Всеволод Иванов - Черные люди

• Название: Черные люди
• Автор: Всеволод Иванов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1963

В историческом повествовании «Черные люди» отражены события русской истории XVII века: военные и дипломатические стремления царя Алексея Михайловича создать сильное государство, распространить свою власть на новые территории; никонианская реформа русской церкви; движение раскольников; знаменитые Соляной и Медный бунты; восстание Степана Разина. В книге даны портреты протопопа Аввакума, боярыни Морозовой, патриарха Никона.

---

Протопоп стоял прямой, высокий, со слезами, с болью в глазах. Ножницы звенели над его головой, волосы падали, оставляя лишь клок надо лбом. «Как у пана Цехановицкого!» — мелькнуло у него. Вот остригли честную бороду. Нежный голос: «Отченька, не покинь ты меня, я овечка твоя, ты мой пастырь!» — звенит, звенит серебром в его ушах. Легла, бедная, тогда там одинешенька в могилку на берегу Мезени. Небось снова зацветают над ней тундровые цветки… И сколько таких безвестных горячих душ остались, волочатся позади — в Сибири, в Даурии, в лесах Заволжья, душ, ищущих утешенья и ласки и не находящих, не нашедших их…

— Анафема! — ревели толстыми голосами царские певчие дьяки, словно кирпичи падали сверху. Митрополит из-под нахлобученной золотой шапки смотрел щелками глаз — желтый, недвижный, восковой.

Народ московский молчал, вытянув шеи, широко раскрыв глаза, смотрел жалостно на протопопа с негодованьем, а больше всего со страхом.

В левой половине храма увидал протопоп лицо — бледное, с соболиными бровями над серыми глубокими очами, под черным платом. Боярыня! Она! Стрельцы, ярыжки да попы так прятали протопопа, что ни весточки от нее он не получал— не нашла она, бедная, где его прячут. Не страхом, не жалостью, а глубоким пророческим гневом горели глаза Федосьи Прокопьевны…

Будет день, когда никакие фрязинского дела каменные стены соборов не удержат народа, когда он заговорит гневно, и радостно, и благостно своим собственным словом.

Наполняя высокую бездну собора могучим голосом, возгласил окаянный протопоп:

— Анафема вам самим! Анафема, позор, проклятие всем тем, кто не любит народа, кто небрежет людьми, для кого люди — только кирпичи в стенах дворцов! Кто светлую правду утверждает не лаской, не ученьем, не словом, не любовью, а кнутом, виселицей, щипцами, дыбой! Проклятье волкам, не жалеющим сих овец!

И голос протопопа был голосом в пустыне, среди камней сеющим семена правды и гнева.

Аввакума в простой одеже стрельцы вывели из Успенского собору, сволокли через площадь на патриарший двор. Молчаливая толпа валила за ними.

За два часа до света Аввакума стрельцы вытащили из кельи, привели перед Спальное крыльцо. Вышел стрелецкий голова. Спросил:

— Протопоп Аввакум?

— Он самый!

— Веди к Водяным воротам!

У Тайнинских ворот пришлось ждать. За алой Москва-рекой над стрелецким гнездом вставала заря. Явился наконец дьяк Тайного приказа Дементий Башмаков.

Протопоп думал, что его сейчас кинут в воду.

— Протопоп! — сказал дьяк. — Государь велел тебе сказать, чтобы ты, протопоп, надеялся на него! Никого не бойся!

Поклонился протопоп:

— Челом бью за царскую милость…

— Веди! — скомандовал дьяк.

Через мост вели стрельцы, мерно гремел под ногами настил.

«Не надейтеся на князя, на сыны человеческия», — горько улыбнулся протопоп.

На Болоте стрельцы посадили протопопа в телегу, повезли в Николо-Угреши, в монастырь, что поставил еще Донской Дмитрий Иваныч, заперли в холодную конуру, стали на карауле. Семнадцать недель прожил в том тайнике протопоп, а когда люди прознали, где он, зубовские стрельцы опять отвезли его в Боровск, к тому же святому Пафнутию в тюрьму, со строгим наказом игумену Парфению — приковать к стене цепью, кормить как всех сидельцев и «не давать ни бумаги, ни чернил, не писал бы своих врак…»

С год томился там протопоп Аввакум. Предстоял ему еще один суд — суд вселенских патриархов.

Звал царь Алексей на Москву всех четырех патриархов — Константинопольского, Александрийского, Антиохийского да Иерусалимского, звал, чтобы они Никона неистового с патриаршества убрали да небесными своими заслугами оградили бы его, царя, от Никоновых проклятий. Патриарх Никон-то!

Однако вместо четырех великих столпов и утверждений церкви восточной православной в Москву жаловало только два — патриарх Александрийский кир Паисий, Судия Вселенной, да старый московский знакомец, патриарх Антиохийский Макарий.

Оба они ехали в секретном порядке: турецкий султан косо смотрел на такие поездки своих подданных в Московскую землю, где они звали московского царя освободить Константинополь от турок да получали щедрую милостыню. Султан поэтому не разрешил ехать в Москву патриарху Константинопольскому, а ехать тайно тот побоялся: султан мог лишить его патриаршества! Иерусалимский же патриарх Нектарий поехал было в Молдавию, оттуда пытался через Украину тайно пробраться в Москву, что не удалось. От него в Москву прибыл монах-дьякон Мелетий, грек родом, с жалобой: патриарх и сопровождающие его были ограблены при проезде украинскими казаками, и грек Мелетий просил у царя управы против грабителей.

Два других патриарха, Паисий да Макарий, ехали в дальний объезд — Черным морем до Грузии, через Тифлис и Шемаху, оттуда на Волгу, а навстречу им были посланы в 1665 году в декабре от Приказа Тайных дел двое приставов — Еремей Полянский да Иов Ветошкин.

Особенно важен был приезд в Москву патриарха кира Паисия, носившего пышный титул «Отца отцов, блаженнейшего архиепископа великого града Александрии и всего Египта, Ливии же и Пентаполя, и Судии Вселенной».

И вот Судия Вселенной, египтянин кир Паисий, въезжал в Москву вместе с киром Макарием, арабом, в 1666 году, 2 ноября. Вселенских патриархов встречала вся столица, с царем Алексеем во главе.

Нужно было решить свару между царем и патриархом.

Царь встречал великих владык на Ярославской дороге, за городом, где водружен у шатра великий крест с частицей в нем животворящего креста, на котором был распят Христос.

С утра валил снег, царь был в большом наряде — в становом золоченом кафтане, в шубе сибирских соболей, в блистающей шапке, бармах, со скипетром и державным яблоком, окружен ближними боярами и окольничьими, царевичи сибирский да грузинский вели его под руки. Под неумолчный звон колоколов, рев труб, гром пушек, шествие по Сретенке вышло на Красную площадь, где среди моря народа, как корабль, высилось Лобное место, уставленное крестом со звездами, чудотворными иконами.

Кругом колыхались бесчисленные горящие в снежном сумеречном дне фонари, хоругви, иконы на носилках, знамена в цветных лентах. Крестные ходы прибыли сюда из Архангельского, из Успенского соборов, в них шли митрополиты Крутицкий Павел, Никейский Григорий, Амасийский Кузьма, архиепископы Вологодский Симон, Тверской Иосаф, епископы Мстиславский Мефодий, Сербский Иоанн, архимандриты Владимирский, Ипатьевский, Кирилловский, все протопопы и бесконечные попы.

Кремлевские колокола трезвонили со всех сторон, пели хоры певчих дьяков, на Кремлевской, стене стояли картинно, в ряд, стрельцы приказа Федора Головенкова в кафтанах цвета клюквы, у Никольских ворот — триста стрельцов приказа Федора Александрова в кафтанах алых. Как обручами весь народ был схвачен и пронизан рядами стрельцов приказа Федора Колачева в желтых кафтанах, построенных от Воскресенских ворот до Василия Блаженного, вдоль маленьких деревянных церковок по рву, к Кремлевской стене, и вниз, к реке.

Царь поднял руку с золотым скипетром, махнул словно молнией, — колокола смолкли, народ упал на колени, остря слух, слушал, как ветер доносил обрывки чужих слов на клокочущем непонятном языке, потом могучий бас покрыл площадь:

— Наро-од! Московский! Святые патриархи спрашивают тебя — поздорову ль ты?

— Спаси бог! — завопил радостно, отозвался народ и ударил челом в снег.

Задвигались, закачались фонари, хоругви, шествие затолкалось на месте, двинулось, поплыло тягуче, как мед, к Спасским воротам в Кремль, в Успенский собор, — молиться, что, слава богу, доехали патриархи до Москвы.

Владыкам с их свитами отвели покои в патриаршьих палатах, куда они уже в сумерках ушли наконец на отдых, измученные, усталые, оробевшие от этой неистовой силы русского обряда… 4 ноября царь пировал с ними в Грановитой палате, 5-го оба владыки были у царя, говорили с ним тайно. 7 ноября постановили — вызывать к ответу патриарха Никона.

На царевом Верху патриархи знакомились с делом. Выходило по всему, что Никон хотел быть, как Московский патриарх, не ниже, а выше их, восточных.

Открылся священный Собор 1 декабря утром, в Столовой избе, под сводами, расписанными ангелами и святыми, при легком свете восковых свеч в железных паникадилах. За окнами валил снег. Царь в большом наряде сидел на амвоне на золотом троне, два патриарха — араб и египтянин — сидели слева, на креслах, обитых вишневым бархатом, перед ними на персидском ковре стоял стол, крытый зеленой камкой, с тяжелыми книгами и рукописями, с бумагой, с торчащими из чернилиц лебяжьими перьями.

Справа стояли лавки под коврами для черного духовенства, слева — для бояр и окольничьих.

Никона привезли в Москву из Нового Иерусалима накануне, глубокой ночью, через Никольские ворота, которые сейчас же за ним закрыли, а мост разобрали, поставили к палатам стрелецкий караул. Утром за ним послали, и Никон явился на суд как патриарх, перед ним несли крест, перед крестом все встали. Встал и сам царь.