Олег Терентьев - Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

• Название: Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы
• Автор: Олег Терентьев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Владимир Высоцкий не вёл дневников, у него не было прижизненных биографов. Но были родные, друзья, знакомые и коллеги, чьи воспоминания и легли в основу данной публикации. Так же использованы статьи из периодической печати, документы и материалы из музея театра на Таганке, комиссии по творческому наследию Высоцкого и личные архивы родителей поэта. Материалы расположены в хронологическом порядке. Составление и подготовка к печати — Б. Акимов и О. Терентьев.

---

Наверное, это сопоставление кому-то покажется странным, но тем не менее судьба Высоцкого пересекалась с творчеством Ф. М. Достоевского. Владимир Семенович постоянно обращался к его книгам, особенно к «Преступлению и наказанию».

В театре Высоцкий столкнулся с Достоевским уже фатально — в последней своей роли — Свидригайлова. Эта работа известна: о ней писали, ее можно было увидеть воочию, да и сам Владимир Семенович рассказывал о ней в своих выступлениях. Но мало кто знает, что самой первой актерской работой Высоцкого была его роль, сыгранная в 1959 году на сцене Московского Дома учителя в спектакле... «Преступление и наказание» — роль Порфирия Петровича.

Помочь нам приоткрыть неизвестную страницу творческой биографии Высоцкого любезно согласились В. Н. Сергачев и Л. А. Якубовский, имеющие к этому самое непосредственное отношение.

Виктор Николаевич Сергачев — заслуженный артист РСФСР, режиссер и актер, один из основателей театра «Современник», ныне артист Московского Художественного театра, режиссер первого спектакля Владимира Высоцкого.

— Виктор Николаевич, вы были преподавателем у Владимира Высоцкого?

— В 1956 году я закончил Школу-студию МХАТа на курсе у П. В. Массальского и остался там педагогом. В том же году Массальский набрал новый курс, одним из студентов которого стал Высоцкий. На курсе было две группы: одну, с которой работал я, вел Тарханов, другую, где занимался Володя,— Б. И. Вершилов. С Высоцким непосредственно в работе я не встречался до третьего курса.

— А та, первая, встреча запомнилась?

— У нас в большинстве учились ребята, поступившие сразу после школы, но он оказался старше. Обычно в студентах, особенно в первое время, проявляется какое-то молодое самолюбие, вероятно, от застенчивости. Они как бы подчеркивают особенности своей индивидуальности. А у него не было этого зряшнего самолюбия. Он производил впечатление деликатного, мягкого человека.

— Какие еще особенности, отличавшие его в то время, вы подметили?

— Вспоминаю, что на общих собраниях Павел Владимирович иногда высказывал претензии к Высоцкому. Сводились они к тому, что Володя как артист несерьезен и все, что он делает, больше подходит для эстрады, а не для Художественного театра. Видимо, у Массальского были свои основания упрекать Володю в эстрадничестве. Хотя на общих занятиях я лично этого не замечал. На первом курсе студенты делали самостоятельные отрывки, и, наверное, по ним Павел Владимирович и судил, что у Высоцкого вкус еще эстрадный, а не мхатовский, не актерский, не глубокий.

— Почему с Высоцким вы решили работать именно на материале Достоевского? Сказалась его типажностъ или были еще какие-то причины?

— Типаж тут ни при чем. Высоцкий в то время мало подходил для роли Порфирия Петровича в классической трактовке. Хотя актер он был одаренный и разноплановый. Меня привлекло не это. У меня в то время был период Достоевского. Я буквально погрузился в его мир: мечтал перевести его прозу на язык театра. И вот на третьем курсе я предложил Володе и Роману Вильдану: «Давайте-ка попробуем, рискнем поставить отрывок из «Преступления и наказания». Возьмем целиком без сокращений весь текст Достоевского — последний приход Порфирия Петровича к Раскольникову. Мало того, попытаемся полностью буквально выполнить все, говоря по-театральному, ремарки Достоевского: как у него написано — так и будем играть». Володя, помню, удивился: «Как? Это же очень долго! Если всю сцену играть — выходит около сорока минут». Я говорю: «Вот и будем играть сорок минут».— «А кафедра как посмотрит? Ведь на весь экзамен отводится всего 2 — 3 часа!» — «Ну и пусть себе смотрят,— отвечаю,— это как раз их дело — смотреть».

— Но в этом отрывке у Достоевского совсем немного персонажного текста. Что же там играть?

— Это у Раскольникова немного, а у Порфирия — около девяти страниц. Но дело не только в этом. Скажем, когда на вопрос Раскольникова: «Так кто же убил?», Порфирий Петрович отвечает: «Как кто? Вы и убили, Родион Романович»,— у Достоевского написано, что Раскольников схватил себя за голову и теребил волосы. Воцарилось молчание. И молчание длилось долго — даже, может быть, минуты две. Так вот, мы точно так же две минуты и молчали. А в самом конце — мы весь второй семестр репетировали — это пауза стала своеобразным поплавком-индикатором: если молчали минуту — значит, ничего не выходило, а если получалось естественно и невымученно промолчать две минуты — значит, все было хорошо...

— Почему мир Достоевского конкретизировался для вас именно в «Преступлении и наказании»?

— В этом романе в определенной художественной форме сформулирована центральная проблема той эпохи: все ли дозволено человеку? Здесь, на мой взгляд, ключ и к психологии новейшего времени... Озлобление Раскольникова — не личное, не мелкое, конечно, а против несправедливости устройства мира,— можно было, думаю, показать только путем предельно достоверной, не упрощенной подачи. Одним словом, буквальное исполнение вплоть до ремарок текста Достоевского очень многое в нем раскрывает.

Целый семестр у нас длилось какое-то особое общение: Достоевский (прежде всего, конечно, Достоевский), два молодых актера и я, начинающий педагог. Кстати, такое вот глубокое общение — через искусство, через гениального автора — остается на всю жизнь. Я знаю, что и Высоцкому оно запомнилось. Сужу об этом по его последней театральной работе в роли Свидригайлова в театре на Таганке в том же «Преступлении и наказании». Показательно, что он — уже зрелый актер с огромным опытом и багажом — использовал в своей работе ходы, найденные еще тогда, более двадцати лет назад.

— Ну а как прошел экзамен?

— Конечно, сильно волновались: как воспримут? На сцене мы сделали выгородку, тоже по Достоевскому,— такую тесную каморку, и сверху положили ширму, чтобы потолок казался низким, потому что «эти низкие потолки ум и душу теснят».

Сразу оговорюсь: это был не просто экзамен по актерскому мастерству. Третий курс — решающий. Если на третьем курсе актер не состоялся, то дальнейшая судьба его очень сомнительна. Вот почему на экзамене было много преподавателей: пришли Поль и Белкин — профессора по западной и русской литературе (Белкин считался крупнейшим специалистом по Достоевскому).

Отрывок этот имел серьезный успех. Во всяком случае, Павел Владимирович сказал про Высоцкого: «Ну вот, теперь я понял, что вы — актер». Белкин подошел к нам и сказал, что это — настоящий Достоевский, что он давно такого не видел.

Володе пятерку поставили. У Вильдана уже была пятерка на 2-м курсе, а у Высоцкого за 1-й и 2-й курсы по актерскому мастерству были четверки.

— А потом вы поставили в Доме учителя спектакль, в котором был занят Владимир Высоцкий...

— Не потом, работа шла параллельно со студийной. Это был, кстати сказать, для нас дополнительный заработок, ведь тогда актер получал 690 рублей старыми деньгами. Что это за сумма, объяснять не стоит, надеюсь.

...А тут — хорошая студия, и условия приемлемые, и сцена, (управляла студией Якубовская — очень почтенный человек, художественным руководителем был Ливнев), труппа сильная, со своим репертуаром, то есть это был хоть и не профессиональный, но все же театр, а не просто самодеятельность.

— Но если там была своя труппа, то почему вы пригласили Высоцкого?

— Поначалу роль Порфирия Петровича я отдал Табинскому, но у него постоянно не хватало времени. Это был уже пожилой человек, несомненно одаренный, способный, очень культурный и глубокий. Но сил и времени ему не хватало. И вот однажды я попросил Володю: «У нас там, в Доме учителя, не получается с Порфирием Петровичем. Если можешь — сыграй».

Спектакль этот, несмотря на его несомненную удачу, шел недолго. Я вскоре ушел оттуда, Володя без меня играл мало, и доигрывал затем эту роль все-таки Табинский...

— А интересовался ли студент Высоцкий философией Достоевского?

— Что значит — интересовался?! Во-первых, мы довольно долго репетировали, и тут уж волей-неволей начнешь вникать. Кроме того, мы много бе седовали обо всем этом.

— После того, как спектакль закончил свой путь, вы никогда к этой теме не возвращались? Не было желания или попыток как-то реализовать или закрепить так удачно найденное?

— Сначала я прицеливался сделать дипломный спектакль, но на курсе этого не получилось. Высоцкий начал репетировать роль Сигги в «Золотом мальчике» драматурга Одетса. Потом это стал один из дипломных спектаклей.

Но однажды, уже много позже, мы сыграли этот отрывок в Доме-музее Достоевского, куда нас пригласил А. А. Белкин. Все происходило в небольшом зале, присутствовало человек пятьдесят. Мы играли без декораций — просто так, с листа. и... плохо. Не получилось. Я им даже потом сказал, Володе и Роману: «Вы сегодня играли как бегемоты!» Хотя со стороны это, может, и смотрелось, но я-то помню, как было раньше. Конечно, времени прошло много, мы не репетировали, но главное — что-то было утеряно, какая-то внутренняя тонкость исчезла.