Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Хватит болтать! Подложи дров, а то молоко не закипит, — крикнул ему Эди.

— Оставьте его, доктор Рубин! — вмешался примирительно Бене. — Твои печеные яблочки действительно очень вкусные, Мендл. Так ты думаешь, я смогу помочь ребенку?

— А почему бы мне так не думать? Доктор не помог, и если какая-то там злая золовка сумела сглазить ребенка, то как же я могу поверить, что цадик Волыни не справится с ее чарами? Рабби сейчас нужно попить молочка, а потом я сбегаю вниз и приведу сюда женщину с ребенком, и все опять будет хорошо. Войтек будет ходить, его мать будет нам благодарна и разрешит мне поработать в ее доме, это мои руки, я же говорю, наверное, малокровие… Я пойду и скоро вернусь назад.

Через некоторое время он опять возник на пороге, широко распахнув дверь перед полной молодой женщиной. Она несла на руках мальчика, живые глазки которого с любопытством разглядывали помещение. В руке она держала калач с витой дужкой, она принесла его, по-видимому, в качестве презента. Бене кивнул ей и сказал:

— Вложи Войтеку хлеб в обе руки и поставь его на пол!

— Но он упадет, ваше благородие.

— Нет, Войтек, ты не упадешь, потому что ты должен принести мне хлеб. Мне нужен хлеб, я голоден, а ты, ты добрый мальчик, и ты хочешь мне помочь. Держи хлеб крепко обеими руками и иди ко мне!

Мальчик качнулся, вытянув вперед обе руки, словно бы искал опору, и, казалось, найдя ее в хлебе, сделал шаг вперед, помедлил и переставил другую ножку тоже, Бене манил его к себе, и Войтек, глядя то на хлеб, то на больного, медленно шел вперед. Наконец он достиг изголовья постели.

— Что ты сейчас сделал, Войтек? — спросил Бене и обхватил ручонки ребенка. Тот молчал.

— Ты шел, ты можешь ходить. Дай мне хлеб. Мендл даст тебе полешко, и ты пойдешь с ним к маме и отдашь ей его, потому что она любит тебя, а ты любишь ее.

Ребенок сделал так, как ему было приказано. Потом ему дали ложку. Он опять тронулся в путь и принес Бене ложку. Его мать кинулась к постели, опустилась на колени и забормотала:

— От позора и стыда избавил нас пан, от бесчестия. Пусть пан теперь благословит моего сына!

— Встань, женщина, перед человеком нельзя опускаться на колени. Войтек не ходил, потому что его мать слишком долго носила его на руках. А когда Войтеку позволили самому что-то нести, тогда он и захотел пойти. Как сказано, Бог посылает исцеление впереди болезни.

Он попросил Мендла дать ему печеное яблоко, произнес благословение и протянул по половинке яблока матери и ребенку.

— Пойдемте теперь, пани Белиньская, я вам все потом объясню, — сказал Ройзен жене садовника, которая все так и стояла, плача, и глядела на ребенка, как тот, держа ложку в вытянутых ручонках, неуверенными шажками ходил от открытой двери к постели и обратно. На лице его было написано удивление и гордость.

— О, как все хорошо получается, если рабби этого захочет, — воскликнул Мендл, когда вернулся вскоре назад. — Сейчас я поставлю сварить несколько яичек, они совсем свеженькие, мать Войтека навязала мне их. Руки у меня от них согреются, и я поиграю. Разве человеку много нужно? Каждые два, три дня одно чудо, скажу я вам, одно совсем маленькое, крошечное чудо, и все пойдет совсем по-другому, легко и приятно. Женщина сказала, я могу работать у нее в доме. А там тепло, там натоплено, как у больших вельмож…

— А разве у тебя не натоплено?

— Да как же можно там топить, когда там нет печки? Я ведь сплю на чердаке, собственно, это даже и не чердак вовсе, а…

— Тогда с сегодняшнего дня ты будешь спать здесь и здесь ткать свой ковер. Прости, что я не подумал об этом раньше.

Но Мендл предпочел остаться у себя. Он был со многими связан там, внизу, а отныне, после свершенного чуда, так и так все должно было пойти по-другому.

Он не ошибся. Не проходило и дня, чтобы он кого-нибудь не приводил к Бене. Весть распространилась мгновенно, что в монастыре объявился чудодей, один из тех раввинов, которым и католик может довериться, и тот отводит от людей злую судьбу. Тайна достигла сначала ушей тех, кто был связан с монастырем. Они торопились посетить монастырь, приносили монахиням и раввину подарки. Всем хотелось чуда, хотя бы маленького или, по крайней мере, действенного благословения.

Последние двадцать три дня его жизни пролетели для Бене быстро. Он заполнил их молениями за страждущих. Он выслушивал их произносимые шепотом жалобы так, как это имел обыкновение делать его отец: уделяя внимание не столько самой просьбе, сколько тому, что выдавало сущность просителя.

Он заметно ослаб за эти недели, но, несмотря на энергичные протесты Эди, не позволял отказывать никому, кто приходил побеседовать с ним. Впрочем, за порядком во всем следил Мендл. Он исполнял роль габая[182] — служки и распорядителя. Вполне вероятно, что он не возражал против того, чтобы аудиенции оплачивались. Он проникся важностью своей собственной персоны, добыл для себя каким-то образом вполне приличные темные одеяния, и все величали его пан Мендл. По отношению к Бене он вел себя еще более почтительно, чем прежде, и, казалось, был искренне рад каждому доброму слову, которым удостаивал его молодой раввин.

Эди надеялся, что вмешается врач и запретит это уродливое предпринимательство у постели тяжелобольного. Но доктор Тарло решительно отказался помешать Бене:

— Я ничего не понимаю в этом. Факт остается фактом, что Войтек ходит и что до сих пор он не ходил. Психологический трюк? Возможно. Тогда это чудо, что этот шестнадцатилетний подросток открыл и применил его как раз в тот самый единственно верный момент. Вас, неверующего еврея, смущает это, а я, верующий католик, это приветствую.

Однажды вечером пришла настоятельница. У Бене опять поднялась температура, он весь пылал. Он предпринимал усилия, чтобы держать глаза открытыми, но у него набрякли веки.

— Вы все еще отказываетесь от пищи из нашей кухни. Но мы могли бы готовить для вас и по-другому, — сказала она. — Вы очень ослабли. Доктор считает, что ваше питание недостаточно для вас. Мы не будем давать вам свинину, но ваша религия ведь не запрещает вам кушать куриное мясо.

Бене поблагодарил ее, но предписания в приготовлении пищи у евреев очень строги, и их нужно очень точно соблюдать. А кроме того, у него сейчас предостаточно еды, больше, чем он и оба его соратника могут съесть.

Настоятельница склонилась над больным и долго смотрела на него, сначала изучающе, потом задумчиво. Выражение строгости еще не совсем исчезло с ее продолговатого лица, чертам которого была присуща скорее мужская твердость, нежели женская мягкость.

— Я не предложила вам никакого особого стола, даже и тогда, когда узнала, что вы отклонили нашу пищу. Потому что вы в ту ночь, когда мой племянник доставил вас сюда, произнесли отвратительные слова.

И так как Бене молчал, она продолжила, объясняя:

— Вы с ненавистью говорили о нас, христианах. Христиане убили моего отца и меня, сказали вы. И в то же время потребовали от нас гостеприимства, хотя вы знаете, каким опасностям подвергается тот, кто укрывает хоть одного еврея. И помощь доктора Тарло вы тоже приняли. Мы все подвергаемся опасности ради вас. Однако же, несмотря на это, мы оказываем вам помощь, и именно потому, что мы христиане. Мы укрываем, кормим и воспитываем восемь еврейских девочек. Мы позволяем, чтобы люди ходили к вам, что при сегодняшних обстоятельствах граничит с безумием. Так как, вам все еще нечего мне сказать?

— Если я произнес слова ненависти, то я согрешил, — с трудом ответил Бене, однако с твердостью в голосе. — И если я обидел вас, то прошу у вас прощения. Но не забывайте, что истина не может быть изменена человеком, ибо она дело и воля Господа.

— Что вы хотите этим сказать?

— Есть хорошие евреи и плохие. И пока среди нас есть плохие, избавление не снизойдет на нас. Вы же, христиане, вы говорите, что Спаситель давно уже пришел. Вот уже два тысячелетия вам принадлежит мир, вам принадлежит власть. Перековали ли вы мечи на орала, живет ли волк в мире с ягненком? Вам принадлежит мир, и он полон убийств — почему? Бог праведен, из нас он делает жертв, а из вас — наших палачей.

— Те, кто убил вашего отца и ранил вас, поступили как грешники, а не как христиане. Вы же понимаете это?

Бене не ответил. Она опять склонилась над ним и положила свою ладонь ему на лоб.

— Вы весь горите. У вас сильные боли? Не хотите ли, чтобы подле вас побыла сиделка?

Он покачал головой. Она поднялась, подождала, но он ничего больше не произнес. Может, он и в самом деле заснул.

Через четыре дня Бене умер — это произошло вскоре после полудня. Солнце светило в комнату, небо было по-летнему голубым.

Мучительная смерть истязала его в течение пяти часов. Доктор Тарло безуспешно пытался сбить убийственную температуру, уменьшить невыносимые боли. Бене умирал как ребенок — он громко плакал, жаловался, звал отца, мать, старшую сестру.