Валерий Губин - Вечное невозвращение

• Название: Вечное невозвращение
• Автор: Валерий Губин
• Жанр: Современная проза

Это сборник повестей, объединеных общей идеей — показать необычность и странность окружающего нас повседневного мира и житейских отношений, если смотреть на них не с позиции обыденного сознания, которое всегда строит прозаический образ мира, а через фантазию, через любовь, через память детства. Тогда мир явится непостижимой тайной, возбуждающей радость, восхищение, изумление или ужас. Герои книги обладают подобным видением, которое возникает в силу их стремления к свободе и самобытности.

---

Но, проснувшись ночью, я увидел, что она опять сидит рядом на стуле и смотрит на меня. Вернее, почувствовал, что смотрит, потому что в кромешной темноте я видел только смутный контур ее фигуры.

— Вы на меня не сердитесь?

— За что?

— За то, что я вас соблазнила. Я действительно хотела вас соблазнить, вы мне сразу приглянулись. Я понимала, что не нравлюсь вам, да и не могу нравиться, но ничего не могла с собой поделать. Простите меня.

— Да ты что, я нисколько не сержусь.

Я хотел еще что-то сказать, но она села ко мне и, гладя по голове, стала целовать, мягко, целомудренно, едва касаясь губами — и опять дикое, нестерпимое желание проснулось во мне, хотя я всеми силами сопротивлялся ему, стараясь задавить.

В следующую ночь она сказала, что берет отпуск, так как ей нужно со свекровью съездить к ее брату в Севастополь — старухе одной трудно и она просила ее помочь.

— Когда же ты вернешься?

— Восьмого.

— А девятого я уезжаю.

— Тогда у нас будет еще одна ночь. Если вы захотите.

— Что значит — захотите?

— Ну, за неделю Бог знает, что передумаете. Вот, скажете, связался со старухой, к тому же полусумасшедшей. Вы, наверное, уже так думали.

Я почувствовал, что краснею.

Она уехала, и я опять погрузился в бессмысленный ход санаторного бытия: процедуры утром, прогулки вдоль моря днем, телевизор или биллиард вечером. При этом я старался абсолютно ни о чем не думать и ничего не вспоминать — и тогда опять чувствовал, что отдыхаю. Через вечер я ходил в винный погребок, и там мы с Никитой Михайловичем горячо обсуждали проблемы философской антропологии.

— Вот вы все обличаете простых людей, — говорил я ему, — лучше сказать, упрощенных, массу. Знаете, я никогда не служил в армии, успел во время защититься, а кандидатов наук уже не берут. И меня часто призывали на переподготовку, на три или на два месяца, не помню. Но я все равно там не был, начальство не пускало: звонили в военкомат и говорили, что некому работать. Но иногда мне очень хотелось пойти в армию и хотя бы три месяца пожить растительной жизнью — ни за что не отвечать, ни о чем не думать, послушно выполнять приказы и не заботиться о завтрашнем дне. Обыкновенный человек, вероятно, живет так каждый день. И согласитесь, в этом есть определенная прелесть.

— Вполне естественный рецидив для человека, живущего напряженной умственной жизнью. Хочется опроститься, вернуться назад, к природе, к матери, к тому, на кого можно переложить все свои душевные переживания. У меня был друг, высочайшего ума человек, так он все время заводил себе любовниц намного старше себя, он, собственно, не любовницу искал, а мать, поскольку сам вырос в детдоме. Это у него была такая компенсация.

— Намного старше?

— Не помню. Думаю, что не очень намного, но чтобы обязательно старше.

— А почему был?

— Он умер. Одна из этих женщин так сильно в него влюбилась, что не захотела отпускать. Знаете, как они любят в таком возрасте: последняя надежда. И отравила его. Если не со мной, то пусть ни с кем.

Последние дни, гуляя вдоль моря, я все время приходил к тому месту, где мы занимались любовью, садился на лежак и долго сидел там, глядя на волны.

"Какую-то занозу она все-таки оставила, — думал я. — Видимо, эта женщина была на прошлой неделе сюжетом моего существования, потом сюжет исчез, и все рассыпалось на мелкие, бессмысленные детали".

И еще я подумал, что вся моя жизнь была в основном бессюжетной. Она просто текла по воле случая, хотя чаще всего я был уверен, что сам ее делаю. А когда вдруг появляется сюжет, то начинается совсем другая жизнь, другой ритм, другой стиль. Жизнь начинает напоминать произведение искусства, в котором сам участвуешь. И совсем неважно, что вдруг случилось, кто тебе встретился: ребенок, мужчина или женщина, старая или молодая, главное — чтобы сюжет развивался дальше.

Как я ни старался не заснуть в последнюю ночь и дождаться ее появления, ничего не получилось. Я задремал, а когда открыл глаза, она уже сидела на стуле рядом.

"Он открыл глаза, а панночка уже сидит в гробу, — молнией сверкнуло у меня в голове, и по спине пробежали мурашки. — Как это она ходит так беззвучно?"

— Вы не рады мне?

— Ну что ты, Вика! Я даже соскучиться успел.

— Я думала о вас все эти дни.

— И что же ты думала?

— Ничего конкретного. Просто вспоминала ваше лицо, ваши слова и ваш небритый подбородок, — она захихикала в темноте.

Я притянул ее к себе.

— Ложись рядом.

— Может быть, нам не надо заниматься этим в последнюю ночь?

— Почему?

— Тяжело будет расставаться. А так — вы от меня уже отвыкли, и я скоро отвыкну. Вдруг в этот раз что-нибудь повернется во мне, и я вас никогда уже не отпущу?

У меня опять мурашки побежали по спине, но я справился с испугом.

— Никто не знает, какая ночь может оказаться последней.

— О чем вы?

— Да это я так, к слову. Как там брат вашей свекрови поживает?

— Хорошо. Передавал вам привет, — засмеялась она и стала раздеваться.

Я приехал к поезду задолго до отправления, и все ждал, не особенно, правда, надеясь и не особенно этого желая: вдруг она придет меня проводить? Потом сел у окна, и все смотрел на перрон. Но она не пришла. И я облегченно вздохнул, когда поезд тронулся: о чем бы мы говорили? В сравнении с берегом моря и моей комнатой здесь все выглядело бы фальшиво и неискренне.

Прошло лето. Кончилась дачная жизнь с семьей, работа над новой книгой. С первых чисел сентября сразу началась осень: полили дожди, стало холодно. И вдруг я подумал о Вике — совсем не так подумал, как раньше. Раньше, вспоминая ее мельком, я испытывал легкое чувство досады и стыда и старался отогнать эти мысли. Теперь же я не просто думал о ней — я ее чувствовал, словно она находилась где-то тут, и те дни, которые я провел рядом с ней, отсюда казались мне стройным и интересным повествованием, а сегодняшняя жизнь — сплошным сумбуром, хаосом предварительных набросков, черновиков, неоконченных планов.

Я начал всерьез думать о поездке в Крым. Тут, весьма кстати, пришло приглашение на конференцию в Симферополь, так что не нужно было ничего придумывать и изобретать. С вокзала я сразу пошел в санаторий, в столовую, и встретил там девушку, похожую бровями на Брежнева.

— Она у нас с начала лета не работает, — ответила та на вопрос о Вике. — Что-то я слышала о ней неприятное: то ли умерла, то ли в дурдом попала, но точно не знаю.

Я спросил домашний адрес.

— Тоже не знаю. Может, в кадрах есть, но там уже закрыто.

Я долго ходил по кривым улочкам, пока не наткнулся на дом, показавшийся мне знакомым. На крыльце сидела старуха и ощипывала курицу.

На мой вопрос о Вике она сурово спросила, кто я такой и почему интересуюсь. Я объяснил, что Вика просила меня достать в Москве одну вещь, я достал и решил сам занести.

— На кладбище она.

— Что, умерла?

— Может быть, и умерла, кто ее знает.

— Как странно вы говорите, словно она не ваша невестка.

— Какая еще невестка?

— Жена вашего сына.

— Господь с вами! У меня нет сына, а у нее и мужа никогда не было. Комнату я ей сдавала.

В большой печали, чувствуя, как нелепо рушится весь сюжет и в душе поднимается боль, словно я утратил близкого человека, я отправился на кладбище. Долго ходил вдоль ряда свежих могил, не особенно надеясь найти нужную мне: я не знал ни ее фамилии, ни отчества. И вдруг увидел скромную могилку с одним, уже заржавевшим венком, на который была прикреплена Викина фотография: та, на которой она стояла с длинной толстой косой на школьном выпускном вечере. Я опустился на корточки, поправил венок, съехавший на бок с еще не осевшего холмика, и почувствовал, что глаза мои помимо воли набухают слезами. Я посидел так несколько минут, потом с трудом встал, разгибая затекшие ноги, и увидел Вику, которая стояла невдалеке около дерева и внимательно смотрела каким-то отсутствующим взглядом — то ли на меня, то ли вглубь себя.

Это было так неожиданно, что я вскрикнул. Она встрепенулась от крика и побежала прочь. Я хотел броситься следом, но почувствовал, что ноги стали ватными. Я, как во сне, сделал несколько шагов, давшихся мне с большим трудом. Потом меня немного отпустило, и я быстро пошел, слегка покачиваясь на еще не твердых ногах. Свернув на боковую аллею, ведущую к выходу, я увидел, что она стоит вдалеке и ждет меня.

— Вика! — спросил я раздраженно, подходя к ней. — Ну что это за фокусы? Что за демонстрация с могилой? Ты по-прежнему как малое дитя!

Я заметил, что она постарела еще больше: кожа на лице усохла и местами как будто потрескалась.

— Я увидела вас издалека и нарочно положила свою фотографию на могилу. Знала, что вы будете меня искать — и найдете.

— Но зачем?

— Хотела посмотреть, какое будет у вас лицо. Для меня это очень важно.