Джузеппе Маротта - Золото Неаполя: Рассказы

• Название: Золото Неаполя: Рассказы
• Автор: Джузеппе Маротта
• Издательство: ЛЕНИНГРАД «Художественная литература»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5–280-00661–0

Книга знакомит советского читателя с творчеством одного из самых интересных и популярных писателей послевоенной Италии, лауреата многих литературных премий Джузеппе Маротты (1902–1963). В сборник включены рассказы из книг, написанных в разные годы: «Золото Неаполя», «Ученики Солнца», «Ученики времени», «В Милане не холодно», «Камни и облака» и др.

---

— Сначала вы должны предстать перед Трибуналом, — сказал он.

И снова мы шли и шли, пока наконец не очутились в грязном зале хорошо мне знакомого неаполитанского суда; я молча занял указанное мне место. Трибунал состоял из председателя и двух судей. Меня поразил их потертый вид, в них не было решительно ничего мистического. Усы у председателя были явно крашеные, а два низших по рангу чиновника были похожи на старых почтовых служащих из тех, которые вот-вот выйдут на пенсию и с которыми из-за каждого перевода нужно вступать в долгие, тяжелые препирательства.

Председатель был погружен в изучение какой-то папки с бумагами; я понял, что в ней собраны все мои заслуги и прегрешения.

— Перестаньте читать у меня в мыслях то, что я читаю. Вы получите документы после того, как просмотрю их я, — сказал председатель судье, который сидел справа.

— Мне просто хотелось сберечь время, — ответил тот, к кому он обращался, и это было единственным намеком на их божественные прерогативы, если, конечно, они меня не разыгрывали, чтобы придать себе значительности.

Суд закончился быстро, и, если забыть о том, что при подсчете очков мой поступок, когда я уступил в трамвае место старушке, был оценен выше, чем мой порыв, когда я бросился в реку, чтобы спасти ребенка («Если вы помните, на берегу тогда было много дам, которые на вас смотрели», — подмигнув, сказал мне один из судей), я должен признать, что решение было справедливым.

— Ну, а если принять во внимание еще и недавнюю амнистию, — сказал председатель, — я полагаю, что мы смело можем послать его в рай.

Он поцеловал меня в лоб, а за ним и двое других судей. Мне показалось, что от них пахло состраданием и хорошим трубочным табаком; на этом мы распрощались.

— Я поручаю его вам, Десанте, — сказал председатель. — Объясните ему все про нашу реформу и помогите выбрать себе награду. Секретарь! Следующее дело!

Чиновник, приставленный ко мне небесами, сказал, что для того, чтобы я получил представление о происходящем, нам достаточно будет сделать всего два визита.

Мы вошли в неказистый дом; Десанте открыл дверь на площадке второго этажа, и передо мной оказалась квартира работницы. Женщина строчила на швейной машинке, сидя рядом с кроваткой, в которой спали двое малышей. Пространство их узенького ложа было использовано очень продуманно: голова каждого из мальчиков лежала там, где покоились ноги другого, и время от времени во сне каждый из них посасывал большой палец на ноге у соседа. Настенный календарь был открыт на седьмом апреля тысяча девятьсот семнадцатого года; я заметил в углу портрет солдата с зажженной перед ним свечой и букетиком фиалок в стакане. Увидев в зеркале платяного шкафа себя и своего спутника, я вздрогнул. Мы были одеты в офицерскую форму времен той войны. Только тут женщина заметила нас и вскрикнула. Вытянувшись перед ней по стойке смирно, Десанте сказал:

— Я принес вам, синьора, добрую весть, но все равно вам потребуется сейчас все ваше мужество. Капрал Марацци был объявлен погибшим по ошибке… Ему удалось бежать из вражеского лагеря и добраться до линии фронта. Скоро вы сможете его обнять.

Глаза женщины сделались огромными и сияющими. Она видела перед собой не нас, и не к нам были обращены ее сбивчивые слова. Хотя мы все еще были там и смотрели на нее. Она делала то один, то другой бессмысленный шаг, ее била дрожь. Наконец она сбросила с себя черное платье и швырнула его в печь, оставшись в одной только ветхой комбинации. Так ничего и не накинув сверху, она встала на колени перед кроваткой сыновей. Страсти снова кипели в ее измученной, иссохшей, но еще такой молодой груди, в которую на глазах приливали жизненные силы. Машинально она вынимала изо рта лежавшего с края ребенка палец брата, и тут же совала его обратно.

И тут мы вдруг сразу же оказались в другом доме. Все в нем было дорогим и изысканным; картины и ковры сопровождали нас из комнаты в комнату, покуда мы не очутились посреди парадных просторов почти министерского кабинета. Подле письменного стола стоял на нетвердых ногах хилый, болезненный старик, а рядом с ним — его первенец с жесткой складкой у рта, который говорил с ним от имени всей семьи.

— Ах вот как, ты хочешь о нас позаботиться! Да когда такое было? Если хочешь знать, мы сироты с самого рождения… а мама — вдова с той самой минуты, как тебя узнала. Твоя семья, папа, в сейфе и банке, твои дела — вот твоя семья. Пошарь хорошенько в своей памяти — что касается меня, то как я ни роюсь в своей, я снова и снова прихожу к мысли, что любой посторонний был мне больше отцом и другом, чем ты. А сейчас ты желаешь вмешаться в нашу жизнь лишь на том основании, что мы живем на твои средства и унаследуем от тебя кучу денег! Но должен же ты как-то возместить нам то, чем ты никогда для нас не был!

Я не мог отвести от старика глаз. На его лице был написан ужас человека, которого линчуют; да и в самом деле, сын бросал в него свои слова, будто камни. Слезы полились у старика из глаз, и мы воспользовались этим моментом, чтобы уйти.

Очутившись в тишине и покое деревенских просторов, мы уселись на краю пшеничного поля под шелковицей, и мой инструктор приступил к объяснениям.

— Рай и Ад до великой реформы были полны, с точки зрения живых людей, вопиющих недостатков. Как тебе прекрасно известно (ты не возражаешь, если мы перейдем на «ты»?), после праведного суда каждый человек оказывался приговорен к вечному блаженству или вечной муке. Но решая, каким быть этому блаженству и этой муке, мы не учитывали, что до того как оказаться здесь, люди имели дело с совершенно другими видами радости и страдания; их радости и страдания носили атавистический характер, они уходили в глубь тысячелетий, и потому дух человека и его чувства ощущали их с максимальной интенсивностью. Наши же муки и блаженство были для них… как бы это сказать… ну, словно бы на иностранном языке. Наступила эра жалоб и прошений. В них нам писали вот что: «Неужели наша земная жизнь не может рассматриваться как часть нашего вечного существования, ну хотя бы как его детская пора? Для чего же мы тогда трудились и плодились, если здесь, у вас, все это теряет смысл? Со всем уважением, но мы все-таки хотели бы довести до вашего сведения, что для того, чтобы действительно наслаждаться вашим раем и действительно страдать в вашем аду, в них надобно было родиться, а ведь мы здесь не рождаемся, мы возрождаемся». За этим следовали миллионы подписей.

— Понимаю, — пробормотал я. — Ну, и что же теперь?

— В итоге была проведена смелая, прямо-таки гениальная реформа. Теперь потусторонний мир выглядит устроенным более последовательно, более человечно. Рай и ад расположены в одном и том же месте, иногда в одном и том же доме этого города всех городов. Это похоже на земную жизнь, где именно так всегда и бывает: счастливцы и страдальцы живут там бок о бок. Что же касается награды и наказания, то ты уже видел, в чем они состоят. Грешник все время терпит муку самого несчастного дня своей жизни, праведник наслаждается самым счастливым днем из всех, которые сохранила его память. Излишне говорить, что и ужасный, и сладостный эпизод проживается каждый раз как будто впервые.

Есть, например, у нас астроном, который каждый день заново открывает звезду, носящую его имя; есть падшая женщина (ее простили, потому что она была скорее несчастна, чем преступна), которая каждый день идет к своему первому причастию.

— Ну а грешники? — спросил я.

— Тут все зависит от тяжести греха… Ты видел того старика? Это был человек, который не останавливался ни перед чем, чтобы приумножить свое богатство.

Мы встали, чтобы продолжить нашу беседу, идя по полю под сенью шелковиц, но тут вдруг, словно из-под земли, вырос перед нами какой-то маленький рассерженный человечек (он был лыс, и всю его голову, ото лба до затылка, опоясывала морщина, характерная для упрямцев).

— Прекрасно, нечего сказать! Ну так что, сделаете вы для меня что-нибудь или нет? — воскликнул он.

По лицу моего спутника промелькнула улыбка; он сказал мне, что тут имеет место редчайший юридический казус.

— Этот человек был мелким служащим, который сорок лет без устали трудился, не делая никому зла. Казалось бы — рай? А между тем что было самым счастливым днем его жизни, что ему хотелось бы переживать снова и снова? День, когда он, покидая наконец место службы, отвесил увесистую пощечину своему начальнику! Дальше выясняется, что за этим самым его работодателем не числится никаких грехов, кроме разве излишней требовательности, и что он, в свою очередь, тоже заслужил блаженство.

Тут мой гид обратился к человечку:

— Дорогой мой, — сказал он, — вы должны понять, что ваше желание находится в противоречии с духом и буквой действующих установлений. Нельзя допустить, чтобы ваш рай стал адом для другого человека!