Морис Дрюон - Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега

• Название: Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега
• Автор: Морис Дрюон
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-09544-1

Мориса Дрюона читающая публика знает прежде всего по саге «Проклятые короли», открывшей мрачные тайны Средневековья, и роману «Сильные мира сего», приоткрывающему закулисье современного западного общества. На этот раз перед нами совсем другой Дрюон – историк, писатель, но также и человек, влюбленный в великий город, который рассказывает о своем понимании Древнего мира, об истоках великих цивилизаций. В книге «Париж от Цезаря до Людовика Святого» главный персонаж – это город, который хранит память Франции, здесь оживают образы тех, кто закладывал фундамент французской столицы: Юлия Цезаря, Юлиана Отступника, враждующих королев Фредегонды и Брунгильды; Карла Великого, Пьера Абеляра, Людовика Святого и многих других. В книге «Истоки и берега» Дрюон поэтически живо рассказывает о Средиземном море, на берегах которого зародились начала культуры человечества.

---

Помимо всего прочего, владельцы поместий так хорошо ими управляли, что два года из трех там не было урожая, а стало быть – люди голодали. Единственным средством, которым могли воспользоваться сервы, были мятежи, бунты. Крестьянские восстания, подобные тому, которое позже назовут Жакерией,[236] начались приблизительно на рубеже тысячелетий. Первой песней свободы, прозвучавшей на французской земле, первой революционной песней была такая:

Ту же кровь и ту же плоть
Дал и нам, и им Господь,
Те же ноги, те же руки,
Те же боли, те же муки —
Сердца б им немножко хоть!..[237]

Нормандцам, которые ее пели, отрубали руки и ноги. Когда Анна Ярославна[238] в середине XI века приехала из Киева во Францию, чтобы стать женой Генриха I,[239] унаследовавшего престол от Роберта Благочестивого, она писала отцу Ярославу Мудрому отчаянные письма. Жаловалась на то, что ее отправили в варварскую страну с мрачными жилищами, уродливыми церквами и чудовищными обычаями. Несмотря на то что русские как нация насчитывали к тому времени всего-навсего два века существования, Киев считал себя соперником Византии, почти равным ей. И вовсю копировал пышную византийскую архитектуру, ориентировался именно на византийские изящные искусства, помпезную роскошь, богатство и изобилие, великолепие церемоний.

Во время всего долгого путешествия княжна Анна тешила себя надеждами, что вот – она выходит замуж за короля Франции, Хлодвига и Карла Великого в одном лице, что едет в город Париж – вторую Византию, западную…

Как же горько она была разочарована, увидев почти сорокапятилетнего, преждевременно истощенного бесконечными кавалерийскими атаками жениха, который что-то невнятно лопотал на латыни, тогда как она предпочитала греческий, без зазрения совести извлекал выгоду из торговли церковными бенефициями[240] и всегда пребывал в неуверенности, вернется ли необворованным, если отъезжал от дворца дальше чем на три лье.

Ну а о чем мечтал, какие цели преследовал Генрих I, заключая этот первый франко-русский союз? Хотел ли он произвести впечатление на своих объединявшихся против него вассалов, показав им, какой важной персоной его считают на другом конце света? Или ему потребовалось так далеко идти, чтобы найти собеседников, у которых еще сохранились иллюзии насчет него?

Этот король Парижа, этот призрачный король, пославший в степную даль епископов Суассона и Мо: привезите мне, дескать, оттуда жену, – ведь он тот самый король, который позволил окружить себя в Фекане, тот самый, кто на протяжении всего своего правления пытался заставить признать его власть в Сансе, тот самый, кому только и удалось победить близ Вильнёв-Сен-Жорж!

Вот таковы были границы его державы, таково было его королевство на самом деле… Никогда Франция не была такой маленькой, как в его царствование, но никогда она не распространяла своих притязаний так далеко.

Далеко – потому что несколько капель византийской крови, смешавшейся в жилах Анны Киевской со шведской кровью ее предков по материнской линии, позволяли молодой королеве искренне верить в то, что она наследница по прямой Филиппа Македонского и Александра Великого, именно из-за этого она назвала своего старшего сына Филиппом. Шесть королей Франции обязаны русской княжне этим греческим именем.

Если бы Филипп I,[241] находившийся на престоле почти полвека – если точно, то сорок восемь лет, из которых тридцать восемь правил единолично, – был великим монархом, об этом как-нибудь да стало бы известно…

Зато нам известно, что король не обладал ни единой из сколько-нибудь заметных добродетелей, да и не очень заметными – тоже, напротив, кажется, Филипп был целиком соткан из мелких пороков. Он был прожорливый, жадный, продажный, циничный, вполне возможно – трусливый, заботился только о собственном комфорте и чувственных наслаждениях, его слову нельзя было верить. Когда ему не хватало денег, он брал их откуда придется, лишь бы добыча была легкая: опустошал сокровищницу Сен-Жермен-де-Пре, сдавал внаем вассалам королевскую армию – кто даст больше, тот и получит!

Отлученный от церкви за брак, связанный с двойным адюльтером, он даже и не подумал переживать это драматически, как его дед в аналогичных обстоятельствах, вполне равнодушно выслушал все анафемы, произнесенные в его адрес церковными соборами в Клермоне, Туре, Пуатье, самом Париже, а ведь они и назначались специально, чтобы осудить его. Правда, в конце концов он пообещал развестись со своей супругой, но это обещание ничего не стоило: еще десять лет они продолжали жить вместе как ни в чем не бывало.

Филипп I ухитрился не сделать ничего существенного за все время своего царствования, хотя в этот период происходили великие события.

Герцог Вильгельм Нормандский[242] отправился завоевывать Англию, и Филиппу было даже приятно, что беспокойный вассал теперь далеко. Конечно, ему стало не так приятно, когда этот самый бастард-завоеватель, основав за Ла-Маншем свое королевство, с оружием в руках появился на дороге, ведущей к Парижу, но тут королю повезло: Вильгельм был смертельно ранен во время захвата и разграбления Манта, и Нормандская кампания на этом остановилась.

Папа Урбан II объявил Первый крестовый поход, и Филипп вполне благосклонно смотрел на то, как Петр Пустынник[243] ведет через Германию, Венгрию и Болгарию несчетные орды нищих – голодных, зараженных его фанатизмом крестьян и искателей приключений. Народное ополчение Первого крестового похода, участники которого по пути грабили Европу, постоянно уменьшалось в численности из-за болезней и истощенности долгой дорогой, а избежавшие гибели были разбиты при первой же встрече с турками.

Печать с изображением Филиппа I – сына Генриха I и Анны Киевской

Еще более благосклонно смотрел Филипп на «официальный» Крестовый поход – дворянский. Эта армия, в которой числилось сто тысяч всадников, то есть в целом насчитывалось не меньше миллиона одержимых страстными и честолюбивыми стремлениями человек, двигалась разными дорогами посуху и по морю к Константинополю и Малой Азии. В то время как крестоносцы переживали приключение, о каком мы и сейчас не прочь помечтать, в то время как они, несмотря на сокрушительные потери, зной, жажду, чуму, массовое дезертирство, соперничество между военачальниками, добирались и добрались-таки до Антиохии и после восьмимесячной осады взяли ее и основали в Иерусалиме королевство для Готфрида Бульонского,[244] Филипп… А что Филипп? Он удовольствовался тем, что заполучил Монфор-л’Амори и как следует пощипал Септей и Удан.[245] Самые смелые замыслы влекли его к Валуа или Солони, больше всего неприятностей доставил ему донжон Монлери, логово мелких сеньоров-грабителей, загородивших ему путь из Парижа в Орлеан.

Незадолго до смерти Филиппу все-таки удалось взять эту крепость, и это оказалось самое оглушительное его достижение за всю жизнь. «Береги сию башню, – писал он сыну Людовику. – Из-за нее я состарился раньше времени. Злоба и вероломство тех, кто ее населял, не давали мне и минуты передышки!»

Один из обязательных признаков великих установлений – то, что они могут функционировать даже при незначительных личностях. Если монархия Капетингов смогла пережить таких королей, как Генрих и Филипп I, значит она была достаточно прочна.

Монархов били, их имущество грабили, но никто уже не оспаривал законности династии.

Домен Людовика

Когда на сцену вышел Людовик VI[246] – все переменилось. Людовику также была свойственна навязчивая идея всех Капетингов: держаться за столицу королевства, защищать подступы к ней, контролировать дороги, которые к ней ведут, увеличивая вокруг нее свой домен, и, опираясь на этот домен, заставлять другие герцогства и крупные сеньории королевства с собой считаться. Но Людовик VI взялся за выполнение этой задачи с небывалой доселе энергией. Он был избран и коронован, как все первые Капетинги, еще при жизни отца, и именно он в последнее десятилетие жизни Филиппа I командовал армией, так что взятие Монлери – его, а не чья-то победа.

«Несравненный богатырь и выдающийся гладиатор», как писал о нем аббат Сугерий, Людовик VI до того, как сделаться Толстым, заслужил прозвища, которые можно перевести как Воинственный или Вояка и Шустрый или Бодрый.

Он, вне всякого сомнения, обладал необыкновенными физическими данными и, может быть, своей комплекцией был обязан проявившейся во втором поколении степной крови. Едок хоть куда, этот толстяк, которого, едва он перешагнул сорокалетие, приходилось уже поднимать на руках, чтобы он сел в седло, показывал в бою бешеный темперамент и, не желая никого слушать, всегда кидался в самую гущу битвы.

Но где же он совершал все эти подвиги? Назову Шеврез, Нопль, Моль, Рошфор-ан-Ивелин, Шатофор, Корбей… По выходным вы ездите за город – в рестораны при гостиницах с такими названиями? Да, сегодняшние парижские пригороды – это поля сражений Людовика Бодрого!