Николай Петри - Зеркало в руках

• Название: Зеркало в руках
• Автор: Николай Петри
• Жанр: Научная Фантастика

Прыжок в Бездну не совершали уже лет пять. Не потому, что не было желающих, нет, с этим, как раз было всё нормально. В том смысле, что от них не было отбоя. Сначала. Но вот только никто не мог пройти тест, что бы быть допущенным к прыжку. И постепенно поток желающих редел, пересыхал, как маленькая речка, в сильную засуху. Но окончательно не пересох, превратившись пусть в скудный но ручеёк, который продолжал течь, несмотря на то, что никому так и не удавалось проёти тест. Конечно, даже непогрешимый Лотос иногда ошибается, допуская до прыжка не готового к внутренним переменам человека. Подобное случилось лишь однажды на памяти Хранителя, но последствия той роковой ошибки оказались ужасными — единственный случай, когда из бездны не вернулся прыгун…

Подобные печальные события не мифологизируются, не обрастают невероятным количеством мельчайших подробностей, превращающих тривиальное событие в народный эпос. Нет. О нерадостном происшествии все стараются поскорее забыть, с восторгом пересказывая друг другу всё новые и новые истории, возвратившихся из бездны счастливчиков. На самом деле все истории — ложь. Ни один из тех, кто стоял на обрезе Трамплина, впитывая каждой клеточкой дрожащего от нервного напряжения тела энергию неведомых тёмных глубин, никогда в жизни не расскажет того, что с ним произошло на самом деле. Такова правда. А все многочисленные рассказы об удальцах, фамильярно называющих Лотос "стволом", — лишь плод воображения тех, кто из всего богатого набора чудес удивительного комплекса видел только стандартный эллипсоид дерматотеста…

---

Мороз становился сильнее, ветер усиливался, превращаясь в настоящий ураган, а голым возвышенностям, теряющимся в снежной мути, казалось, не будет конца.

Несколько раз волк спускался к реке, в надежде спастись от обжигающего ветра. Но идти по обледенелым камням не смог — раненая лапа напоминала о себя каждый раз, как только проваливалась мягкими подушечками на острые ледяные иглы под тонким настом. Приходилось вновь возвращаться на тропу, в который раз удивляясь непонятной настойчивости двуногого в выборе пути: его дымное родовое логово находилось совсем в другой стороне! Почему же тогда он с таким упорством идёт в долину, куда звери никогда не ходят?

Однажды волк пересёк лисий след и недолго покружил по нему, загораясь азартом охоты. (Никто лучше лисицы не знает все луговины, занятые поселениями полёвок, поэтому её путь всегда ведёт прямиком от одного гнезда к другому; держась боком к ветру, хищница прекрасно чует запах гнёзд и слышит писк зверьков под снегом.)

Волк хотел последовать за лисицей, но, внимательно обнюхав след, передумал. Лиса была вконец измучена, сильно ранена или больна — она с трудом волочила хвост понизу, вместо того, чтобы нести его легко и бережно, редко-редко касаясь янтарно-рыжим кончиком поверхности снега, как это обычно делает здоровая особь.

Волк коротко зевнул, быстро огляделся по сторонам. Ему показалось будто вдалеке, под замёрзшим деревом, где жгучий ветер с севера курит снежным дымком над застругами, он увидел щурящиеся янтарные глазки лисицы.

Волк сделал несколько торопливых прыжков в ту сторону, но вдруг остановился, осознав, что больная лиса была так же одинока, как и всё в этом умирающем мире…

И снова тропа. И снова ветер. А впереди — долгая ночь в надсадно стонущем от ветра лесу.

Наконец, безлесье кончилось. Урман призывно распахнул свои медвежьи объятья. Сразу стало тише и теплее. Ветер продолжал бесноваться где-то в вершинах деревьев, заставляя огромные стволы лиственниц скрипеть и угрожающе раскачиваться. Но внизу, в подлеске, ветер ощущался слабо, лишь изредка кидаясь колючим снегом, да незлобиво ломая тонкие сухие ветки.

Волк повеселел. К утру стихия угомонится, и он славно поохотится. Даже если ничего не поймает ночью, утром ему повезёт обязательно — после такой пороши будет много свежих следов, и он легко отыщет фазана или куропатку, не успевших перелететь с первой после ночлега кормёжки на новую.

Скоро совсем стемнело. Волк стал осторожнее.

По опыту он знал: двуногий ни за что не продолжить путь ночью. Где-то впереди он готовит себе временное логово, отгораживаясь от холода стеной огня. Быть может, именно сейчас он достаёт из сумки пахнущие дымом куски мяса и кладёт их рядом с костром, чтобы они стали горячими, как кровь только что убитого зайца. Потом он немного подождёт, пока пламя костра не вытопит бусинки жира, и они не закапают в огонь, скворча и фонтанчиками разбрызгивая остывающую золу. Волк не однажды издали наблюдал за двуногими, поэтому хорошо знал, как они поступают со своей добычей.

Ещё несколько коротких переходов по рыхлому снегу, и волк далеко впереди увидел отблески костра. Но много раньше он уже почувствовал кислый, едкий запах дыма и подходил к лагерю двуногого не по его запорошенной снегом тропе, а с безопасной подветренной стороны.

Предосторожность не была излишней, потому что запах ирбиса нет-нет, да возникал на отдельных участках пути. Волк почувствовал внутри себя глухое недовольство. Если сам он следовал за двуногим ради остатков его пищи, то снежный барс откровенно охотился на обладателя дымной шкуры. А это было неправильно. Все звери в долине знают: двуногие — хозяева мира. Так было всегда. Этого никто никогда не оспаривал, как и то, что волк охотится на зайца, а не наоборот. Но вот наступают странные, небывалые, дикие времена, когда приходит сильный, беспощадный, наглый в своей уверенности чужак и могучими челюстями рвёт привычный мир в клочья.

Только теперь волк понял, почему он всё это время так настойчиво следовал за двуногим. Ему вовсе не нужна его пища, и притупившееся за долгие годы странствий игривое любопытство тоже ни причём. Волк пошёл по дымному следу только потому, что двуногим заинтересовался ирбис. Снежный барс — незваный чужак — не должен чувствовать себя хозяином в долине, где многочисленные стаи волков (его волков!) проводили множество стремительных удачных охот. Вся эта долина принадлежит двуногим, немного — волкам, совсем чуточку — остальной мелкой живности. Но она никогда не принадлежала северным кошкам!

Волк успокоился. Он понял, что давило и угнетало его с момента встречи со старым лосем. Успокоившись, он стал вести себя как мудрый вожак, у которого за спиной свора волчат несмышлёнышей, ещё ничего не знающих о тяжёлой жизни за пределами логова. Волк, насколько позволяла осторожность, подобрался к дымной завесе и стал наблюдать.

Ветер почти стих. Снег прекратился. Мороз ощущался слабо.

Волк устроился в снегу, не обращая внимания на заструги — небольшие снежные барханчики, наметённые и утрамбованные сильным ветром. Двуногого волк видел плохо — мешал дым, сносимый слабыми порывами в сторону. Дыма было много. Это удивило волка: двуногие не любят дым. От него они кашляют, и всё время смешно трут передними лапами глаза. Потом волк понял — обладатель дымной шкуры, наверное, догадался, что ирбис идёт по его следу, и принял меры предосторожности. Это окончательно успокоило волка, потому что, каким бы смелым и дерзким не выглядел снежный барс, он никогда не отважится напасть на двуногого, защищённого языками пламени и облаками дыма. На это не способен ни один зверь. Ни один…

16.

Впервые за долгие-долгие месяцы Хай Рэ спал без сновидений. Усталость от продолжительного перехода была здесь ни при чём. Наверное, последние капли редкого дара покинули видеца этой ночью, выкатившись из закрытых глаз мутными солёными слезинками.

Как ни странно, ощущение долгожданного спокойствия, выстраданного многочисленными бессонными ночами, облегчения не принесло. Скорее — напротив. Если до этой ночи Хай Рэ мечтал о сне без сновидений, то сейчас впервые пожалел, что мечта осуществилась. Да, раньше сны его были тяжёлыми, страшными, даже жуткими, но в них всегда присутствовали люди. Разные: старые и молоды, сородичи и пришлые чужаки. Даже враги попадались, хотя уже много лет никто не приходил в их Дом из Горной Страны.

В снах видеца случалось многое. Чаще — то, что хотелось навсегда забыть в первые же мгновения после пробуждения. Однако какими бы гнетущими и уродливо-безобразными не были его сновидения, они содержали в себе некие живые образы, пусть и бесконечно далёкие от совершенства. Но эти образы в его снах присутствовали всегда. Иногда зримо, почти реально — до обоняния смрадного запаха из чудовищных пастей и осязания жёсткого волоса на длинных конечностях туманно-мутных монстров.

А сегодня его сон впервые оказался пуст…

Видец вполне осознанно воспринимал себя стоящим в центре невообразимо огромного сооружения, стены и потолок которого терялись не то в странной голубоватой дымке, не то в восходящих потоках тяжёлых испарений, идущих от разлитой по всему полу тёмной жидкости. Влажная атмосфера угнетала сильнее, чем невидимая за водяной взвесью каменная толща свода. Однако неописуемое чувство абсолютного, вселенского одиночества давило, душило и подавляло в тысячи крат сильнее. Это было безумно трудно — просто так стоять в центре зала, размеры которого могли превосходить всю обитаемую долину и знать, что за тонкой, мягко колеблющейся пеленой нет ничего и никого. Мало того, в этот самый миг видец был абсолютно уверен — его самого здесь тоже нет…

Хай Рэ просыпался тяжело. Смутные образы чего-то недопонятого, недоосознанного, недопережитого ещё удерживали его на грани сна и бодрствования, а руки и ноги уже пытались что-то сделать. Не с первой и не со второй попытки видецу удалось сесть на жёстком ложе. Но и в таком положении он просидел несколько долгих минут, бездумно глядя перед собой. Жизнь зимнего ночного леса неторопливо проходила перед его глазами, не оставляя в памяти ни штриха, ни зацепки.

Где-то недалеко хрустнула ветка — от мороза? Стрельнул искрами дальний костерок — высохла сырая ольха? Упала снежная шапка с разлапистой ели — белка резвится?..

Видец с трудом пошевелился.

Всё тело окостенело не то от боли, не то от мороза. Старик медленно потянулся к кучке загодя припасённого хвороста и осторожно положил несколько веток на россыпь рубиновых углей. Сразу повалил густой желтоватый дым, а потом пламя резко вырвалось из-под заиндевелых прутьев и натужно, басовито загудело.

Хай Рэ хотел улыбнуться, но замёрзшие губы не повиновались. Видец придвинулся ближе к костру, почти в самое пламя окунув озябшие руки. Долго сидел так, точно губка впитывая тепло. Когда хворост почти прогорел, с удовольствием добавил в костёр несколько берёзовых поленьев и принялся ждать. Скоро тепло волнами начало накатываться на него, отогревая не столько окоченевшие от холода конечности, сколько вымороженную сном без сновидений душу.