Коллектив авторов - Святитель Григорий Богослов

• Название: Святитель Григорий Богослов
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Религия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91362-366-9

Предлагаемая читателю книга открывает собой серию «Святые отцы Церкви и церковные писатели в трудах православных ученых». Эта серия задумывалась как приложение к изданию «Полное собрание творений отцов Церкви и церковных писателей в русском переводе» (ПСТСО). Первая книга новой серии посвящена святителю Григорию Богослову и соответственно является приложением к первому и второму томам ПСТСО. В ее состав вошли 12 работ о святителе Григории Богослове, в частности таких дореволюционных авторов (XIX — начала XX века), как архимандрит Порфирий (Попов), Н.И. Барсов, Н. Фетисов и других. В исследованиях освещена личность великого каппадокийца с разных сторон: в них рассказывается о различных этапах жизни святитель Григория, причинах именования Богословом, о его нравственно-аскетическом учении, проповедничестве, пастырстве, поэтическом творчестве и т. п.

Новая серия представляет ценность не только для специалистов в области богословия и студентов богословских учебных заведений, но и для всех читателей, ищущих духовного назидания.

---

Действительный опыт давно уже убедил в этой истине родных и знакомых св. Григория, и вот знаменитому святителю наперебой стараются оказать внимание. Одни приглашают его на праздники, другие — на брачное торжество. Но телесные страдания (а может быть, и душевные наклонности) не позволяют больному старцу пользоваться этими приглашениями. Зато в подобных случаях он всегда спешит извиниться пред приглашавшими[389] и хотя письменно отозваться на их радости. «Евопия — твоя возлюбленнейшая, — пишет он другу своему Евсевию. — Настало время бракосочетания, положено основание жизни, исполнены родительские обеты. Но не с вами я, которому особенно надлежало бы и быть у вас, и молитвы свои соединить с вашими, как и обещал я, потому что надежда шла вслед за желанием, а желания достаточно для того, чтобы ввести себя в обман. И неоднократно собираясь в путь, и неоднократно откладывая путешествие до времени, наконец преодолен я болезнью. Итак, пусть другие призывают к вам эротов, потому что на свадьбе в обычае и пошутить; другие пусть изображают красоту девы, величают любезность жениха и брачное ложе вместе с цветами осыпают словами привета. А я пропою вам брачную песнь: Благословит вас Господь от Сиона, Сам сочетает ваше супружество, и узриши сыны сынов твоих (Пс. 127:6,7), не много будет сказать, еще лучших тебя. Сего пожелал бы я вам, будучи с вами; сего желаю и теперь. Прочее да будет предоставлено вашему попечению, да возложит на вас венцы отец, как желал; это предписал я, как будто бы сам был при бракосочетании. Их будут венцы, а мои молитвы, которые, сколько знаю, не ограничиваются местом»[390]. «Знаю твои обвинения, — пишет он Прокопию, — хотя и молчишь. Верно говоришь: „Вот мы праздновали брак (брак золотой твоей Олимпиады), у нас было много епископов; а ты, добрый муж, не был у нас, или не удостаивая нас своим присутствием, или потому, что поленился“. Ни то ни другое, чудный мой. Но думаю, что, у кого дела в печальном положении, тому невозможно праздновать весело; и притом совершенно некстати на свадебном пиру носить двоих больных ногами и видеть их смеющимися среди скачущих, чтобы и пошутить у тебя несколько по-брачному. А желанием своим я у тебя и праздную с тобой; руки молодых твоих слагаю одну с другой и обе влагаю в десницу Божию. Ибо как у тебя все иное благополучно, так следует, чтоб и супружество это вело ко всему наилучшему и соответствовало общим нашим желаниям»[391].

Не праздников и брачных увеселений жаждала душа великого святителя, а безмолвия, уединенных обителей, суровых подвигов. В такие обители он являлся и по приглашению, и без приглашений и жил там дотоле, пока позволяло ему его здоровье или пока не заставляли его выходить оттуда какие-нибудь случайные обстоятельства. Так, из его писем мы узнаем, что на Святую Четыредесятницу он удалялся иногда в Ламис и там осуждал себя на самое строгое безмолвие. Однажды в этом уединенном убежище посетил знаменитого отшельника тогдашний правитель Назианза Келевсий. Верный своему обету, отшельник принял его молча. Правитель, вероятно, обиделся, и вот он пишет к нему такое письмо: «Поелику ты, добрый и вежливый, обвиняешь меня в молчании и неучтивости, то, изволь, сложу для тебя не совсем нескладную басню. Не отучу ли ею и тебя от говорливости? Ласточки смеялись над лебедями за то, что они не хотят жить с людьми и не показывают другим своего искусства в пении, но проводят жизнь на лугах и реках, любят уединение и хотя изредка попевают, однако же что ни поют, поют сами про себя, как будто стыдясь своего пения. „А мы, — говорили ласточки, — любим города, людей, терема, болтаем с людьми, пересказываем им о себе то и другое, что было в старину в Аттике, о Пандионе, об Афинах, о Тирее, о Фракии, об отъезде, свадьбе, поругании, урезании языка, письменах, а сверх всего об Итисе и о том, как из людей стали мы птицами“. Лебеди, не любя говорить, долго не удостаивали их и слова; когда же соблаговолили дать ответ, сказали: „А мы рассуждаем, что иной придет для нас и в пустыню послушать пение, когда предоставляем крылья свои зефиру для сладких и благозвучных вдохновений. Поэтому поем не много и не при многих. Но то и составляет у нас совершенство, что песни свои выводим мерно и не сливаем пения своего с каким-нибудь шумом. А вы в тягость людям, у кого поселитесь в доме; они отворачиваются, когда вы поете; да и справедливо поступают, когда не можете молчать, хотя отрезан у вас язык, но сами, жалуясь на свое безголосье и на такую потерю, говорливее всякой другой речистой и певучей птицы“. Пойми, что говорю, говорит Пиндар, и если найдешь, что мое безголосье лучше твоего красноглаголания, то перестань осыпать упреками мою молчаливость. Или скажу тебе пословицу столько же справедливую, сколько краткую: тогда запоют лебеди, когда замолчат галки»[392]. В письме к Кледонию он так объясняет цель возложенного на себя молчания: «Спрашиваешь: чего требует мое молчание? Требует меры в слове и в молчании; потому что превозмогший в целом удобно превозможет и в части, а сверх того, укротит и раздражительность, которая не высказывает себя, но сама в себе поглощается»[393].

Свой обет молчания великий отшельник снял с себя в Пасху: «Со Христом умертвил я язык, когда постился, и разрешил вместе с Воскресшим. Такова тайна моего молчания, чтобы как приносил в жертву сокровенный ум, так принести и очищенное слово»[394].

И действительно, он принес это слово во вдохновенном Слове на день Пасхи: «На стражи моей стану, говорит чудный Аввакум (Авв. 2:1). Стану с ним ныне и я, по данным мне от Бога [Духа] власти и созерцанию, посмотрю и узнаю, что будет мне показано и что возглаголано. Я стоял и смотрел: и вот муж, восшедший на облака, муж весьма высокий, и образ его, яко образ Ангела (Суд. 13:6), и одежда его, как блистание мимолетящей молнии. Он воздел руки к востоку, воскликнул громким голосом (а глас его как глас трубы и вокруг него как бы множество вой небесных — Лк. 2:13) и сказал: „Ныне спасение миру, миру видимому и миру невидимому! Христос из мертвых — восстаньте с Ним и вы; Христос во славе своей — восходите и вы; Христос из гроба — освобождайтесь от уз греха; отверзаются врата ада, истребляется смерть, отлагается ветхий Адам, совершается новый: аще кто во Христе, нова тварь (2 Кор. 5:17); обновляйтесь“. Так говорил он, а другие воспели то же, что и прежде, когда явился нам Христос чрез дольнее рождение: Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение (Лк. 2:14)»[395].

Кроме Ламиса, св. Григорий удалялся иногда для аскетических подвигов в Саннавадаинскую обитель. Он очень уважал эту обитель и ее достойного настоятеля Левкадия. И когда этот последний умер (387–388 годы), незадолго до кончины самого св. Григория, то печальное братство было утешено полным участия письмом знаменитого гостя саннавадаинского. В этом письме он советует братии напечатлеть в жизни своей чистоту почившего настоятеля, его «негневливость, смиренномудрие, деятельное любомудрие, непрестанное стремление души к Богу, неразвлекаемость прелестями мира сего», чтобы, видя все это друг в друге, они могли изобразить ему памятник в самих себе[396].

Но едва ли не чаще и не дольше, чем где-нибудь, проживал великий отшельник в Карвалах, в обители [посвященной памяти] мучеников. По крайней мере в его письмах упоминается о ней чаще, чем о других. Но эту дорогую для него обитель св. Григорий должен был оставить, потому что какой-то Валентиниан поселил близ нее каких-то женщин, вероятно не совсем с чистой целью, как можно догадываться из письма к нему св. Григория. «Самым нечестивым образом гонят нас из Карвалы (употреблю слово трагедии, изменив его немного), гонят не словом, а самым делом, и весьма жестоко. Ибо гораздо было бы лучше объявить приказ об удалении явным предписанием, нежели нарушать святость нашей жизни поселением женщин прямо против нас и присовокуплением ежедневного позора и хулы от свободно ругающихся над избравшими такую жизнь, как наша… Поэтому дело наше кончено. Мы перехитрены, предались бегству, сами себя подвергли наказанию, оставив и труды рук своих, и надежды и принеся немало оправданий пред святыми мучениками»[397].

Но близ покинутой обители оставалась одна благочестивая старушка, отшельница[398], которую разом постигло три горя — и неприятное соседство, и смерть брата, и потеря опытного руководителя в лице св. Григория. И вот св. Григорий из своего Арианза пишет отшельнице утешительные письма. «Небольшую твою приписку получил я как бы большое письмо. И вы мои, и я ваш — так сочетавает нас Дух… А о ваших скорбях нужно ли и писать мне? Разве только изъявлю желание, чтобы вы, приняв сие за случай оказать высокое любомудрие, были в страданиях терпеливы и тем противоборствовали причиняющим вам скорби, потому что иначе поступать и невозможно, и неблагочестиво»[399]. На извещение отшельницы о смерти своего брата и на приглашение побывать в обители св. Григорий отвечал: «Я и сам рвался к твоему благоговению, несмотря на недуги моего тела, желая и навестить тебя, и вместе похвалить за терпение, с каким любомудрствуешь, лишась блаженнейшего брата своего, потому что это несомненно. Но поелику я задержан одним обстоятельством, то необходимо стало писать к тебе, и вот полюбомудрствую с тобой несколько о твоей потере…»[400]. Но св. Григорию удалось наконец навестить благочестивую отшельницу, и вот он опять пишет к ней: «Сетуешь, как вероятно, о моем удалении; но для меня еще прискорбнее разлука с твоим благоговением. Однако же благодарю Бога, что мог дойти до тебя, и не жалуюсь на подъятый труд. Ибо увидел твердость твоей веры во Христа, и похвальное уединение, и любомудрое отшельничество; увидел, что ты, устранившись всех приятностей мира, ведешь затворническую жизнь с Единым Богом и со святыми мучениками, при которых поселилась, и себя принесла и возлюбленных чад своих приносишь Богу в жертву живую, благоугодную. Сие-то да будет для тебя утешением в скорбях… Нам причинили скорбь ненавистники? А мы соблюдем душу от раболепства страстям. Чрез сие удержим верх над оскорбившими. Рассуди и то, о ком мы скорбим, — не о преставившихся ли? Но чем можем угодить им? Не терпением ли нашим? Посему и принесем это в дар. Ибо я уверен, что души святых видят дела наши. А паче всего и прежде всего рассудим то, что неуместно как любомудрствовать без нужды, так в страданиях оказываться нелюбомудренными и не служить для других образцом и благодарности в благодушии, и терпения в горе. Пишу же сие не с тем, чтобы учить тебя, как не знающую, но чтобы напомнить тебе, как сведущей. А Бог утешения да сохранит тебя неуязвляемою в страданиях и мне дарует еще увидеть твое благоговение и убедиться самыми делами, что труд мой был не вотще, но что значу я для тебя несколько более, нежели другие, и что как скорбь была у нас общая, так и в любомудрии будешь ты моей сообщницей, чего требуют, может быть, и седина наша, и труды наши ради Бога»[401].