Жак Майоль - Человек-дельфин

• Название: Человек-дельфин
• Автор: Жак Майоль
• Издательство: Мысль
• Жанр: Эзотерика
• Год: 1987

Уже несколько лет как человечество открыло существование своего двоюродного брата — дельфина. Займет ли он в нашей жизни то место, которое заслужил и которое отводили ему древние греки и египтяне? Надо надеяться на это. Как и на то, что со временем мы сможем следовать великолепному примеру мудрости, солидарности, жизнелюбия, который он нам постоянно преподносит, научимся беречь и уважать ценности, которыми он также дорожит больше всего, — мир и свободу.

Легендарный французский ныряльщик родился в Шанхае в 1927 г. Он был первым перешагнувшим рубеж 100 м в погружении без акваланга. Его философская концепция жизни в гармонии и единстве с океаном определила новый взгляд на фри-дайвинг как стиль и образ жизни. Неутомимый исследователь морских глубин и глубин сознания, Жак Майоль первым обратился к йоге и восточной философии в своей тренировочной практике. Его книга "Homo Delphinus" или "Человек Дельфин" стала своеобразной библией фри-дайверов разных стран и вероисповеданий.

Жак Майоль умер на острове Эльба в декабре 2001 года.

---

Впрочем, в смысле апелляции к проконсулу Ж. Майоль не одинок и сегодня. Финский палеонтолог Бьерн Куртен в качестве прямого предка человека современного типа предлагает рассматривать проплиопитека — низшую обезьяну, ископаемый возраст которой около 30 млн. лет, т. е. больший, чем у проконсула. И если Майоль сопоставляет скелетные рудименты ласт дельфина с кистью руки человека и лапы обезьяны, то Б. Куртен акцентирует внимание на сравнении зубного аппарата ископаемых и ныне живущих приматов. Следуя данной точке зрения, крупнозубые, имеющие тяжелые массивные челюсти современные человекоподобные приматы являются не предками человека, а потомками боковых и попятных ветвей гоминидо-сапиентной эволюции, завершившейся формированием вида Homo Sapiens. Однако такого рода палеонтологическому сценарию эволюции, по выражению известного американского популяризатора науки Мейтленда Иди, просто “не хватает действующих лиц”. В значительной мере данная реплика относится и к соответствующему сюжету Ж. Майоля.

И наконец, у низших обезьян число хромосом составляет от 78 до 54, существенно превышая аналогичный показатель у человекоподобных приматов, и тем более людей. Вопрос о возможной метисизации высших и низших обезьян снимается помимо столь существенной генетической дистанции между ними также тем, что первые, подобно дельфинам, тянутся к человеку, ищут его “общества”, но третируют низших обезьян (как и собак) и даже охотятся на них (шимпанзе, например, поедают детенышей павианов).

Так что упорное стремление Ж. Майоля во что бы то ни стало вывести происхождение и человека, и дельфина от “единого предка” — проконсула через гипотетическую обезьяну-амфибию пока что не находит подтверждений ни в археологическом, ни в антропологическом материале. Это, однако, не означает, что версия земноводного этапа в процессе антропогенеза лишена всякой логики и смысла, а тем более права на участие и дискуссиях. Напротив, поиски новых аргументов “за” и “против” данной гипотезы могут и должны расширить и углубить наши представления о происхождении человека. В принципе не исключена возможность изучения варианта прямой метисизации сухопутных и амфибийных видов “разъобезьянивавшихся” обезьян, подобно, скажем, тому, как комбинация генофонда волков и шакалов послужила наследственной основой всего многообразия пород нынешних домашних собак. Но все-таки обезьян различных видов, а не амфибийных обезьян и амфибийных тогда еще (?) дельфинов, как это иногда прорывается в подтексте рассуждений Майоля.

Правда, в майолевской схеме эволюционной дивергенции обезьяны-амфибии на “линии”, ведущей к человеку и дельфину, просматривается своеобразный синтез неявно выраженных экологических (климато-ландшафтных) и отологических (поведенческих) факторов. Возможность использования биологически нейтральных предметов внешней среды в качестве естественных орудий, будучи нереализованной, ведет к превращению ранее пятипалых передних конечностей в ласты, а задних — в хвост, движущийся — в отличие от рыб — в вертикальной плоскости, как у плывущего кролем и особенно баттерфляем человека. В отличие от характерного для рыб туловищного способа передвижения дельфинам присущи черты, характерные для конечностного перемещения в среде. Однако ни об изготовлении орудий, ни о мышлении, “оторванном” от конкретной ситуации, относительно морских млекопитающих (в отличие от обезьян) говорить пока что нет оснований.

Археологическая культура так называемых кухонных куч, достигающих подчас 15-метровой толщины (рыбные кости, остатки моллюсков и т. п.) и разбросанных почти по всему миру, свидетельствует не столько в пользу былого существования и широкого распространения обезьяны-амфибии, сколько о все более производительном использовании даров моря и пресноводных водоемов формирующимися и тем более “готовыми” людьми. Последние, естественно, заселяли побережье и прибрежные пещеры. Подводные археологи обнаружили в Средиземном море на 10-метровой глубине пещеры, в которых около 40 тыс. лет назад жили первые люди [См.: Моркос Г. "Родина подводной археологии"; Курьер ЮНЕСКО. 1986. № 1. С. 44.]. Но нет никаких свидетельств тому, что это были обезьяны-амфибии! Создается впечатление, что используемые Ж. Майолем ссылки на культуру “кухонных куч” для подтверждения земноводной версии происхождения человека и его эволюционного родства с дельфином содержат сильный элемент “смешения времен”: результаты систематической орудийной коллективной деятельности людей вольно или невольно “приписываются” их гипотетическому животному предку и вместе с тем трактуются как материальное “свидетельство” его существования. В аргументации образуется логический круг!

К тому же по крайней мере некоторые из морфологических “следов”, оставленных, по мнению Ж. Майоля, водной обезьяной в генетическое наследство человеку и дельфину, особенно касающиеся стадий эмбрионального развития, могли быть связаны не с самой обезьяной-амфибией, а с общими для всех млекопитающих более древними предковыми формами, включая рыб и рептилий. Но это уже вопрос скорее биологический, нежели философско-мировоззренческий.

Впрочем, гипотеза обезьяны-амфибии как возможного предка человека, даже если она будет освобождена от идеалистических наслоений и научно доказана, никоим образом не сможет подорвать взглядов Ч. Дарвина и Ф. Энгельса на происхождение человека от общего с крупными высшими приматами предка. В лучшем случае она со временем конкретизирует данную концепцию антропогенеза, дополнив ее одним из неизвестных науке прошлого века компонентов или промежуточных звеньев. Вместе с тем в изложенном Ж. Майолем виде данная гипотеза вольно или невольно отвлекает внимание читателя от проблемы генезиса труда как целенаправленной орудийной коллективной деятельности — основы социальности, от вопроса о роли стадности как предпосылки когнитивного (познавательного) и коммуникативного (общения) аспектов генезиса сознания и мышления, речи и языка. Она как бы отрывает возникновение человека от процесса становления общества, сводит антропогенез к морфогенезу человеческого тела.

Под этим углом зрения попытки Ж. Майоля рассматривать эволюцию дельфинов как некую параллельную антропосоциогенезу ветвь развития не имеют (по крайней мере сегодня) научных подтверждений и остаются сферой гипотез, биологических экспериментов и… фантастики.

Эволюционный тупик, в который, по всей видимости, зашло биопсихическое развитие дельфинов, во многом может быть объяснен отсутствием у них той фундаментальной психофизиологической основы дальнейшей эволюции, которую составляют признаки, объединенные понятием гоминидной триады (взаимосвязанное и взаимообусловленное развитие прямохождения, манипуляционных возможностей рук, специализации мозга на познании и общении), и без которых невозможны ни труд, пи социальность, ни сознание, ни речь. Ссылки Ж. Майоля на чрезвычайно развитый ум дельфинов, будто бы сопоставимый с человеческим и даже превосходящий его, представляются несостоятельными по той причине, что вне социально-трудовой деятельности, сам по себе, он не мог развиться до уровня мышления человека ни по содержанию отражаемого, ни по специфическим, присущим лишь сознанию формам отражения окружающего мира и места человека в нем.

Коммуникативный аспект мышления (внутристадное общение) в эволюции дельфинов был заведомо лимитирован тем, что они анатомически лишены возможности использовать предмет внешней среды в качестве орудий. В принципе у морских млекопитающих, отмечает Ж. Майоль, нередко встречается “посредничество”, как природное, так и межиндивидуальное. Морская выдра — калан кладет себе на брюхо заранее подобранный камень и, лежа на воде, разбивает о него раковины моллюсков и панцири крабов. Дельфины, координируя свои усилия, совместно помогают подняться к поверхности воды раненому собрату или тонущему человеку. Оба этих момента в зачаточном состоянии представлены у морских млекопитающих, но… у разных видов в отрыве друг от друга, между тем как в процессе антропосоциогенеза они теснейшим образом связаны. Уже только поэтому отражением среды, сопоставимым с человеческим, дельфин обладать не может даже чисто теоретически. Но чем тогда объяснить столь высокий уровень развития мозга дельфинов, поражающего воображение многих исследователей? Вероятно, он представляет собой орган, избыточно полифункциональный, своего рода атавизм, ибо "не мешает" выживанию вида, атрофия которого затянулась. Ведь, по данным известного биолога-эволюциониста Ф. А. Ата-Мурадовой, 35 % генетической информации организма на уровне высших животных "считывается" и усваивается именно мозгом, и непосредственно касается его. Остальные органы и ткани формируются и развиваются за счет "развертывания" в среднем от 1 до 4 % хромосомного кода [См.: Купцов В. И., Купцова С. В. Психика и мозг (по материалам теоретического семинара) // Философские науки. 1986. № 3. "Рождение женщины”, а также в Энциклопедии моря, написанной легендарным исследователем океана Жаком Кусто. С. 53.]. Словом, вполне возможно, что мозг дельфина по эволюционной инерции остается органом, некогда “работавшим” в ином функциональном режиме, в чем-то более близком характеру жизнедеятельности далеких ископаемых предков человека.