Хал Хеллман - Великие противостояния в науке. Десять самых захватывающих диспутов

• Название: Великие противостояния в науке. Десять самых захватывающих диспутов
• Автор: Хал Хеллман
• Издательство: Диалектика
• Жанр: Научпоп
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8459-1152-0

Настоящая история науки представляет собой отнюдь не триумфальное шествие. На этом пути встречаются бесчисленные ответвления, боковые пути и даже тупики. К тому же те, кто движет науку вперед, ученые, руководствуются не только стремлением открыть вечные истины. Будучи прежде всего людьми, они бывают обуреваемы страстями, заблуждаются, ревнуют к успеху коллег.

В книге Великие противостояния в науке рассказывается о десяти самых захватывающих диспутах в ее истории: это и процесс над Галилеем, инициированный Папой Урбаном VIII, и непримиримая полемика между великим английским математиком Джоном Валлисом и не менее великим философом Томасом Гоббсом, и всколыхнувшая весь научный мир вражда Ньютона и Лейбница, и многое, многое другое.

Написанная в увлекательной манере но при этом очень содержательная, книга будет интересна широкому кругу читателей.

---

Современник Гоббса Рене Декарт также восхищался возможностью доказательства гипотез в геометрии. Декарт, который не стал публиковать один из своих трудов, опасаясь участи Галилея, полагал, что все явления физического мира можно объяснить с помощью геометрии. И даже в наше время Евклид не прекращает поражать нас. Хидэки Юкава, получивший в 1949 году Нобелевскую премию в области физики за теорию мезонов, писал, что во время учебы в университете он был очарован евклидовой геометрией. Он, как и Гоббс, увлекся геометрией только после знакомства с теорией Евклида{31}.

Да, Гоббс довольно поздно начал изучать геометрию, и это доставило ему впоследствии немало проблем. Обри пишет: «Если бы мистер Гоббс начал изучать математику раньше, он не был бы так уязвим»{32}. Подобно Юкаве и всем, кто стал заниматься геометрией, Гоббс был очарован идеей, что доказательство теоремы, верность которой не очевидна, может быть выведено из уже доказанных тезисов путем последовательных математически точных вычислений. С помощью этого метода, как он считал, можно как построить целую философскую систему, так и доказать основательность его собственных идей. И действительно, одна из его работ, «Краткий трактат» (около 1630), написана по схеме теорема-доказательство, заимствованной из «Начал» Евклида.

Иными словами, Гоббс хотел застраховать себя от того, что его идеи будут раздувать огонь, вместо того чтобы его гасить{33}. В своей более поздней работе «Человеческая природа» он поясняет: «Мыслители, которые писали о способностях, страстях и манере поведения людей, так сказать, об этических аспектах, а также о политике и юриспруденции, областях, где очень легко заблудиться, были настолько далеки от устранения сомнений и противоречий в вопросах, которые они затрагивали, что вместо разрешения уже имеющихся проблем создавали новые»{34}. Он не хотел совершать ту же ошибку. Если он сможет доказать правильность своих доводов (чего не смог сделать Галилей), то их нельзя будет опровергнуть.

С 1634 по 1637 год Гоббс в третий раз ездил по Европе. Во время путешествия он встречался с некоторыми ведущими учеными и математиками того времени. После общения с Мерсенном, Гассенди, Робервалем, а особенно Галилеем Гоббс сильно заинтересовался проблемой движения. Именно Галилей, которого Гоббс позже назовет величайшим ученым в истории человечества, доказал, что любое перемещение физического тела можно описать посредством математических терминов. Гоббс же полагал, что любое природное явление происходит вследствие определенного рода движения: «причиной всех вещей есть исключительно движение»{35}.

Постепенно эта идея стала лейтмотивом всей его философской системы. Он даже считал, что психическая деятельность, а именно мышление и желание, представляет собой результат движения. Исходя из этого убеждения, было возможно, хотя бы теоретически, объяснить психические явления с помощью физических законов.

Этим предположением, которое само по себе вполне реалистично, Гоббс вплотную подходит к куда более трансцендентной проблеме — проблеме исследования психики человека как таковой. По сути, это была заявка на то, что психическая деятельность человека все-таки подлежит исследованию. Предположение было уникальным, учитывая то, что представления людей о функционировании мозга, которые формировались в течение тысячелетий, укрепили их в совершенно противоположном мнении о возможности исследования глубин психики.

Для того чтобы разработать свою концепцию, Гоббс, по примеру Галилея, задумался о создании фундаментального труда. Он решил оформить его в виде трилогии. В первой части он собирался описывать материю, или субстанцию, и ее свойства; во второй речь должна была идти о человеке, его характере и способностях; а в третьей части Гоббс намеревался выразить свои взгляды на общественное устройство и обязанности граждан в государстве.

Гоббс планировал писать эту трилогию по порядку, но события в стране помешали его замыслу. «Дело в том, — писал он позднее, — что накануне гражданской войны английское общество поставило под вопрос право монарха на правление и необходимость гражданской покорности-события в моей стране отодвинули на задний план все остальные замыслы и стали причиной первоочередного создания третьей части моей трилогии»{36}. Так в 1651 году родилось его творение «Левиафан», в котором Гоббс, жестко и прямолинейно, мастерски изложил свои политические принципы. Этот трактат был как кость в горле почти для всех, кто его читал, и для многих, кто не читал.

«Левиафан»

Во введении к книге Гоббс рассуждает о естественном состоянии человека — его положении до образования государства. Оно содержит много тезисов, которые эхом отдаются вплоть до наших дней. В отличие от романтической трактовки естественного состояния человека, Гоббс считает, что жизнь человека в таких условиях «одинока, несчастна, беспросветна и коротка»{37}. Это состояние агрессии и борьбы за выживание. Человеку приходится быть постоянно начеку, чтобы не умереть насильственной смертью. Человек, живя в таких условиях, больше всего нуждается в создании общественной организации, которая защитила бы его и дала возможность выжить. В свою очередь человек должен пожертвовать своими естественными правами. Такой общественный договор является условием существования и современного общества.

Гоббс отождествляет государство с его многочисленными органами управления с огромным и ужасающим чудовищем — Левиафаном. Хотя он часто ассоциируется с огромным китом, в мифологии Левиафаном называют любое змееподобное существо. Гоббс говорит, что государство, как и огромное чудовище, нуждается в едином мозговом центре, который сможет эффективно управлять им.

Из этого следует, что монархия — самая оптимальная форма управления государством. Саму по себе эту идею трудно назвать революционной. Однако, будучи антиклерикалом, Гоббс предпочитает монархию не по причине божественного права, которое якобы дано монарху, а по практическим соображениям. Он обращает внимание правителей на опасность, кроющуюся в повышении авторитета среди граждан таких институтов, как католическая церковь, поскольку они становятся между правителем и его народом, а это мешает порядку в стране. В отличие от Декарта, который четко разделял материю и дух или душу, Гоббс, будучи материалистом, утверждал, что духа не существует, по крайней мере в этом мире{38}. Теперь понятно, почему одно упоминание его имени приводило церковь в содрогание.

Чем были чреваты для Гоббса его идеи? Философы-эмпирики, ранние представители этой школы, для которых Галилей также был путеводной звездой, были не менее опасны для него, чем клерикалы, они также порицали нетрадиционное мышление. Почему? Разве у них не было общих целей? Разве любая наука, основанная на опыте, не является ключом для понимания нашей Вселенной? Не факт. На ранней стадии развития современной науки эмпирическая философия находилась под сильным влиянием безусловного авторитета церковных догм. К примеру, Роберт Бойль, яркий представитель новейшей экспериментальной философии, считал, что философы-эмпирики на самом деле были «проповедниками природы» и что их эксперименты следовало бы проводить по воскресеньям в набожном благоговении{39}. Это вовсе не означает, что ранняя эмпирическая философия была бесплодной, однако мы можем понять, почему Гоббс относился к ней скептически.

Гоббс также внес ряд разумных предложений по реформированию юридического образования. Собственно, он предложил реформу всей образовательной системы. Он был твердо убежден, что настоящей задачей университетов до сих пор было воспитание схоластов, которые и далее будут укреплять господство церкви над государственной властью. Он настаивал, что это обстоятельство является главной причиной недовольства и беспорядков в стране.

Гоббс понимал, что существующая система образования устарела, и выступал за включение в учебную программу таких наук, которые развились вне стен университетов и даже вопреки их цензуре. Времена изменились, и то, что считалось истиной в начале XVII века, когда он посещал лекции, уже не было таковой в середине века. Однако с такими заявлениями он ступил на довольно зыбкую почву.

Гоббс полагал, что, опираясь на свою любимую геометрию, сможет доказать истинность своих доводов, используя термины вместо математических чисел и величин. Сэмюель И. Минтц, занимавшийся философией Гоббса в Университете Нью-Йорка (ныне на пенсии), поясняет, что, по мнению Гоббса, «истину возможно доказать только правильно оперируя терминами, иными словами, путем построения силлогических умозаключений, которые аналогичны математическим вычислениям»{40}.

Номинализм Гоббса (учение о том, что всеобщие понятия, универсалии, не имеют вне мышления никакого действительного прообраза и потому представляют собой только субъективные формы мысли) довел его до этического релятивизма (учения о том, что абсолютной истины не существует и все моральные ценности относительны). В «Левиафане» он рассуждает: «Правда и ложь присущи только речи и не присущи вещам. Где речь умолкает, там уже нет ни правды, ни лжи»{41}. В этой связи Гоббс доказывает пользу законопослушания. Где нет законов, в которых все четко регламентировано, нельзя разобраться, что есть правда, а что ложь. Эта мысль вряд ли могла сделать его популярным среди современников. А как же Священное Писание?