Г.Гасфорд - СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР

• Название: СТАРИКИ И БЛЕДНЫЙ БЛУПЕР
• Автор: Г.Гасфорд
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

– Далее: прежде всего тебе следует помнить, что, прежде чем вставить свежий магазин, им надо по каске постучать – а то бывает, он так долго болтается в подсумке, что металл пружины устает, и его заклинивает. Второе, о чем следует помнить: не вздумай ссать в моем блиндаже. Захочешь по-малому – в узел завяжи, и все. И последняя важная вещь, которую я должен до тебя довести, салага: никогда и ни за что не накладывай пластырь на проникающее ранение в грудь.

Салага кивает, пытается что-то сказать, пытается одновременно и заглотнуть немного воздуха, и выхаркнуть пару-другую слов. "Чека… – он сглатывает слюну. – Вы хотите, чтоб я погиб?"

Разворачиваюсь, собираясь уходить. Пожимаю плечами. "Кому-то ведь и погибать надо. Почему бы не тебе? Я ведь учу тебя не затем, чтоб от смерти спасти. Я тебя учу затем, чтоб самому из-за тебя не помереть".

Опускаю глаза на часы, болтающиеся в пуговичной проушине на грудном кармане повседневной куртки. Говорю Салаге: "Через два часа я этот пост снова проверю, козявка ссаная. Не вздумай спатьКогда скажу – вернешь мне мою личную ручную гранату в работоспособном состоянии. Не вздумай допустить, чтобы моя личная ручная граната взорвалась и себя поранила. Не вздумай перепачкать мой любимый блиндаж своими мерзкими, гнусными, жирными останками".

Салага сглатывает слюну, кивает. "Ай-ай, сэр". Вот сейчас он точно напуган до усрачки. Он боится меня, боится гранаты, боится всего, всех и вся на планете.

Говорю ему: "Как появится Бледный Блупер, 60-й не применяй. Гранату кидай. Или вызывай артиллерию. Хоть все здесь гранатами засыпь, много-много гранат кидай. Когда стоишь на посту, сначала кидай гранату, а про уставные оклики забудь. Всегда будь охереть как начеку, никогда не расслабляйся. Но 60-й не применяй. Трассеры 60-го выдадут твою позицию".

Но Салага меня не слушает. Его ум другим занят.

Внизу, в полосе заграждений отделение морпехов выходит в ночной дозор. Кто-то запускает многозарядную осветительную ракету, и пять пылающих зеленых шаров прекрасным салютом взмывают вверх и искрами опадают вниз. Смертельно уставший командир отделения отдает боевой приказ: "Трали-вали, резко стали".

Я говорю Салаге: "Да что ж ты такой недоделанный, урод тупорылый? Долго мне еще твое имя поминать?" Без предупреждения крепко хватаю Салагу за кадык и с силой впечатываю его в стену блиндажа, вышибая из него почти весь воздух. Тот, что остался, я затыкаю, чтобы не вышел.

Я ору Салаге прямо в лицо.

– Не слышу, амеба бесхребетная. Может, поплачешь? Давай, похнычь чуток. Громко отвечай, как мужику положено, милый, а то я лично откручу тебе башку и насру промежду плеч!

Лицо рядового Оуэнса побагровело, он пытается что-то сказать. Глаза его лезут из орбит, он плачет. Он не может дышать. Он уставился на меня, и глаза его – как у крысы в крысоловке. Я наготове, чтобы в случае чего сделать ноги рики-тик как только можно. По Cалаге видно, что он вот-вот упадет в обморок и выронит гранату.

– АЙ-АЙ, СЭР! – в сумасшедшем отчаянии вопит салага. Он отпихивает меня. Сжимает свободную руку в кулак и бьет меня в лицо. Глаза его теперь черны, в моем лице, как в зеркале, он узрел себя. Он ударяет меня еще раз, уже сильнее. Вот мы и установили личный контакт, вот мы и общаемся. Зверство: вот настоящий язык, понятный в любой стране. Салага обжигает меня взглядом, в его припухших красных глазах горит чистейшая, безграничная ненависть.

Салага снова меня отпихивает, теперь он уже скалится на меня, бросает вызов – "а ну, рискни, помешай мне, стань-ка у меня на пути!", он действительно этого хочет, он уже не боится, ему уже все равно, что сделаю я, он уже немного не в себе, ему нечего терять, ничто не может помешать ему сделать всего один, маленький шаг за Грань. Кроме меня.

– Я убью тебя, – говорит он, и поднимает руку, угрожая мне гранатой.

– Я убью тебя, – говорит он, и я ему верю, потому что салага превратился наконец в очень опасную личность.

Не могу сдержать улыбки, но пытаюсь превратить ее в презрительную ухмылку. "Продолжай в том же духе, рядовой Оуэнс", – говорю я ему и отпускаю.

Выполняю резкое "кругом!" и шлепаю по мостику. Останавливаюсь. Выуживаю кольцо от гранаты из кармана. Щелчком посылаю кольцо через весь блиндаж рядовому Оуэнсу, которому удается его поймать.

– И не балуйся больше, рядовой Оуэнс.

Рядовой Оуэнс кивает, с мрачным и совершенно растерянным видом. Он подносит гранату к кончику носа и ковыряет спусковой механизм ногтем, затем начинает со всех сторон тыкаться чекой на кольце, пытаясь вставить ее обратно в гранату.

– Продолжай в том же духе, – целюсь пальцем ему промежду глаз. – Но после того, как я уйду.

Рядовой Оуэнс кивает, стоит недвижно и чего-то ждет, этакий живой морпех-памятник, памятник тупорылости, непробиваемой как броня.

Когда ты еще салага и слышишь первый разрыв снаряда, ты остаешься человеком, хотя уже и растерялся. Когда разрывается второй снаряд, ты все еще человек, хотя, бывает, и трусы уже испачкал. К тому времени, когда прилетает третий снаряд, страх, как большая черная крыса, успевает вгрызться в тебя, продираясь прямиком через нервы. Когда прилетает третий снаряд, ты, салага, уже похож на неразумного, обезумевшего от ужаса грызуна, и копаешь себе норку, чтобы туда забиться.

Салаг нужно постоянно взбадривать, покуда они не поймут, что в этой войне нам не победить – обычно на это уходит около недели.

Отойдя от сторожевого блиндажа метров на двадцать, я слышу тяжелый удар взрыва позади себя.

Проскакивает мысль: "Такая вот жопа, салага толстозадый".

Но это не рядовой Оуэнс, не взрыв его личной гранаты.

Еще один снаряд тяжело ухает неподалеку. Потом еще один.

Обстрел.

– Обстрел! Обстрел! – мальчишечьи голоса эхом разносят эту весть повсюду.

* * *

"Обстрел" – это зазубренная сталь, с визгом рассекающая воздух, она шкворчит от жара и ее нельзя разглядеть, когда, шипя и дымясь, она высматривает твое лицо.

Громко блеет приколоченный к дереву старый клаксон от двух-с-полтиной*, но слишком поздно. Кто-то сигнал пропустил. В большинстве случаев нас предупреждают секунд за десять-двенадцать, и за это время мы должны успеть прикрыть жопу. Морпехи с поста передового наблюдения на высоте 881-Юг засекают дульные вспышки на хребте Корок по ту сторону лаосской границы и радируют нам: "Арти, арти, Корок".

– БУМ.

Двигаю беглым шагом по грязи, бормоча себе под нос матерщинную хряковскую блиндажную молитву. И, как раз тогда, когда уже практически созрел для того, чтобы перегнуться в три загиба и поцеловать себя в жопу на прощанье, натыкаюсь на флагшток, на котором истрепанный американский флаг и грубо начерканное объявление: "АЛАМО-ХИЛТОН".

Ныряю туда головой вперед. Кто-то говорит: "Э, херов ты урод, убрал-ка гребаные локти с моих гребаных яиц".

Воздух в блиндаже горяч и плотен. Блиндаж провонял потом, мочой, дерьмом, гниющими ногами, мокрым брезентом, блевотиной, пивом, пердежом после сухпая, репеллентом от комаров и заплесневелым бельем. С другой стороны, с тех пор как я перешел на ночной режим, я и сам воняю как кладбищенский вор, и жаловаться я не вправе.

В блиндаже черным-черно, руку к глазам поднесешь – и ту не видно.

Голос героини эротических снов, сладчайшей блондиночки по эту сторону рая, воркует по "Радио вооруженных сил": "Здравствуй, милый. Я Крис Ноэль. Приглашаю всех на свидание с Крис. А вот вам и песенка для первого взвода смертоносной "Дельты", которая сейчас в Кхесани: "County Joe and the Fish" с песней "I Feel Like I'm Fixin' to Die Rag"".

Мужики в блиндаже молча слушают песню с начала до припева, когда все сразу вдруг начинают орать на пределе возможностей:

Раз-два-три-четыре-пять – и за что нам воевать?

Я не знаю нихрена

Только ждет меня война

Шесть-семь-восемь – в рай попросим.

Почему-зачем? – насрать

Будем, братцы, помирать.

Когда песня кончается, кто-то приглушает радио и говорит: "Нам своя песня нужна, для кувшиноголовых. У "Зеленых шляпок" своя собственная есть, а они – дерьмо полное. Нам морпеховская песня нужна. Песня для хряков".

БУМ.

– Насрать на все обстрелы! – произносит кто-то и смеется.

– Ага, ага. Вот и название!

Хором раздается "Охереть!", все смеются.

Снаружи хлещет дождь из вражеских снарядов, каждый по 147 фунтов – весит больше, чем людишки, что их выпускают. Сначала слышен протяжный-протяжный свист, затем грохот – как от товарняка, валящегося под откос, потом – "бум!". Палуба содрогается, и горячие осколки злобно запевают свою гнусную припевку. Большинство снарядов только грохочут, не попадая в цель. Они гоняют всякий мусор с места на место, пугают всех вокруг, а потом становятся бумажными, и их вшивают в книжки по истории.

Прислушиваться – только время зря терять, потому что своего снаряда не услышишь, он просто попадет, и нет тебя.

Как бы там ни было, мы все уверены в правоте широко известного факта, что снаряды всегда убивают других. При обстрелах всегда убивает других. Нас эти снаряды еще ни разу не убивали, никогда такого не было. И это доказанный научный факт. Не херня.