Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

Но это было дело китайцев. Прокофьеву нужно было выяснить, как произошла утечка из сыскного бюро: это было уже их внутреннее дело. Но и тут розыски не увенчались ничем достойным. В Китае все решалось на полутонах: полууспех-полунеудача — эта страна не любила окончательных решений и потому, наверно, просуществовала на этом свете столько тысячелетий.

Эксперты сравнили надпись «от дантиста» на интересующем Прокофьева списке с пространной нотой-заявлением «Красного незнакомца» и на этот раз достоверно признали их написанными одной бестрепетной рукою. Сам список был никудышный, и составлял его человек, ничего в деле не понимавший и почти неграмотный. Возглавляла перечень признанная королева легального шпионажа, американская писательница и журналистка Агнесса Смедли. Она была приятельницей Сун Цинлин и была известна, в частности, тем, что собрала досье на всех китайских генералов, включавшие в себе не только сведения о их профессиональной пригодности и продвижении по службе, но и о житейских слабостях и привычках. Но далее шли совсем уже случайные и даже вымышленные лица, и понять, как они попали в эту подборку, было невозможно. Внимание Прокофьева остановили две фамилии, которые звучали слишком уж свежо и колоритно. Он так и сяк вертел их, пока не прочел вслух уходившим со смены детективам, — те сразу распознали в них двух героев модного японского боевика, недавно вышедшего на экраны: в английской транскрипции они изменились до неузнаваемости, но на слух еще определялись. Видно, кто-то ловко приписал их для полноты счета и для округления гонорара, а неизвестный покупатель принял за чистую монету — половина доставляемых разведчиками сведений грешит подобными приписками. Был еще один персонаж в этом списке, тоже пострадавший от здешнего многоязычия, но с ним произошло, если так можно выразиться, нечто прямо противоположное — а именно его португальскую фамилию написали по-китайски и невольно законспирировали так, что захочешь, лучше не придумаешь. Его звали Ромео Кунья д'Акинья, и участвовал он в подпольном игорном бизнесе, а из него сделали Лоо Йай Кенга и пришили ему коммунистическую деятельность: если бы не адрес, Прокофьев, сам проверявший этот след, в жизни бы не додумался до этого. Результатом его изысканий была, во-первых, записка начальству о состоянии дел в сыскном бюро, на данные которого до сих пор опирались как на бесспорные, — начальство приняло записку к сведению, но от существа ее отмахнулось: как от неисправимого здешнего зла, подобного муссонам. Вторым итогом его исследований было то, что он нашел-таки того, кто составил эту филькину грамоту. Это был бывший детектив бюро, которого из-за крайнего невежества больше не допускали к сыскной работе, но разрешали подрабатывать в качестве ночного сторожа. Он не лазил в ящики каталогов, но списал торчавшие из них шапки формуляры: видно, кто-то наутро хотел проверить листки, показавшиеся сомнительными или нуждающимися в доработке. Старик, в котором взыграл дух прежнего сословия, во всем повинился и покаялся — отказался лишь назвать хозяина пишущей машинки, на которой список был отпечатан: видно, это был его новый работодатель, с которым он не хотел ссориться. Прокофьев плюнул на машинку — спросил взамен, кто поручил ему эту работу. Тут старик оказался уступчивее и назвал представителя уголовного мира по кличке Кривой Нож, хорошо известного шанхайской полиции. Прокофьев этому обрадовался: суды в Китае не любили, когда политические преступники прибегали к помощи уголовников, — это как бы понижало их в общественном мнении. Заказчик в очередной раз сидел в тюрьме — слава богу, в Шанхае. Его вызвали в камеру для допросов, он был крайне недоволен этим, потому что прервал игру в кости. С трудом вспомнив, о каком заказе шла речь, он сказал через переводчика, что сам он подобных поручений не дает, а сделал это Бродяга Ли, который сидит в тюрьме в другом конце города, и господин судья может туда проехаться, если хочет, а ему нужно идти назад, потому что всем известно, что кости не выносят разлуки, уносящей с собой игорное счастье. Прокофьев вздохнул, поехал на другой конец города, узнал, что Бродяга Ли сидит безвылазно уже четыре года, повернулся, чтоб уйти, но охранник, важный, как все стражи мира, а китайцы в особенности, сказал со значительным видом, что Бродяга Ли — такой проходимец, что из тюрьмы может и яичницу заказать, и убрать кого захочет. Бродяга Ли в кости перед вызовом не играл, поэтому в полной мере воспользовался предоставившейся ему возможностью порисоваться и покрасоваться. Ни о каком списке коммунистов он не знает — не знает даже, что это за птицы такие, коммунисты, но это все Кривой нож, он вешает на него все подряд в последние десять лет, и Бродяга Ли за все это рассчитается — дайте ему только выйти на свободу, и прочая и прочая. Прокофьев уехал не солоно хлебавши.

Парадокс дела заключался в том, что спроси Прокофьев Якова об этом списке и захоти тот вдруг помочь ему, то и он бы ничего не вспомнил. Он припомнил бы только, да и то — смутно, что искал способ наладить связи с сыскными агентствами, чьи сотрудники (он знал это по европейскому опыту) охотно продают свою работу нескольким покупателям сразу: этим достигается большая рентабельность производства. В Германии Яков завербовал трех филеров специального отдела полиции, которые с превеликим удовольствием продавали ему то, что делали бесплатно по месту работы: там был оклад, а здесь сдельщина. Наверно, так могло быть и в Китае. Но здесь вечно приходилось прибегать к помощи посредников — из-за незнания языка и еще потому, что китайцы, за исключением высокого начальства, не жаловали иностранцев и не хотели вступать с ними в деловые отношения: видно, действовали вековые запреты, карающие смертной казнью такое сотрудничество. Посредники же сплошь и рядом были недобросовестны — хотя и блюли вечный этикет, лицедействуя и изображая такое старание, какого в мире нигде не больше встретишь. Он как-то разговорился с видным местным коммунистом и выразил желание иметь списки лиц, за которыми охотится полиция. Через неделю к нему пришел некий заговорщик, протянул эту самую бумагу, которую держал сейчас в руках Прокофьев, и картинно замер в ожидании вознаграждения. Яков, имея дело с китайцами, никогда не мог угадать по их лицам, достаточную ли сумму он заплатил или оставил их в накладе. Вот и на этот раз — китаец застыл с миной, свойственной скорее разочарованию, чем удовлетворению, но это ничего не значило: он мог переплатить вдесятеро — выражение лица было бы таким же. Гость собрался уходить, Яков спросил его, как быть со следующими поступлениями. Тот, импровизируя на ходу, сказал, что в течение двух недель к нему придет новый человек и ему нужно будет показать этот список, на котором надо написать от руки «от дантиста». «По-китайски?»— спросил сбитый с толку Яков — вместо того, чтоб спросить, почему «от дантиста», на что китаец ответил, задумавшись на миг: «Можно и по-английски. Это пароль» — и был таков. Это о надписи. Яков положил список в карман, забыл о нем, и теперь над ним ломал голову Прокофьев.

Дни между тем шли, следствие рыло Якову могилу, но делало это чересчур неспешно, врастяжку. Ло давно уже передали учанскому трибуналу, а относительно Якова Прокофьев убедил начальство в том, что с ним не следует спешить и расставаться, пока не соберется достаточное количество улик и неотразимых доказательств, — не хотел выпускать его из своих железных объятий. Якова вызывали несколько раз к судье: для того, чтоб услышать от него, не изменил ли он своей позиции и не хочет ли назвать себя и свою страну, — внешне ничего более не происходило. Учанский военный суд требовал его выдачи, муниципальный адвокат, по должности, заступался за него и был в это время его единственным защитником. Это был европеец, настроенный против всех китайцев, вместе взятых, и против китайского суда в особенности:

— В соответствии с 9-й статьей Конституции Китайской республики, — нудил он на заседаниях, — во-первых, никто, не состоящий на военной службе, не подлежит суду военного трибунала. Мой обвиняемый на военной службе не состоит, и потому такая передача незаконна. Во-вторых, до сих пор надлежащим образом не установлен факт совершения противоправных действий вне территории сеттльмента, как того требует Соглашение о взаимной выдаче преступников. Единственное, что вменяют в вину главному обвиняемому, — это присутствие при нем документов, которые могли быть использованы в незаконных целях вне интересующей нас территории. Но доказательств такого использования нет — если же они только готовились к подобному применению на территории сеттльмента, то и в этом случае преступление, если оно имело место, было совершено на территории, подлежащей юрисдикции данного суда, и не подлежит рассмотрению в иных судебных инстанциях. В-третьих и в последних, не установлена личность неизвестного иностранца. Благодарю, ваша честь.