Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

— Нравится, — и Рене для большей убедительности поправила цепочку на шее.

— Да? Что-то я особого восторга не вижу.

— Просто не показываю.

— Конспиратор? Как отец твой. Но это хорошо. Меня например все насквозь видят. Сюзанна в особенности. А тебя вон и бабка раскусить не может…

Гальваническая ванна была в отдельной пристройке. Там резко пахло хлором. Рабочий, стоявший возле нее, был в респираторе, который вряд ли спасал его от ядовитых испарений. Андре предостерег Рене:

— Тут долго не задерживайся. Знаешь, что в ванне этой? Какой раствор?

— Нет.

— Цианистый калий. Тот, которым люди травятся. И хлор вдобавок. Знаешь, что самое трудное было в нашем деле? — И объяснил: — Лицензию на работу с цианидом калия получить. Этой ванной весь город отравить можно. Вот на какой воде золото наше замешено. А это два электрода. Один — изделие, а другой — слиток золота. Видишь, как он тает? Растворяется.

— Не жалко?

— Так на изделиях все и оседает. Куда ему деваться? Что его жалеть вообще — металл, как все прочие?.. Вытаскивай, — сказал он работнику. — Уже, небось, вдвое осело. Чего ждешь?

— Вроде хозяин — при нем не распоряжаются.

— Я тут при чем? Ты здесь начальник… В работе нет хозяина. Хозяин после работы начинается…

Они вернулись в мастерскую.

— Понравилось? — спросил Андре.

— Понравилось.

— А что так неуверенно говоришь?

— Не знаю. Не привыкла еще.

— Привыкай. Тут ничего хитрого. Работай со всеми да живи в свое удовольствие. Верно, Сюзанна? — Он то и дело возвращался к жене — как к печке, от которой танцуют. — Отец твой не хочет жить, как все, а я другого и не мыслю. И не хочу ни над чем задумываться. Потому как во многих мыслях многие печали… Ну что? Какие вопросы еще?

Рене не знала что сказать, оглянулась, спросила:

— Золото кругом лежит, брусочками. Никто не возьмет?

Неизвестно почему она задала этот неискренний вопрос — за неимением других, видно. Андре он не понравился. Лицо его построжело.

— Кому брать?.. Все свои, работяги — они не воруют, — а слесарь, стоявший рядом, пояснил:

— Своруешь на тысячу, потеряешь на десять. Работа важнее золота. Выгонят — никуда потом не устроишься…

Сюзанна пригласила ее на чашку чаю. Комната молодых супругов отличалось от прочих: в других была мебель, оставшаяся со старых времен, добротная, тяжелая, вросшая в пол, с простой грубой резьбой и тугими замками и запорами, — здесь же стояли новомодные, лакированные шкафчики и комодики на гнутых ножках, с позолоченными виньетками и с замысловатой ажурной фурнитурой. Сюзанна приготовилась к встрече, но отчего-то волновалась и робела. Она заранее расставила на круглом столике, который тогда называли не журнальным, а чайным, чашки из тонкого фарфорового сервиза и наполняла их дымящимся ароматным чаем.

— Любишь музыку? Я сейчас патефон заведу. — Она стала налаживать дорогой новый граммофон с картинкой, изображавшей собаку и ее хозяина. — Андре купил — чтоб не скучно было. У тебя такого нет?

— Нет, конечно. У нас в кафе есть — в Стене.

Сюзанна повеселела:

— В кафе любишь ходить?

— Бываю. — Рене могла добавить, что в одно из таких посещений разъясняла рабочим Энгельса, но у нее хватило ума не говорить этого.

Сюзанна кивнула: нашла сообщницу.

— Я тоже люблю по кафе шляться. Сейчас редко ходим, а прежде, когда Андре за мной ухаживал, часто ходили, — прибавила она с сожалением, будто ей стало жалко, что пора ухаживаний закончилась. Она поставила пластинку, пустила ее по кругу. — Жава. Слышала?

— Слышала.

— Я ее люблю очень. Попробуй чай. Английский. Как и фарфор этот. Бери конфетки. Эти-то как раз французские. Они всегда тут — захочешь, приходи, бери не стесняйся. Конфеты любишь?

— Немного.

— А я просто обожаю. Сейчас меньше ем: говорят, нельзя, в весе можно прибавить, — многозначительно сказала она, — а тянет. — И пропела: — Тянет-тянет, как муху на сладкое!.. — Потом с любопытством поглядела на Рене. — Даст тебе Франсуаза деньги? — и эти серьезные слова были произнесены ею беззаботно и беспечно. — Не даст, мы с Андре заплатим. Раскошелимся, развяжем кошельки, узелочки! — снова напела она, будто это была часть вальса, соскользнувшего с пластинки. — Уже решили. Не хотим только вперед нее лезть. Если откажет, мы устроим по-тихому. Если человек хочет учиться, нужно дать ему возможность, верно? — Рене была согласна с этим, но ей неловко было признаться. — Нравится тебе наша комната?

— Очень! — Рене подошла к книжной полке, потрогала книги — они были все новые, будто только вышли из-под печатного станка.

— Надо другие шторы повесить, — следуя за ее взглядом, сказала Сюзанна, не переставая наблюдать за нею. — Эти сюда не подходят: тяжелые слишком. У нас здесь все легкое, на тонких ножках. Я в Париже одни присмотрела: в оборочках и с подвязками. Как в Мулен-Руж! — прибавила она кокетливо. — Хотела купить, но Андре сказал, подождем, когда это случится, — скажем тогда, что они гигиеничнее… Тебя книжки интересуют? — спросила она, видя, что Рене незримо тянется к книжной полке. — Кого нашла?

— Колетт.

— Не читала?

— Нет. Мы не проходили. Современная?

— Конечно. У меня других нет. Возьми почитай. Только после экзаменов: слишком легкомысленная. Любовники, ветреные женщины. Хорошо читать, когда у самой жизнь добропорядочная. Для развлечения. Какой тебе кулон подарить? Я много приготовила… — и высыпала на стол несколько штук сразу.

— Это вам Андре подарил?

— Эти? Принес показать просто. Образцы продукции. Мне он из чистого золота дарит. Ты золото любишь?

— Нет.

— Потому что у тебя нет его. Как любить того, чего нету… Но и я от него не в восторге. Я камешки люблю. — Она заулыбалась, стеснительно и лукаво, будто выболтала заветную тайну, запела: — Камешки камешки, где были — у бабушки!

— Бриллианты? — Познания Рене в этой области были самые ограниченные.

— Почему? Эти как раз не самые красивые. Всякие: красные, синие, зеленые. Люблю, когда играют и переливаются… Подарить тебе? — надумала она вдруг.

Рене почти испугалась:

— Не надо!

— Боишься? Потом перестанешь бояться. Когда вырастешь. Это Андре мне дарит. Если случится что, говорит, всегда продать можно. Те же деньги. Тебе нравится Андре?

— Очень!

Сюзанна кивнула с удовлетворением.

— И мне тоже. А что нам, женщинам, еще нужно, верно?.. Или ты учиться хочешь?

— Да. Я этот возьму, — Рене потянулась за кулоном, более других ей понравившимся.

— Возьми два.

— Зачем?

— Менять будешь. Сегодня один, завтра другой.

— Одного хватит.

— Значит, постоянная женщина, — вывела из этого Сюзанна и примолкла, не зная, что еще поведать и подарить своей немногословной племяннице…

Дядя Камилл был в ином роде — ни Андре, ни Робер, а что-то среднее между ними обоими. Он позвал Рене в конторку, находившуюся на территории вокзала: показать, как он работает, но забыл об этом и, когда она пришла, удивился и глянул с неудовольствием, как на непрошеную гостью, но пригласил все-таки:

— Это ты? Заходи… Хотя и не вовремя. У нас заседание секции…

Кроме него в комнатке за узким столом сидели двое в рабочих спецовках: один — коренастый и разговорчивый, другой — долговязый и бессловесный; перед ними лежали листки с черновыми записями.

— Скоро взносы сдавать, а у нас, как всегда, в кассе пусто: обо всем в последнюю минуту думаем. К нам кроме железной дороги Даммари-ле-Лис приписан — тут-то и морока вся… — и обернулся к товарищам. Рене села в стороне, послеживая за ними, и они засовещались с прежней горячностью. Верная своим привычкам, она покосилась в сторону однорядной книжной полки, на которую сверху были навалены истрепанные, засаленные брошюры: среди них она издали увидела известного ею автора.

— Что нашла? — в первый и последний раз полюбопытствовал Камилл.

— Энгельса.

— Основоположник научного коммунизма. Тебе рано еще. Сдай сначала экзамены. А то ляпнешь про него — тебя завернут с ходу. На чем мы остановились? — спросил он товарищей. — На ком, вернее?

Речь шла о сборе денег с сочувствующих, или, как тогда говорили, с симпатизантов. Проблема была деликатная: с одной стороны, они не обязаны были платить, с другой — если с кого и можно было взять, то только с них и ни с кого больше.

— С Альбера будем в этот раз? — спросил Камилла коренастый: дядя был, видно, главным в этой чрезвычайной комиссии.

— С какого?

— Рени, конечно.

— С врача? — Камилл помедлил, будто в городе было несколько людей с таким именем и фамилией. — Сколько он в прошлый раз дал?

— Десять франков. Он деньги лопатой гребет.

— Альбер Рени, — не слушая его, повторил Камилл и тронул в раздумье подбородок. — Как бы нам не оттолкнуть его от себя совсем? Может, через раз просить будем? Не отойдет он от нашего движения?