Иван Солоневич - Диктатура сволочи

• Название: Диктатура сволочи
• Автор: Иван Солоневич
• Жанр: История

---

Обе революции были подготовлены обеими интеллигенциями, но в Германии, немецкая интеллигенция выросла из традиции народа, была органически продуктом своеобразного развития страны. Русская интеллигенция была "беспочвенной" и "оторванной" и, следовательно, если и выражала собой какую-то традицию, то, во всяком случае, - односторонне и уродливо. Откуда же взялся этот культурный слой, лишенный почвы?

Россия пережила самую тяжелую историю в мире. Это была история сплошной и голой борьбы за физическое существование. Эта борьба окончилась победой. Были разгромлены и добиты окончательно в последовательном порядке: монгольская империя, турецкая империя, польское королевство, шведское королевство, Наполеон и уже в наши дни - Гитлер. Народная психика прошла совершенно своеобразную школу и выработала совершенно своеобразный государственный строй: русская монархия, в частности, НЕ соответствующая содержанию соответствующего европейского термина.

Внешняя история Московской Руси заканчивается полным разгромом двух опаснейших противников России: монгольских орд - на востоке и шляхетской Польши - на западе. Наступает некоторая относительная передышка семнадцатый век, в котором московское дворянство - слой, созданный для организации вооруженной защиты страны - пытается использовать свою организацию для захвата власти НАД страной. Это ему и удается в эпоху так называемых петровских реформ - в эпоху "европеизации" России.

При жизни Петра Первого и в течение первых сорока лет после его смерти - "европеизация" закончена. Рядом последовательных законов разгромлены парламент, самоуправление, церковь, купечество. Крестьянство переведено в состояние крепостных рабов. (Однако, и их число никогда не превышало 30% населения страны).

Разгромлена так же и наследственная монархия - заклятый враг русской аристократии.

В допетровской Руси крестьянин был лично свободным и равноправным членом национального целого. Был свой "габеас корпус акт", были сельское и городское самоуправление, были всероссийские съезды этого самоуправления, был парламент - и вообще бессвязная, органически выросшая, ненаписанная "конституция" старой Москвы в изумительной степени напоминает сегодняшнюю конституцию Англии: ничего не написано, а все держится на традиции.

Эпоха Петра (сам Петр был тут более или менее не при чем) ликвидирует все это. Начинается "европеизация", но не по демократическому образцу Англии, а по феодальному образцу Польши. Возникает принципиально новый для России и принципиально для России неприемлемый рабовладельческий слой, лишенный каких бы то ни было обязанностей по отношению к государству. Страна отвечает пугачевским восстанием и почти непрекращающейся гражданской войной около каждой помещичьей усадьбы. Новое дворянство удовлетворило свою "похоть власти", как об этом говорит историк Ключевский. Но оно осталось в полном одиночестве. Органические связи оказались порванными. Польско-шведско-годландская культура скользит по поверхности нации, демократической в самих глубинных своих инстинктах, и служит только одному: дальнейшему отделению белой кости от черной кости и голубой крови от красной - рабовладельцев от рабов. Русский образованный слой оказывается оторванным от всех корней национальной жизни. Он ищет корни за границей, и вот тут-то начинаются шатания из стороны в сторону - от Лейбница к Руссо, от Вольтера к Гегелю и от Фурье к Марксу.

Русская интеллигенция была, по-видимому, самой образованной в мире, самой "европейской" - редкий из русских интеллигентов не умел читать, по крайней мере, на двух-трех иностранных языках. И из всех этих языков пытался сконструировать себе "мировоззрение" с наибольшей полнотой соответствующее последнему крику интеллектуальной моды. Но все это было поверхностно, как кожная сыпь. Пришла она, великая и бескровная, долгожданная и давно спланированная, и тут начались вещи, никакой теорией не предусмотренные. Русская молодежь в феврале 1917 г. была социалистической почти сплошь. Через год именно эта молодежь пошла в Белые армии всех сторон света. Низы русской интеллигенции были социалистическими почти сплошь - и через год начался их великий исход из социалистического отечества в капиталистическую заграницу. Разум и инстинкт оказались оторванными друг от друга. Но и в переломный период истории взял верх инстинкт, во всяком случае, у подавляющего большинства. И вся столетняя философия русской интеллигенции оказалась тем, чем она была все эти сто лет: словесным блудом и больше ничем.

Беременный батальон, маршировавший по улицам Темпельбурга, был и жутким, и жалким зрелищем. Но в нем все-таки было нечто внушающее уважение: последовательность. Вера, пережившая даже и последние подвалы Имперской Канцелярии, пережившая даже и Нюрнбергский процесс. Это очень мрачная вера - тема для будущей Песни о Нибелунгах. Это - трагедия, но это все-таки не фарс. История русской интеллигенции была, в сущности, сплошным фарсом, который только благодаря истинно невероятному стечений обстоятельств привел к всероссийской катастрофе. А вместе со всероссийской и ко всемирной. Я не знаю, подозревают ли Томми и Сэмми, что Второй Мировой войной они заплатили именно за успех русской революции? Думаю - и не подозревают. Но именно в русской революции Гитлер увидал "Перст Божий", указующий ему на "пустое пространство на востоке" - на Россию, ослабленную революцией, на самый подходящий момент для войны.

Беременный батальон был, конечно, символикой. Была символика и в русской революции.

Лекционный зал в русской провинции, в 1908 году, в промежутке между двумя революциями: 1905 и 1917 года, а также и между двумя войнами: Русско-Японской и Русско-Немецкой. Заезжий из Петербурга профессор читает лекцию о земельном вопросе, о социализме и о том, почему и как нужно доделывать революцию, недоделанную в 1906 году. Профессор говорит нам о крестьянском малоземельи, - что было правильно, и о колоссальных запасах земли у государства, - что тоже было правильно. Не сказал только того, что государственная земля лежит у полярного круга, в средне-азиатских пустынях и в прочих таких местах. Говорит о "частном землевладении", что тоже было правильно, но не сказал о том, что бо'льшая половина этого "частного землевладения" давно стала крестьянской. Говорит о помещичьем землевладении, но не сказал того, что дворянская земля переходит в крестьянские руки со скоростью около трех миллионов десятин в год. Приводит в пример Северо-Американские Соединенные Штаты, где государство образовало огромный земельный фонд для переселенцев ("Сэттльмент"), но не сказал того, что в САСШ населенность землевладельческих штатов была равна 10 - 30 человекам на кв. км. У нас Приволжские губернии имели 80 человек на кв. км. И что во всей России 48% всей ее территории находятся в поясе вечной мерзлоты - на глубине больше метра не оттаивает никогда. Профессор долгое время провел в САСШ и не напомнил нам, молодежи, что за все время своего государственного существования САСШ не знали ни одного иностранного нашествия, а нас регулярно жгли дотла то татары, то поляки, то немцы, то французы. Вообще же профессор призывал, конечно, к революции. И мы, молодежь, мы, юные, честные и жертвенные, мы, не погрязшие в мещанстве и косности, мы должны выше и выше вздымать знамя великой и бескровной социалистической Революции.

И, вот, в зале раздается крик: "казаки!" Казаков, во-первых, не было, а, во-вторых, быть не могло - было время полной свободы словоблудия. Одна секунда, может быть, только сотая секунды трагического молчания и в зале взрывается паника. Гимназистки визжат и лезут в окна - окон было много. Гимназистами овладевает великий революционный и героический порыв: сотни юных мужественных рук тянутся к сотням юных женственных талий: не каждый же день случается такая манна небесная. Кто-то пытается стульями забаррикадировать входные двери от казачьей кавалерийской атаки. Кто-то вообще что-то вопит. А профессор, бросив свою кафедру, презирая все законы земного тяготения и тяжесть собственного сана, пытается взобраться на печку...

Я почему-то и до сих пор особенно ясно помню эту печку. Она была огромная, круглая, обшитая каким-то черным блестящим железом, вероятно, метра три вышиной и метра полтора в диаметре: даже я, при моих футбольных талантах, на нее влезть бы не смог. Да и печка не давала ответа ни на какой вопрос русской истории: если бы в эту залу действительно ворвались казаки, они сняли бы профессора с печки. Положение было спасено, так сказать, "народной массой" - дежурными пожарными с голосами иерихонской трубы. Все постепенно пришло в порядок: гимназистки поправляли свои прически, а гимназисты рыцарски поддерживали их при попытках перебраться через хаос опрокинутых стульев. Соответствующий героизм проявил, само собою разумеется, и я. Но воспоминание об этом светлом моменте моей жизни было омрачено открытием того факта, что некто, мне неизвестный сторонник теории чужой собственности, успел стащить мои первые часы, подарок моего отца в день окончательной ликвидации крестьянского неравноправия. Должен сознаться честно: мне по тем временам крестьянское равноправие было безразлично. Но часов мне было очень жаль: следующие я получил очень нескоро. Потом выяснилось, что я не один "жертвой пал в борьбе роковой", - как пелось в тогдашнем революционном гимне. Не хватало много часов, сумочек, брошек, кошельков и прочего...