они поглотили все время моего краткого прерывания в Бреславле».

И наотрез отказался обнародовать данные, в которых имелись колебания, не дозволяющие строгого вывода.

Гейденгайн в письмах, присланных в Петербург, например, безуспешно пытался уговорить его хоть как-то упомянуть про исследования содержания сахара в моче и крови. Этот момент весьма уместно было бы осветить в его полутоме «Handbuch der Physiologie». Ведь там надлежит точно подсказать читателю-физиологу, где найдет он подробное освещение каждого отдельного вопроса — вот так: «По наблюдениям И. Павлова (Arch f. d. ges. Physiol, Bd. XVI, S. 124, 1878)». Или: «Афанасьев и Павлов раздражением других чувствительных нервов получали такой эффект… (ibid. S. 182)». И снова: «По исследованиям Павлова…» Но милый доктор оказался непреклонен — и прекрасно!..

Словом, как раз этой статье, над заглавием которой красовалось «Из Физиологического института в Бреславле», и суждено стало возвестить в XVI томе «Архива» о европейском дебюте недюжинного таланта.

… А его имя в заголовке было переврано оттого, вероятно, что Иван Петрович вместо «Joh. Pawlow» написал «J. Pawlow», вот наборщик и перепутал «J» и «S».

10

В тогдашних книгах хватало опечаток и похлеще, и не последней из таких она будет в жизни, прежде чем к его имени станут относиться уже столь трепетно, что даже англичане и американцы, не знающие отчеств, вопреки обычаям своего языка, начнут на переведенных его книгах ставить «by Ivan Petrovitch PAVLOV»!

Но, кстати, и не первой была эта опечатка.

Еще перед поездкой, теплою весной 77-го — уже перед экзаменами за четвертый курс академии, он доложил в Обществе естествоиспытателей те две своих статьи: о рефлекторном торможении слюнных желез и о механике постоянства кровяного давления. После докладов и было наконец сочтено подобающим осчастливить его баллотировкою хотя бы в члены-сотрудники.

Но в конце мая выходит книжечка «Трудов» с протоколами, и все знакомые в страничку тычут: избирается Павлов Иван Павлович!

А та статья о его бреславльских экспериментах так Пфлюгеру понравилась, что остальным, следом присланным, уже дверь открыта была настежь: прочтет Пфлюгер — и в типографию с рассыльным. Но Иван Петрович статью, которую по диссертации написал с Афанасьевым, отправил сразу, как Гейденгайн известил, что первая принята. А две другие Устимович задержал — вдруг проснулся, засуетился: как же, его лаборатория станет теперь в Европе известна, надо бы и самому не только в ее названии над заголовком значиться!