Михаил Ильинский - Жизнь и смерть Бенито Муссолини

• Название: Жизнь и смерть Бенито Муссолини
• Автор: Михаил Ильинский
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-7838-0608-0

Бенито Муссолини — одна из самых ярких и загадочных фигур XX века, вокруг которой сложилось немало тайн. Какую роль сыграл лидер итальянского фашизма во Второй мировой войне? Каково его личное отношение к Гитлеру. Сталину, Черчиллю, Рузвельту? Кто и почему спас папу римского от берлинского плена? Как и кем был убит сам Муссолини? Какова была личная жизнь диктатора? Почему он остается таким популярным в современной Италии? Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в книге известного журналиста Михаила Ильинского.

---

Муссолини тоже хотел выглядеть «экологистом». Первые заповедные парки были созданы в Италии при Муссолини, желавшем иметь свою меховую промышленность общеевропейского значения.

Две шубы из норки и лисы дуче направил в Берлин лично для Евы Браун и получил в ответ благодарственные послания, а также просьбу прислать ей еще норковый полушубок. Просьба была выполнена с итальянским шиком, скоростью и вкусом.

На многих фотографиях Ева Браун в полушубке. Это именно тот самый полушубок, сшитый из 45 шкурок под Флоренцией, в городе Пистойя, чьи мастера-скорняки одевали самых изысканных синьор из рода Медичи и их окружения еще в XV — XVI веках. (В 30-х годах в Италии разводили примерно 20 тысяч норок, 30 тысяч лис, 5 тысяч бобров. Ныне в Италии на фермах 40 тысяч норок — визони, 40 тысяч лисиц — воль-пи, 5 тысяч бобров — кастори. На одну шубу используется 34–54 норки, 10–24 лисицы, 16–20 бобров и т.д.)

…Последняя военная Пасха выпала на 1 апреля 1945 года. У нас «первый апрель — никому не верь», в Италии, Франции, многих других странах Европы — «poisson d'avril», «pesce di aprile» с тем же, одинаковым смыслом, но «день шуток» использовался тогда по-разному, и последние аккорды войны звучали далеко не в шутливой тональности. Северная Италия — Милан, Болонья, Мантуя, Турин — находилась еще под контролем гитлеровских солдат. Не хватало хлеба, во многих городах не было света, газа, работало с перебоями водоснабжение. С одной стороны, голод и холод, с другой — бравурные речи, ежедневные приговоры чрезвычайных судов и специальных трибуналов, объявления о смертных казнях партизанам, обвинявшимся в соучастии в преступлениях, в вылазках вооруженных банд. Но чем более жесткими были приговоры, тем решительнее и упорнее становилось сопротивление. Настоящая война выплескивалась на улицы и площади городов и селений. Режим Муссолини трещал, прогибался, давал течи, и было ясно, что никакие дамбы и подпорки не сдержат нараставшего мощного «наводнения».

«Пальмовое воскресенье» 1945-го отличалось от других пальмовых воскресений (La domenica dellc Palme) тем, что люди заполняли церкви, несли в руках освященные оливковые ветви и вкладывали в каждое слово только один смысл, одно всеобъемлющее стремление — скорейшее достижение мира. А восстановление, достижение и утверждение мира в Италии было возможно лишь одним путем — устранить Муссолини и других иерархов фашизма. Война и ее законы безжалостны. Все возможности любых компромиссов были исчерпаны.

В Миланском соборе молил о мире, встав на колени у алтаря, архиепископ Шустер: «Всевышний, мы просим только о мире. Прости нас за все…» А у Шустера с Муссолини были свои особые отношения.

…Был прекрасный солнечный день. Дети носились за стайками голубей на площади перед Миланским собором, кормили птиц и фотографировались с родителями (удивительно, все как сегодня, на рубеже тысячелетий!). А это было на самом финише войны. Впрочем, конец кровавой бойни и выход из нее Италии предсказал еще 21 июня 1944 года бывший корреспондент в Париже, временно исполнявший обязанности редактора туринской газеты «Стампа» Кончетто Петтинато. Он написал передовую статью, в которой прямо сказал: «Протрите глаза, наш дуче-то гол, как тот король. Ошибки больше непростительны». Первым отреагировало на «провокационную» статью правительство Сало, создавшее дисциплинарную комиссию, которая освободила Петтинато от должности. Муссолини же последним ответил на выпад.

16 декабря 1944 года. В Миланском драматическом театре дуче появился бледный, похудевший. Весь его вид производил впечатление человека, проигравшего свой последний бой, теряющего волю, упорство. Муссолини произнес свою последнюю речь: «Мы должны зубами и когтями впиться в землю Паданской равнины и не уступать ни йоты…» Но это уже был пустой звук, «выдох бессилия». Все видели и понимали: «Кончетто Петтинато, убежденный фашист, сторонник Гитлера, Муссолини, «войны до победного конца», высказал очевидное: «Дуче — гол. Война подходила к концу…»

И эту же мысль в Милане весной 1945-го во всеуслышание высказал эсэсовский полковник Доллманн, интеллектуал, разведчик, эстет, выступавший в роли переводчика на встречах Гитлера с Муссолини: «Я приехал в Италию, чтобы посмотреть «голого короля», а повстречал только Муссолини…»

Я опишу тринадцать встреч Гитлера и Муссолини с 1934 по 1945 год, и это позволит проследить эволюцию взглядов и внешности этих тиранов.

…Рим. Вечный город потому и вечный, что в нем все передавалось по наследству в течение более 2700 лет, сменялись поколения, столетия, тысячелетия, а все неизменно соседствовало, одно дополняло другое… И никто не посягал, не поднимал руку на прошлое, хотя один дворец, храм, дом нередко строился на фундаменте своего предшественника. Под нынешним Римом скрыт Рим раннего средневековья, ниже — античные камни… И только Муссолини пошел против потока времени. По его личному распоряжению группа зодчих приступила к ревизии архитектурного наследия прошлого. Муссолини не боялся крушить, разрушать старые камни вечности. Имел ли он на это право? А кто имеет право на разрушения?

То, что, по мнению «всесильной группы зодчих», не имело «культурной и исторической» ценности, не использовалось утилитарно, по какому-либо полезному назначению, мешало движению транспорта и т.д., подлежало уничтожению. И Муссолини с этим был согласен. Разрушались камни «вечности». Для многих — ужас. Для Муссолини — росчерк пера. Но об этом особо.

Муссолини многое определял по-своему и на каждом этапе ценил только то, что видел в выгодном для себя свете. Например, в 1921 году, утверждая, что надо менять не людей в государстве, а саму государственную либеральную систему, он так формулировал сущность итальянской государственной системы: «Государство стало теперь гипертрофично, слонообразно, всеохватывающе, а потому уязвимо. Оно захватило чересчур много таких функций, которые следовало бы предоставить свободной игре частной хозяйственности. (Не созвучно ли с заявлениями и формулировками некоторых политиков на Востоке Европы через семьдесят — семьдесят пять лет?) Государство теперь играет роль табачного и кофейного торговца, почтальона, железнодорожника, страхового агента, корабельного капитана, банкомата, содержателя бань и т.д… Мы — за возвращение государства к присущим ему функциям, а именно: к политико-юридическим функциям… Укрепление государства политического не противоречит, а сопутствует всесторонней демобилизации государства экономического».

Готовясь к захвату власти и играя на настроениях в кругах промышленников, аграриев, среднего класса, рабочих и крестьян, то есть большинства граждан Италии, Бенито Муссолини — бесспорный трибун и искрометный оратор — громил основы итальянского государства, уже начинал представлять ту структуру общества, которую он вскоре создаст. «Либеральное государство, — с гневом обличал Муссолини в речи 4 октября 1922 года, — это маска, никого не скрывающая. Это вид строительных лесов, за которыми не возводится никакого здания…» Да и само слово «либеральное». Что за ним кроется? Шаткость, аморфность, неуверенность, нестабильность. «Те, кто идет вместе с этим государством, чувствуют, что оно подошло к последней черте. К черте позора и даже трагикомизма». После «пропаганднстско-идеологической» обработки Муссолини пускал в действие силу своих фашистских легионов или дожидался, когда противник сдастся на его «милость», а то и просто уйдет. Бывали и самоубийства. Впрочем, где такое не случалось. (Вспомните хотя бы Москву в разные годы, включая и август 1991-го.)

Муссолини чаще категоричен, чем дипломатичен. Ему нравилось иногда даже выглядеть «кровожадным». «Я все тверже убеждаюсь, что для блага Италии было бы полезно расстрелять дюжину депутатов парламента, а также сослать на каторгу хотя бы несколько экс-министров (не помешало бы и в российскую Сибирь). Я все больше укрепляюсь в мысли, что парламент Италии — это чумная язва, отравляющая кровь нации. Необходимо вырезать ее».

Впрочем, он найдет через семь-восемь лет способ ликвидировать эту «язву» без острого «бистури» — хирургического ножа, который он ловко научился заменять с юности на простой крестьянский серп, всегда находившийся в его распоряжении как «предмет, орудие для отрезания».

Муссолини был трибуном толпы. Он обладал особым чутьем лидера массовых волнений, политической интуицией, волей, организованной сноровкой и самодисциплиной, беззастенчивым цинизмом и практицизмом. Это был «виртуозный циркач», «артист действия», человек, подстегиваемый личным честолюбием, неумолимой решительностью и необычайной умственной возбудимостью. И все это сочеталось с псевдопатриотическими и псевдосоциалистическими, националистическими воззрениями, усиленными, словно многими “рупорами, ораторскими способностями, большим природным даром и физической силой.