Чезаре Павезе - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Чезаре Павезе
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1973

В предлагаемом читателю сборнике итальянского писателя и поэта Чезаре Павезе представлены наиболее характерные и важные для творчества писателя прозаические произведения, созданные в основном после войны. Только одна повесть «Прекрасное лето» была написана в 1937 г. В этот сборник вошли также повести «Дьявол на холмах» и «Луна и костры», роман «Товарищ».

---

— Вот после того, как фашисты устроили поход на Рим, у нас как раз такие вещи и происходят, — сказал я Джине. Она не сводила с меня глаз: знала, что мне грозит опасность, и ждала, когда я ее поцелую.

XVI

Потом Лучано выпустили, и все окончилось благополучно. Карлетто, немного пристыженный, вернулся из деревни, и мы все встретились в траттории. Оба они совсем не изменились. Лучано сказал, что в тюрьме его не били, но говорил он так, чтобы нас не напугать. Позже Джулианелла рассказала мне, что видела мать другого заключенного, которой возвращали окровавленную рубаху сына.

— Меня взяли для очной ставки, — рассказывал Лучано. — Еще когда я работал в Турине, я познакомился с одной красивой девушкой. Месяц назад мне взбрело на ум послать ей открытку и подписаться «Целую. Лучано». Этого оказалось достаточно. Ведь в то время она была уже арестована.

— Значит, тебя посадили не по милости тех синьоров, с которыми мы ужинали тогда в кафе? — спросил я.

— Нет. Вначале я тоже думал, что из-за них. Просто та девушка была коммунисткой. Когда она меня увидела, она засмеялась следователю в лицо. «Этот? Да он же в „Нирване“ поет». Она не знала, чем я занимаюсь, и это меня спасло. Если уж фашисты примут тебя за красного, пощады от них не жди.

— Но ведь ты и в самом деле немножечко красный? — сказала Дорина.

Они ни капельки не изменились. Карлетто упорно молчал. Фабрицио сказал, что лучше нам некоторое время не видеться.

— Кому хорошо, так это Пабло, — шутила Джулианелла, — сидит себе спокойно да покуривает. Давайте лучше пойдем танцевать.

Остаток вечера мы провели на берегу Тибра, по танцевал я только с Джулианеллой. Потом уговорил и Дорину покружиться немного. Карлетто был какой-то вялый, словно он, а не Лучано вышел из тюрьмы. Он ни на минуту не отпускал от себя Лучано и что-то рассказывал ему вполголоса. В этот вечер он не смеялся.

— Помнишь, как тебе приснились кошки? — спросил я его.

— Какие еще кошки?

Он напускал на себя деловой вид. Меня так и подмывало спросить, как ему отдыхалось в деревне. Но я сдержался и сказал только, что книги я выбросил в Тибр.

— Какие книги?

— Перестань разыгрывать из себя дурака, — сказал я. — Любой на твоем месте мог отправиться в деревню. Ты сам эти книжки читал?

Оказалось, что он их прочел, и мы проспорили до самого утра. Он отослал Дорину спать, а мы пошли в сквер возле моста, и здесь Карлетто накинулся на меня, словно разъяренный кот. В России, доказывал он, произошло то же, что в Италии.

— А возьми Испанию, — продолжал он, — именно красные делают все, чтобы проиграть войну.

— Когда проигрывают войну, все до одного виноваты бывают, — разозлился я. — Можно подумать, что ты сам был в Испании. Но ведь в России красные победили, разве не так? Главное, что там у власти те, кто трудится.

Когда мы поднялись к себе — он, чтобы немного соснуть, а я побриться, — Марина стояла на балконе в одной рубашке, поджидая меня.

— Добрые люди уж если и гуляют по ночам, то с гитарой, — с упреком сказала она. — Лучше бы сходил мессу послушать.

Я больше всего любил в Риме эти прохладные утренние часы. Хорошо вставать рано! В кухне я обнаружил вишни и принялся уплетать их, стоя на балконе; мне вспомнилась зима в Турине, когда я возвращался домой на рассвете и пил кофе в баре или на вокзале. Как бы ни было плохо, думал я радостно, но даже в тюрьме для заключенных каждое утро наступает рассвет. Неужели во всем Риме нельзя найти ни одного коммуниста, чтобы побеседовать с ним? А та девушка, про которую рассказывал Лучано, сидит в тюрьме. Вот бы повидаться с ней и поговорить обо всем. В эти дни я к каждому приставал, не знает ли кто коммуниста. Друзья в ответ хохотали, а Карлетто просто из себя выходил. Он мне говорил, что надо не искать для себя всякие отговорки, а бороться с фашизмом.

— Послушай, — сказал я ему в одну из встреч, — если фашисты так ненавидят красных, у них наверняка есть на то причины.

— Просто видят в них конкурентов, — ответил он.

Тут в разговор вмешался Лучано.

— Пабло, верно, хотел сказать, что, пока на свете существует капитал, будут и фашисты.

Теперь Лучано и Карлетто стали чаще заходить ко мне в мастерскую. Но я предпочитал беседовать с Лучано, тот все же изредка признавал мою правоту.

— Раз ты со мной согласен, — говорил я ему, — плюнь на этих синьоров, что в кафе прохлаждаются, и присоединяйся к красным.

— А зачем? — отвечал он. — Не всем же в одной партии быть. Если они в конце концов победят, будем им помогать.

— Если живы останемся, — усмехнулся Карлетто.

Джина тоже слушала нас, но молчала. Она разбиралась во всех этих вопросах еще хуже меня, но старалась не пропустить ни слова.

— До чего же Карлетто упрям и глуп, — сказал я ей однажды вечером. — Ведь ему самому нелегко хлеб достается, а он ничего и понимать не хочет.

— Горб мешает, — пошутила она.

Я внимательно наблюдал за приходившими в мастерскую клиентами и пытался вызвать их на разговоры. Когда заходил какой-нибудь толковый парень, я вынимал газету: «Ну, как там война в Испании?» Но единственный, кто мне отвечал, был Солино. Завернет, бывало, из остерии к нам в мастерскую, остановится на пороге, пожует сигарету, сплюнет, потом скажет: «Когда кончится война, работы много будет. Ведь сколько домов разрушено». Но рабочие помоложе, строившие мост, меня почти не слушали. В газеты никто из них даже не заглядывал. «Черт побери, — недоумевал я, — либо я старею, либо совсем дураком стал. Раньше я, вроде них, в газете только про спорт и читал».

Бывали дни, когда жара становилась нестерпимой. Тогда мы отправлялись к морю. Мы с Джиной несколько раз ездили в трамвае на пляж. Но выбирались обычно в воскресенье, и в трамвае была страшная теснота, похуже, чем вечером на Корсо. Доберешься наконец до моря и бредешь вдоль берега, пока не отыщешь свободное местечко на пляже. И все же как приятно в такую жару сидеть у моря. Иногда мне даже казалось, что небо и море слились воедино. Я бросался в воду и заплывал так далеко, что уже не различал берега. Джина лежала на песке и терпеливо ждала меня. Я смотрел, как девушки входят в воду — некоторые из них мне нравились. Может, одна из них заплывет подальше и разденется там догола, думал я. В город мы возвращались вечером. Потом ужинали и танцевали в своей компании. Теперь в траттории снова собирались все мои приятели. Иногда туда заходила и Джина. В эти вечера, танцевал ли я или пил вино, мне все вспоминалась зима, «Парадизо» и грузовик Мило. «А ведь, в сущности, — думал я, — ничего не изменилось, и бродит сейчас со мной по улицам Рима не Джина, а та, другая, и мы с ней весело смеемся, пьем в траттории вино». Я твердо знал, что наступит день, и мы с ней встретимся, что-то должно непременно случиться. Потом вспоминал Амелио, и на душе у меня становилось тоскливо.

Мне нравилось ездить на завод в Аурелию. Вырвавшись из Рима, я мчался на велосипеде по тропинке, змеившейся среди лугов. На заводе мне за гроши чинили покрышки, да и дорога туда была приятной. Я завел дружбу с некоторыми рабочими. В перерыве они обычно играли в шары. Я останавливался поболтать с ними. Эти действительно все понимали с полуслова.

— В нужный момент мы будем готовы, — говорили они. Все это были люди лет под сорок или за сорок. Они вспоминали войну, забастовки. — Мы тогда мальчишками были, — говорили они, — и не разбирались, что происходит. Но уж в следующий раз нас, рабочих, не проведут.

Был среди них и молодой парень по имени Джузеппе. Его отцу фашисты проломили голову. Джузеппе-то, конечно, знал, почему сквадристы[29] тогда победили.

— Нас называли красными, а мы никогда ими не были. Иначе бы мы защищались. Задали бы им перцу. Где действительно есть красные, там все по-иному оборачивается.

Когда я спросил, есть ли в Риме красные, он ответил:

— Наверно, есть. Мы, во всяком случае, готовы выступить.

Однажды он повел меня домой к своему отцу. Квартира его помещалась на четвертом этаже старого, запущенного дома. Настоящая дыра. Не знаю почему, но, когда я поднимался по лестнице, мне показалось, что я уже бывал здесь. Изо всех дверей доносились крики мальчишек, пахло специями и нечистотами, было жарко, как на пляже. Джузеппе сказал:

— Отец, тут один мой товарищ хочет с тобой познакомиться.

Старик сидел на кухне и, склонившись над столом, ел хлеб.

В кухне было почти темно, он дожевал кусок и посмотрел на меня, но не пошевелился. Джузеппе сказал мне:

— Давай присядем.

Ни старик, ни Джузеппе не начинали разговора. Пришлось мне самому объяснить цель моего прихода. Джузеппе поставил на стол три стакана, и оба стали внимательно слушать меня. Я то и дело сбивался, перескакивал с одного на другое. Сказал старику, что знаю его историю и хочу, чтобы он мне объяснил некоторые вещи. Добавил, что я новичок в Риме. Он пристально глядел на меня и слушал. Глаза у него были спокойные, бесцветные, как вода в реке.