Ричард Мейсон - Тонущие

• Название: Тонущие
• Автор: Ричард Мейсон
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-02843-2

Впервые на русском — пожалуй, самый громкий дебют в новой британской прозе, шедевр современной неоготики. Роман 19-летнего студента Оксфорда, приобретенный за рекордную сумму на ожесточенном издательском аукционе, был переведен на три десятка языков и разошелся по миру тиражом 5 миллионов экземпляров. Искушенные рецензенты и массовый читатель — все как один отмечали поразительную зрелость юного автора, без малейшего, казалось бы, напряжения выступившего на поле, где блистали такие титаны, как Ивлин Во и Айрис Мёрдок. Начиная книгу шокирующим признанием 80-летнего музыканта в убийстве жены после полувека в браке, Мейсон проводит читателя удивительным лабиринтом зеркал, где все зыбко, все не то, чем кажется, а любовь гениального скрипача к наследнице старинного замка на острове оказывается воистину роковой…

---

Надтреснутый смешок, сопровождавший эту фразу, дал мне понять, кого она имеет в виду.

— Я всего один раз говорил с Сарой, — сказал я. — По правде говоря, я принял ее за вас.

— На моей помолвке? — Брови Эллы взметнулись вверх.

— Нет, раньше.

Брови вернулись на место, Элла взглянула мне прямо в глаза.

— Вы, вероятно, стали весьма общительным, — сухо заметила она. — А она, похоже, выложила всю нашу семейную историю, которая вас так интересовала.

— Она рассказала мне о вашей бабушке. Простите. На самом-то деле я хотел, чтоб Сара рассказала мне о вас.

— Готова поспорить, она была очень рада просветить вас на мой счет. Она сообщила вам, что я вульгарная маленькая выскочка? Или только что я тупица?

— Она сказала, что вы не слишком часто видитесь друг с другом.

Элла не ответила. Чувствуя на себе ее взгляд, я деловито занимался треской. Она закурила, пробормотав при этом:

— Вы не возражаете, да?

Я покачал головой.

— Спасибо.

И опять молчание.

— Взгляните на меня, пожалуйста, — промолвила она.

Я поднял глаза. Она некоторое время колебалась, как будто взвешивала что-то; быть может, так оно и было, даже в тот вечер.

Потом она тихо и спокойно произнесла:

— Вы знаете, что такое ревность, Джеймс? Что она делает с людьми?

Я хотел ответить «нет», но в этот самый миг почувствовал, что не столь наивен, и сказал:

— Да. Я понимаю, что такое ревность.

— А испытывали ли вы ее?

— Да, — ответил я.

— Но лишь коротко, как порыв. Это чувство не существовало в вас на протяжении долгого времени, да? Оно не превратилось в нечто всепоглощающее, не разрослось. Так?

— Так, — честно признался я.

— Видите ли, ревность, о которой вы говорите, лишь отдаленно напоминает ту, что владеет мной. Ничего, что я докучаю вам этими соображениями?

Я покачал головой.

— Та ревность, про какую говорю я, — это напасть, болезнь. Она пожирает, проникая во все, чем занимается человек, во все, о чем он думает. — Она выдохнула дым вверх, к потолку. — Та ревность, которую испытываете вы — надеюсь, вы не обидитесь, — это такой обыкновенный, домашний вариант. Все в определенные моменты чувствуют ее, как чувствуют, например, холод, и, хотя она может причинять сильную боль, она редко перерастает во что-то более серьезное. Это не опасная разновидность недуга, от нее легко избавиться. Даже если не удастся вылечить, то симптомы можно облегчить и даже снять. Вы следите за моей мыслью?

Я кивнул:

— Еще одна из ваших метафор.

— Та ревность, которую я пытаюсь описать, — это крайняя степень болезни. Она содержит в себе опасность, какой нет в… домашнем варианте. Она не поддается контролю. И лечение нужно применять немедленно, на ранних стадиях, иначе все пропало. Если позволить ране загноиться, воспаление расползается.

— Зачем вы мне все это говорите?

— Чтобы вы поняли то, что я расскажу вам завтра.

— Скажите сейчас, — потребовал я с внезапной решимостью; Элла встала, намереваясь выйти из-за столика, но я схватил ее за руку. — Я не смогу ждать еще одну ночь.

Она взглянула на меня, глаза ее сузились.

— Не командуйте, Джеймс. Это вам не идет.

— Мне все равно! — с раздражением выпалил я. — Вы привезли меня на остров, о существовании которого я прежде не подозревал. Вы рассуждали об океанах, о семьях и… о таинственных картинах, которые помогут все «прояснить». Мне не нужны никакие картины. Не нужны метафоры. Я и тайны тоже не слишком жалую. Просто объясните мне, зачем вы привезли меня сюда.

— Отпустите меня.

— Нет.

— Вы устраиваете сцену.

Я взглянул на нее твердо и серьезно и выдержал ее властный взгляд не моргнув. Тогда Элла снова села.

— Я привезла вас сюда, потому что думала, вы поможете мне, — проговорила она почти со злобой.

— И помогу, — уверенно ответил я. — Но не держите меня в неведении!

— Я и не держу.

— Нет, держите. Да, вы снабжаете меня какими-то обрывочными сведениями, это правда. Говорите о гнете условностей, об общественном мнении, которое напоминает сильное течение. Рассказываете о своей семье, о том мире, которого я не понимаю. А потом ведете речь о ненависти, о каком-то вашем особом виде ревности.

— Он не мой, — прошипела Элла.

— Тогда чей он?

— По крайней мере, не только мой… Ну, если вам так уж непременно надо знать, то он мой и Сарин.

— Сарин?

— Я знаю: вы мне не верите. Именно поэтому вам следует дождаться завтрашнего дня. Вы не верите, потому что не понимаете. Не способны понять. Я уже сказала вам столько, сколько могла…

— О чем? О том, почему вы выходите замуж за Чарльза Стэнхоупа?

— Проблема гораздо шире. Но и об этом тоже.

— Тогда почему бы вам не рассказать мне остальное прямо сейчас?

— Потому что вы мне не поверите. И вы бы, вероятно, перестали уважать меня, если б поверили. — Она выдернула у меня свою руку. — Я надеялась, что метафора насчет потоков и течений объяснит вам, насколько у меня все запутано в отношениях с Чарльзом. И она, вы это знаете, кое-что и вправду объясняет. Немного, но не все.

Она слегка успокоилась. Я слушал.

— Конечно, моя семья в восторге, оттого что я выхожу замуж. И конечно, они пришли бы в ужас, если б моим избранником оказался кто-то менее подходящий, чем Чарли. Все это правда. Но помимо этого… Помимо этого, я глубоко увязла в чем-то, чего не могу до конца объяснить, но что пугает меня гораздо больше, чем предстоящий брак с Чарли. Кое-что в моем прошлом — привычка, если хотите, — вышло из-под контроля. И я уже не могу остановиться. Перспектива выйти замуж за Чарли открыла мне на это глаза. Это обстоятельство постепенно топит меня. Я это вижу, потому что оно заставило меня совершать некие конкретные действия, за которые я себя презираю. Вы знаете, что такое презирать себя? Не только за то, что вы уже совершили, но также и за то, что можете совершить? Я познала этот мрак. Но не вижу ему конца. И он меня пугает.

— Вы говорите о ревности?

— О нет, Джеймс. Ну или да… Но все гораздо сложнее. Все мои объяснения, даже мои метафоры, не передают этого в полной мере. Это живет во мне, не физически, но живет. Нечто неуловимое и ускользающее, неочевидное. Никто не способен этого разглядеть, кроме, быть может, одного-единственного человека. Я сама с трудом замечаю это в себе. Но оно меня пугает, говорю вам откровенно.

— Почему я?

— Что?

— Вы могли бы поделиться этим с кем угодно. Почему вы выбрали именно меня?

Мой вопрос прервал беспорядочный поток ее слов.

— Не знаю, — проговорила она медленно. — Полагаю, вы появились именно в ту минуту, когда были нужны. Я сидела на той скамейке в пустом парке, чувствуя себя одинокой, как никогда, — и тут передо мной вдруг возникли вы. О, не в том смысле, что вы были ангелом, нет, в таких-то ярко-красных шортах! В любом случае ангел мне бы не помог. Мне нужна, очень, человеческая помощь. — Она застенчиво улыбнулась. — В тот день я готова была все вам рассказать. И рассказала бы — если б вы только спросили. Но вы не спросили, а потом у меня возникли сомнения. Я знала: прежде чем я смогу изложить это кому-либо, надо все разъяснить самой себе. И я ничего вам не сказала.

Элла закурила очередную сигарету.

Я смотрел, как она затягивается, вспоминая ту сигарету, выкуренную в Гайд-парке теплым утром несколько недель назад. Мне казалось, будто с тех пор прошли годы, и картонная фигурка Эллы, которую я в своих уединенных мечтах сделал трехмерной, теперь на моих глазах разрушалась. А из лоскутков и обломков романтической куклы передо мной появлялась женщина, не нуждавшаяся ни в каких отважных спасителях. Она по-прежнему была напугана и одинока, как и плод моей фантазии, но по иным причинам, чем те, что я себе напридумывал. Эта новая женщина потянулась ко мне, и я взял ее руку, не зная, куда она может меня увести или утянуть.

— Но потом вы появились снова, у Камиллы Бодмен, — сказала она, — как раз тогда, когда я старательно делала вид, что все в порядке. И вы придумали этот глупый предлог с сумочкой, это было так мило. Потом вы меня выслушали, и мне показалось, что есть на свете человек, способный бросить мне веревку. Но я этого не хотела. Прежде чем тебя спасут, нужно признаться самой себе, что ты тонешь, а я не могла. Вы должны были обвязать веревку вокруг моих запястий силой, если нужно. Я не могла прийти к вам сама. И вероятно, никогда бы не сумела. А после случилось так, что именно вы явились на мою помолвку и повязали-таки эту веревку вокруг запястий — своим сарказмом, своими вопросами.

Она положила ладонь на мою руку:

— Конечно, я видела, что вы сами в ужасе от случившегося. Вас воспитали в уверенности, что нельзя разговаривать с женщиной так, как вы в тот день разговаривали со мной. Но вы показали, что можете быть достаточно сильным, чтобы помочь мне, а я знаю: рука, которая тянет веревку, должна быть очень крепкой, а плечо — сильным. Я подумала, что в вас есть эта сила. Я написала вам, еще не зная, придете ли вы на встречу со мной или нет. Но вы пришли. И вот теперь вы здесь.