Казимир Дзевановский - Архангелы и шакалы

• Название: Архангелы и шакалы
• Автор: Казимир Дзевановский
• Издательство: Издательство «Наука» (Главная редакция восточной литературы)
• Жанр: История
• Год: 1968

В книге польского журналиста К. Дзевановского рассказывается о работе польской археологической экспедиции в Судане – на территории древней Нубии. Там, в местечке Фарас, польские археологи обнаружили подлинные шедевры древней живописи – византийские фрески VI-X веков нашей эры. Автор, сопровождавший экспедицию, подробно описывает ход работ, сенсационные открытия, находки. Попутно приводится множество интересных этнографических подробностей.

---

Я думал, что на берегу в Баллане будет полиция или пограничная стража: как-никак мы перешли границу и прибыли на территорию Египта. Но никого в форме не оказалось. Позднее я узнал, что полицейский участок находится лишь в Шеллале под Асуаном, где пароход заканчивает свой рейс. Здесь же нет никого. И, что еще хуже, не было также никого, кто говорил бы по-английски или мог бы сказать мне, где, собственно, находится Гебель-Адда и как туда добраться. Американцы были извещены о моем приезде, но на пристань никто не явился. Быть может, телеграмма не дошла! Связь работает здесь как придется. Что делать? Большая толпа любопытных, которая меня окружила вначале, поредела. Все еще не было никого, кто говорил бы по-английски. Из опыта моей журналистской работы и разъездов на мотоцикле (у меня некогда был мотоцикл, который порой шел, а порой не хотел двинуться с места) помню, что, когда не знаешь, что, собственно, предпринять, лучше всего присесть и закурить папиросу. Курение стоя не дает таких результатов. Я уселся поэтому на каком-то выступе и закурил. Прошло пять минут. Я перестал уже возбуждать любопытство, все, видимо, решили, что так и должно быть: приехал какой-то чужеземец, уселся и закурил, быть может, он будет сидеть так и курить до утра? Никогда нельзя с уверенностью сказать, что у чужестранца на уме! Когда я сидел так, мои мысли постепенно вошли в свою колею. Вот, подумал я, выкурю папиросу, а затем пройдусь но поселку, зайду в лавчонки, – наверно, найду кого-нибудь, кто говорит по-английски. Быть может, это будет какой-нибудь учитель, отставной военный или еще кто-либо в этом роде. Я сумею тогда узнать, что и как. Предстоит, видно, переночевать в поселке, а к утру что-нибудь решится. К счастью, я имел египетские деньги. Придется, скорее всего, нанимать фелюгу.

Как уже много раз в прошлом, этот прием с папиросой не подвел меня и сейчас. Кто-то вдруг слегка хлопнул меня по спине. Обернувшись, я увидел у своего уха знакомую улыбающуюся физиономию. Я вспомнил: Фарас! Это был инспектор-египтянин из Службы древностей, сопровождавший американцев в их экскурсии. Он выполняет роль связного между властями и Миллетом.

– Уже приехали? – воскликнул инспектор, искренне обрадованный.– Это очень хорошо, доктор Миллет послал меня за вами, сам он должен прибыть на моторной лодке, но его почему-то нет, но это неважно, поедем на фелюге, деньги у вас есть, может быть, суданские фунты, я обменяю их на египетские, не обращайтесь только к перекупщикам, это ужасные воры, зачем им давать, я все сделаю сам, но где у вас эти деньги?

Он трещал словно пулемет и, казалось, что ему нет никакого дела до чего-либо, кроме моих суданских фунтов. Но дело в том, что у меня не было никаких суданских фунтов. Зато у меня были египетские фунты, правда, они находились у меня несколько нелегально. Египетские фунты нельзя вывозить или перевозить через границу, я же вывез и привез их. Опрометью мчась в Фарас, я просто не мог уделить время всем мелочам и внести эти деньги в соответствующий пункт. Впрочем, совесть у меня была чиста. Ничего страшного ведь не случилось: я вывез их в Судан на короткое время и, не вынимая из кармана, привез обратно, поэтому с точки зрения общечеловеческой морали (если не считать соблюдения банковских правил одной из десяти заповедей) я был чист. Однако окажется ли инспектор, который как-никак был представителем властей, достаточно терпимым в моральном отношении? Я предпочел не посвящать его в замысловатую сферу противоречий между официальными предписаниями и моральными нормами. В конце концов я сказал, что фунты у меня есть, но спрятаны в чемодане, а поэтому не лучше ли отложить обмен до утра? Инспектор согласился, правда неохотно. Я почувствовал невольную антипатию к этому человеку, хотя он и избавил меня от необходимости сидеть на каком-то выступе в Баллане, в пыли, вздымаемой проходившими мимо ослами. Впоследствии я убедился, что в нем нет ничего несимпатичного, а просто он ужасный болтун. По образованию он был археологом, хотя ему пришлось стать чиновником, о чем он, впрочем, вовсе не жалел.

Теперь дело пошло живее. Инспектор крикнул – и словно из-под земли выросли два оборванца, которые схватили мои вещи. Затем инспектор крикнул еще раз – и снова появились двое других бродяг, которые вели за собой двух упирающихся изо всех сил ослов. Широким жестом инспектор пригласил меня сесть на спину одного из ослов.

Я попытался возражать:

– Насколько я понял, мы собирались плыть на фелюге?

– О, да, да, но сперва нужно подъехать к фелюге. А до нее километра три. Прошу садиться.

Три километра на осле! Неумолимо, словно в классической трагедии, мы приближались друг к другу: упирающийся всеми четырьмя ногами осел и я, упирающийся только двумя, но использующий также свой дар речи.

– Ах, нет, – твердил я, – это не нужно. Три километра – это пустяки. Я даже рад прогуляться, я насиделся достаточно на пароходе, погода хорошая, стало несколько прохладнее (на самом деле стояла ужасная жара), прогулка лишь пойдет мне на пользу. Если вам хочется, поезжайте, а я пойду сзади.

Но не тут-то было. Инспектор приглашал изо всех сил и чуть ли не подсаживал меня на осла. К нему присоединился погонщик, смекнувший, что я отпираюсь, а поэтому у него ускользает случай подработать. Он усердно подталкивал осла в мою сторону, пиная его ногами и подхлестывая палкой. У меня было такое впечатление, что инспектор охотно проделал бы то же самое и со мной. Вдобавок погонщик обрушил на меня целую лавину слов, твердя, что нет на свете лучшего животного для верховой езды и нет большего удовольствия, чем езда верхом на осле. Наконец инспектор прибег к решающему аргументу:

– Наверное, боитесь прокатиться верхом на осле? Не бойтесь. Он кроток!

Что такое? Я боюсь проехаться на осле? Я, который приехал в Нубию, чтобы писать о международной спасательной кампании, и ради достижения этого не побоялся предстать перед самыми высокими должностными лицами в правительственных учреждениях? Знаешь ли ты, болтливый инспектор, каково преодолеть страх перед высокопоставленными лицами? А я должен бояться какого-то осла?

Мы сдались одновременно. Я приблизился к вислоухому, а он покорно подставил мне спину. И... мы поехали. Библейское животное было костлявым, его спинной хребет немилосердно выпирал, но оно было кротким и – я сказал бы – смекалистым. Мы быстро пришли к соглашению. Осел бежал проворно, но то и дело стремился свернуть то влево, то вправо, тогда как я хотел ехать прямо. В такие моменты нужно было только показать ему палку, которой меня снабдили. Когда осел сворачивал влево, нужно было показать ему палку также слева. Что означало: «Я вовсе не намерен тебя стегать, дорогуша, но если ты будешь сворачивать в ту сторону, то сам понимаешь...»

Вид с горы Гебель-Адда. На переднем плане – судно американской экспедиции

И осел понимал. Сопровождавший меня погонщик нервничал и пытался уговорить меня всыпать наконец ослу. Но я не хотел этого делать, придерживаясь принципа мирного сосуществования и замечая по взглядам, которые бросало животное, что оно в состоянии, если наши отношения обострятся, выкинуть какое-нибудь коленце – пуститься, например, галопом. А вы не можете себе представить, что такое ослиный галоп! Итак, мы ехали трусцой. У меня довольно большой рост – 186 сантиметров, причем большая часть этой длины приходится на ноги. Мне трудно даже себе представить, как я выглядел во время езды, но это было, несомненно, весьма забавное зрелище, если учесть, что ноги волочились за мной по песку. Осел был без седла и, конечно, без стремян.

Вдвоем мы подымали пыль, точно танковый взвод. Когда я почувствовал, что начинаю понемногу становиться безучастным ко всему, что происходит вокруг, спереди, где во главе нашей кавалькады ехал инспектор, до меня донесся окрик. Одновременно со стороны реки раздался рокот двигателя моторной лодки.

– Едет доктор Миллет! – закричал инспектор.

И действительно, к моему неописуемому счастью, это был Миллет. Он подплыл к берегу, принося извинения за опоздание. Я сразу соскочил с осла и перешел в лодку, предпочитая положиться на двигатель, даже если он и работает с перебоями. Мы описали нашей моторной лодкой ухарскую петлю и поплыли вдоль реки, туда, где вырисовывался высокий горный хребет. Близился вечер, и солнце причудливо окрашивало окружающий пейзаж, как это всегда бывает на Ниле перед заходом солнца. Мы медленно приближались к горной вершине, с одной стороны покрытой позолотой, а с другой стороны уже темнеющей. У подножия горы стояло пришвартованное к берегу небольшое белое судно. Оно служило лагерем экспедиции Миллета. Когда мы подошли к его борту и вскарабкались по трапу наверх, оно показалось мне истинным раем. После глиняного, утопающего в пыли домика в Фарасе чистое, надраенное судно с неким подобием террасы на корме и плюшевыми диванчиками, с несколькими умывальнями, баром и холодильниками, электрическим освещением и рядом жилых кают, где стояли нормальные кровати, казалось мне настоящей сказкой. «Вот это жизнь! – подумал я. – Цивилизация!» За приоткрытыми иллюминаторами плескала, перекатываясь, вода. Я полагал, что на судне, над самой поверхностью проточной, а следовательно, и холодящей воды должно быть свежо и приятно по вечерам. Наверное, с реки веет освежающим холодком, есть и прохладные, остуженные в холодильнике напитки.