Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Вы думаете, куда идете, уважаемый господин? — сердито осведомился у него полицейский.

— Вы меня удивляете, друг мой, — сообщил ему Штеттен. — На вас среди бела дня надеты винтовка и каска. И револьвер к тому же. Кого это вы так боитесь?

Полицейский испытующе посмотрел на него:

— Ну, тогда сходите сами и убедитесь, что стреляют там не леденцами. Для гуляния сейчас время неподходящее. Шли бы вы лучше домой, уважаемый господин, моя бы воля, я бы тоже сидел дома.

— А, так вы играете в гражданскую войну, прямо посреди города. О чем вы все думаете?

— Это не игра. Вон там уже многие успели в этом убедиться. Видно, время уж такое несчастливое. Что поделаешь!

Штеттен пошел дальше. Молодой полицейский закричал ему вслед:

— Эй, господин, куда же вы опять?

— На гражданскую войну! — крикнул Штеттен через плечо и помахал ему тростью.

Начинался вечер, и в свете фонарей вымершие улицы казались еще более печальными. Слышались отдельные выстрелы, но кто и куда стрелял, было непонятно. Можно было в самом деле поверить, что все — игра. Но Штеттен уже сориентировался, в этом районе жил когда-то его друг. Этого друга он тоже отпугнул в свое время, жена права. Никого не осталось, теперь он совсем один. И он пошел на гражданскую войну, помахивая тростью, как франты времен его юности, когда он, молоденький доцент, работал над книгой о гражданской войне в Северной Италии, о ее причинах и ее бессмысленности. Он помахивал тростью и даже пытался напевать: «Je m’en vais en guerre civile, mironton, mironton, mirontaine…»[54] — звучало это неважно, он бросил петь и возобновил диалог с Дионом. Времени у него было достаточно. Хватит на все.

3

Он не знал, который час, часы у него отобрали. Он несколько раз пытался прислушаться к башенным часам, но всякий раз забывал об этом и улавливал лишь последний удар — или единственный? Он не знал. Но день наверняка еще не начинался, и было маловероятно, что его допросят еще сегодня ночью.

Камера была переполнена, нар не хватало, и многие спали сидя. Или делали вид, что спят. Они уже сказали все, что хотели, а слушать новоприбывших им, видимо, было неинтересно.

Тупая боль в затылке и шее усиливалась, но Штеттена это почти не беспокоило. Он чувствовал на лице запекшуюся кровь, губы наверняка распухли. А ему предстояли еще важные встречи. Истина, которую этим господам предстояло услышать от него, может утратить немалую долю действенности, произнесенная разбитыми губами. Кто-то рядом с ним проговорил:

— Они не оставят нас в покое, пока всех не передавят!

Ему никто не ответил.

— Я же говорю, — продолжал тот же голос, — и всегда говорил, не надо было в восемнадцатом году ушами хлопать, а народ-то что, он все стерпит, лишь бы ему спать не мешали. Вот и все!

— Если и так, — задумчиво отозвался чей-то голос, — теперь-то что говорить? А на народ всем плевать, особенно когда припрет — он и останется один как перст, народ-то.

Штеттен рассмеялся. Говоривший обиделся:

— Смешного тут мало, товарищ! Мы вот у себя, в рабочем поселке, когда все это началось, думали, что через пару часов район будет наш, и тогда мы пойдем в город и будем наводить порядок в центре. И тут вдруг включают прожектора, и все, конец нашей забастовке. Потом мы ждали, когда подвезут патроны, но никто не приехал, о нас, видно, просто забыли. И в районе никто даже не шелохнулся. А у нас были раненые, и мы не могли им даже первую помощь оказать, я же говорю, нас просто бросили одних. Народ, он всегда один, как перст.

— Ладно, кончай! Слышали уж мы это! Спать пора! — И снова стало тихо.

Видимо, сосед неловко повернулся и задел Штеттена: он опять проснулся.

Кругом слышалось тяжелое дыхание спящих, храп, обрывки слов, произносимых во сне. Кто-то вскрикнул: «Не стреляйте, не стреляйте! Мы же…» — фраза оборвалась, вероятно, он не успел во сне договорить ее. Люди и во сне стреляют скорее, чем думают.

«Ну что, теперь вы довольны мной, Дион? Теперь я наконец нашел свое место? Я не разочарую вас, бедный юноша, если признаюсь, что не вынес для себя из этого ничего, о чем не знал бы прежде? Я просто снова оказался прав, вот и все. Палкой из человека не выбьешь достоинства, я никогда не ощущал его сильнее, чем когда меня били. Чего вы сами ждете от того, что некий Штеттен научится соображать? Мне всегда было жаль этих несчастных, но я никогда не смогу ощутить солидарность с людьми, не понимающими толком, что с ними делают, и не подозревающими, что творят сами. В этом жертвы ближе к своим мучителям, они с теми больше схожи, чем со мной. И не говорите мне, что я ваших товарищей плохо знаю. Я знал, кто они такие, еще до встречи с ними. За те тысячелетия, в истории которых я то и дело их откапывал, они ни чуточки не изменились. Они убивали и умирали из-за одной жалкой буквы, из-за йоты, которой сами не могли отличить от омикрона[55]. И теперь занимаются тем же самым. Наша же, мой милый Дион, ваша и моя обязанность — разъяснять им это, тем самым придавая бессмысленности занятия видимость смысла. Весьма печальная обязанность, не выглядящая смешной лишь постольку, поскольку является истинным признанием. А вы решили, что вашему старому учителю пора пойти и убедиться, что одинок не только он, что и народ остается один, как перст, особенно когда припрет».

От полицейского, который вел его по бесконечным лестницам и коридорам, Штеттен узнал, что времени еще только половина второго. Ему не пришлось сидеть и дожидаться в одном из бесконечно унылых коридоров, которых в этом здании было так много, что оно казалось построенным специально ради них. Чиновник, представившийся надворным советником, принял его любезно, даже почтительно, и предложил единственное в комнате кресло.

— Вот передо мной протокол, я уже вижу, что произошло досадное недоразумение, господин профессор, тут и говорить нечего. Органы безопасности перегружены, их тоже можно понять, люди устали, господин профессор. Но с другой стороны, конечно, нельзя допускать, чтобы в их мероприятия по восстановлению порядка оказывались втянуты столь уважаемые лица. А вы, уважаемый господин профессор, как явствует из протокола, сами дали себя втянуть в это дело.

Надворный советник славился тонким обхождением. Он с успехом применял его на судебных заседаниях, защищая высокопоставленных господ или дам, о которых особо просили, от уголовного законодательства или от всезнающих шантажистов. Штеттен возразил:

— Мои сожаления по поводу перегруженности органов безопасности столь же искренни, сколь и мое негодование по поводу ее причин. Но даже такое удручающее состояние этих ваших органов нашей безопасности не может служить оправданием заведомо ложных протоколов, составляемых на основе не менее ложных показаний. Извольте принять к сведению, господин надворный советник, что ни в какие официальные мероприятия я не вмешивался. Зверское обращение с тяжелораненым нигде в нашем законодательстве не квалифицируется как мероприятие по восстановлению порядка, а уж тем более не предписывается в качестве такового…

— В данном случае речь шла не столько о тяжелораненом, как вы изволили выразиться, господин профессор, сколько о вооруженном преступнике, застигнутом на месте преступления, о мятежнике, хладнокровном убийце.

— Неправда, он участвовал в бою и был захвачен в плен безоружным, к тому же тяжело раненным, причем, как я уже сказал, орда ваших подчиненных начала избивать его. Тогда я и вмешался.

Чиновник вновь улыбнулся.

— Да, я очень сожалею. А то, что наши сотрудники и вас…

Штеттен перебил его:

— Я хочу знать имена сотрудников, виновных в этом избиении, которого вы, судя по всему, не отрицаете. Кроме того, я хочу получить сведения о дальнейшей судьбе этого тяжелораненого.

— Что касается вашего первого желания, то можете подать жалобу. Хотя у нас много дел гораздо более важных, но — это ваше право. Что же касается этого мятежника, то приговор ему вынесен чрезвычайным трибуналом, так что он, вероятно, уже повешен, так и не узнав, какого защитника обрел в лице господина барона фон Штеттена.

Надворный советник встал:

— Прошу простить, но мы здесь, к сожалению, не располагаем временем для продолжительных бесед. Если желаете, я могу дать вам одного из наших сотрудников, чтобы он проводил вас до дому. Так будет надежнее, ибо ваш юношеский темперамент, во всех остальных отношениях заслуживающий самого искреннего восхищения, может оказаться не менее опасным, чем кулаки моих бравых молодцов.

Видно было, что мысль об этих кулаках доставляет ему удовольствие. Он с улыбкой глядел в недовольное лицо Штеттена. Однако когда Штеттен попросил соединить его по телефону с одним из важнейших лиц в правительстве, это произвело на него впечатление. По тому, как Штеттен разговаривал с этим человеком, надворный советник заключил, что уровень их отношений может оказаться вполне достаточным, чтобы придать всему, что тут наговорил Штеттен, крайне неприятный оборот. И он уже почти подобострастно предложил Штеттену машину, чтобы доехать до резиденции канцлера, свой личный умывальник и даже лекарство «для поднятия тонуса» и от «нервов», которые сильные мужчины, судя по всему, всегда имеют при себе.