Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 1

• Название: История жизни, история души. Том 1
• Автор: Ариадна Эфрон
• Издательство: Возвращение
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7157-0166-4

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.

---

2 Брат С.Д. Гуревича Александр.

5 января 1950

Дорогой Борис! Только что получила твоё, первое здесь, письмо. Спасибо тебе. Я, кажется, не в первый раз пишу тебе о том, что почерк твой всегда, всю жизнь, напоминает мне птиц, взмахи могучих крыльев. Вот и сейчас, только взглянула на твой конверт и почудилось, что всем законам вопреки все журавли вернулись, и все лебеди. А как было печально, когда они улетали, все эти стаи, сложенные треугольником, как солдатские письма1. Горизонт сторожили вытянутые в струнку ели, тяжело ворочал свои волны Енисей, воздух пронзали холодные струи. До жути величественная это вещь — Север. Много пережила я северных зим, но ни одну так ежечасно, ежеминутно не чувствовала, как эту. Уж очень она тяжело, даже своей красотой, давит надушу. М. б. потому, что красота эта абсолютно лишена прелести. И, как к таковой, я к ней была бы равнодушна, если бы не чувствовала её настолько сильнее себя.

Я не отчаиваюсь, Борис, я просто безумно устала, вся, с головы до пяток, снаружи и изнутри. Впрочем, м. б., это и называется отчаянием?

Твоя печаль очень меня огорчила2, из-за тебя, главным образом. Мне хотелось бы сказать тебе, но эти снега так располагают к молчанию! Могу только думать и чувствовать о тебе, тебя и с тобою.

Что могу рассказать тебе о своей жизни? Бесконечно много и беспредельно бестолково работаю, пытаюсь быть художником без красок, кистей, а на это уходит не только всё рабочее, но почти и всё нерабочее время. Всегда чувствую самую настоящую радость оттого, что работаю под крышей, а не под открытым всем ветрам, метелям и морозам небом. И хоть более или менее по специальности. По данным условиям — это большое счастье.

Жилищные условия неважные, главное - нет своего угла, в редкие свободные минуты я всегда обречена на общество людей, с которыми у меня ни общего языка, ни общих интересов, и, что наименее приятно, - общее жильё. Вечно донимает холод, несмотря на то, что я превращаю в дрова и то, что сама зарабатываю, и то, что мне присылают. Но всё это терпимо, всё это даже не лишено интереса, лишь бы знать, что короленковские огоньки — впереди3, а не позади. Но сейчас, впервые в жизни, у меня совершенно не о чем мечтать, а я только так и могу жить — следуя за мечтой, как осёл за репейником, привязанным к палке погонщика.

Ты вот пишешь, что я умница4. А я, честное слово, с большим удовольствием была бы последней дурочкой в Москве, чем первой умницей в Туруханске.

Твоего Шекспира перечитываю до бесконечности. Я им безумно дорожу, и, представь себе, отдала его в руки совершенно незнакомого паренька, который пробовал достать твои стихи в здешней, очень маленькой, библиотечке. Он вернул его в полной сохранности, ему очень понравилось, но он сказал, что ему было нелегко вылавливать тебя из Шекспира, очень просил только твоих стихов, у меня же нет ничего. Я только помню отрывки про море, из «1905-го года» и про ёлку из «Ранних поездов»5. До сих пор не знаю, что за паренёк, видимо, какой-нб. геолог или геодезист, или ещё какой-нб. «гео». Наверное, и сам пишет.

Пора приниматься за очередное нечто. Крепко тебя целую и люблю. Спасибо за всё.

Твоя Аля

' Ср. стих. А. Эфрон 1949 г. «Солдатским письмом треугольным...».

2 В письме от 20.XII.49 г. Б. Пастернак иносказательно сообщает А.С. об аресте О.В. Ивинской (октябрь 1949 г.): «...милая печаль моя попала в... беду, вроде того, как ты когда-то раньше».

3 Один из сибирских рассказов Владимира Галактионовича Короленко (18531921) «Огоньки» кончается словами: «Но все-таки... все-таки - впереди огни».

4 20.XII.49 г. Б. Пастернак пишет А. Эфрон: «Умоляю тебя, крепись, мужайся даже по привычке, по-заученному, в моменты, когда тебе это начинает казаться бесцельным или присутствие духа покидает тебя. Ты великолепная умница, такие вещи надо беречь. Как хорошо ты видишь, судишь, понимаешь все, как замечательно пишешь!»

s А.С. часто повторяла любимые ею строки из поэмы «Девятьсот пятый год» (гл. «Морской мятеж»): «Приедается все / Лишь тебе не дано примелькаться...» и начало стих. «Вальс со слезой»: «Как я люблю ее в первые дни...» (о елке).

3. М. Ширкевич 56

Что же касается змеи, которую на картинке попирает крылатый божок, то по мифологии она обозначает измену, почему её и попирают, а она выпирает. Кстати, здесь говорят не «муж изменил жене», а «муж изменил жену», «жена изменила мужа» — в смысле «сменила».

Шутки в сторону — очень, очень рада была наконец получить от Вас весточку, ещё не совсем такую подробную, как мне хотелось бы, но всё же настоящую весточку. Я знаю, дорогие мои, как вам трудно писать письма, и знаю, какая я свинья, что всё пристаю к вам. Боюсь, что эта бесконечная переписка надоела вам, но тут я безумная эгоистка. Правда, когда долго ничего не получаю, то всякая чушь лезет в голову и в сердце. Очень прошу написать про Мульку. У меня пока что всё по-прежнему, т. е. работаю по 12—14 часов, совершенно изматываюсь, ни на что, кроме работы, не остаётся времени. Что до некоторой степени является моим спасением — мысли мои забиты поисками коровьей шерсти для изготовления кистей, напр., и всяким прочим тому подобным. Так и живу — от мемориальной даты к празднику и т. д. Пишу массу лозунгов, готовлю монтажи и всегда ужасно нервничаю — чтобы всё получилось как следует.

Недавно получила письмо от Бориса. Он тоже очень немного пишет о себе. Мне очень его жаль — что его подружка «изменила его»1. Он писал мне, что был у вас и что вы мне о нём напишете, в чём, конечно, жестоко ошибся. У меня к Борису совершенно особое чувство, большой нежности и гордости за него, чувство, которое трудно определить словами, как всякое настоящее. Во всяком случае, он мне родня по материнской линии, понимаете? так что моё чувство к нему плюс ко всему ещё и кровное.

Денег из Куйбышева я не получала, теперь затребую через соответствующую инстанцию, так вернее будет. Впрочем, м. б., вы лучше их затребуете себе?

Лиля пишет, что новосибирские морозы, передаваемые по радио, заставляют её ёжиться. А здесь ещё гораздо крепче Новосибирска. На Игарке часто бывает теплее, т. к. там море ближе, чаще ветра, а при ветре редко бывают очень сильные морозы.

В январе потеплело, и у нас -35°, что, по сравнению с предыдущими 50°, очень чувствительно. Но всё же топить приходится беспрестанно, иначе температура комнаты немедленно догоняет наружную.

Простите за нелепое письмо, я до того устаю, что к 12 ч. ночи по местному времени (или к 10 ч. вечера по московскому) у меня вместо головы на плечах оказывается что-то на неё похожее только по форме, но никак не по содержанию. Забыла написать, что некоторое время тому назад получила 2 № «Нового мира», где особенно заинтересовали меня статьи о советском кино и о советской сатире2 — до остального добраться ещё не успела. Спасибо большое.

Дорогие мои, не забывайте меня и, если не можете часто писать, то хоть почаще меня вспоминайте, всякую меня, и маленькой девочкой, и взрослой девушкой, и такой, какова я сейчас, под холодной туруханской луной, среди до одури белых снегов, далеко, далеко от вас и всегда всем сердцем с вами.

Крепко целую вас и люблю.

Ваша Аля

' Речь идет об аресте О.В. Ивинской.

2 По всей вероятности, статья Б. Горбатова «О советской сатире и юморе» (Новый мир. 1949. № 10).

Б.Л. Пастернаку

31 января 1950

Дорогой мой Борис, это не письмо, а только записочка, через пень-колоду возникающая в окружающей меня суете и сутолоке. Я получила всё посланное тобой1, и за всё огромное тебе спасибо. Стихи твои опять, в который раз, потрясли всю душу, сломали все её костыли и подпорки, встряхнули её за шиворот, поставили на ноги и велели -живи! Живи во весь рост, во все глаза, во все уши, не щурься, не жмурься, не присаживайся отдохнуть, не отставай от своей судьбы! Безумно, бесконечно, с детских лет люблю и до последнего издыхания любить буду твои стихи, со всей страстью любви первой, со всей страстью любви последней, со всеми страстями всех любвей от и до. Помимо того, что они потрясают, всегда, силой и точностью определения неописуемого и невыразимого, неосязаемого, всего того, что заставляет страдать и радоваться не только из-за и не только хлебу насущному, они являлись, всегда, и всегда являться будут критерием совести поэтической и совести человеческой. Я тебе напишу о них, когда немного приду в себя - от них же.

На твоё письмо я немного рассердилась. Не нужно, дорогой мой Борис, ни обнадеживать, ни хвалить меня, ни, главное, приписывать мне свои же качества и достоинства. Этим же, кстати и некстати, страдала мама, от необычайной одарённости своей одарявшая собой же, своим же талантом, окружающих. Часть её дружб и большинство её романов являлись по сути дела повторением романа Христа со смоковницей (таким чудесным у тебя!). Кончалось это всегда одинаково: «О как ты обидна и недаровита!»2 — восклицала мама по адресу