Олег Мизгулин - Морок

• Название: Морок
• Автор: Олег Мизгулин
• Жанр: Мистика

Нет ничего лучше, чем собраться в поход по таёжному морю тайги под руководством бывалого охотника… Однако и опытный наставник может растеряться и потерять контроль над ситуацией. Особенно, если дело касается аномальных мест, прозванных в народе местами проклятыми.

---

Всё это вихрем пронеслось в голове у Зорина, пока он вставал, оправляясь, и делал первые шаги по направлению к женщине. Встали ровно все, так как, пусть и позже на мгновенье, но увидели, на что так пристально уставился их гид.

— О-о! Мы тут не одни грибы собираем. — Выскочил с репликой Ваня, но встретив мимолетный взгляд Зорина, осёкся.

Бабушка их тоже заметила, и ждала, остановившись. В руках у неё вертелась плетёная корзинка. Одета незнакомка была по-летнему легко, но с претензиями на лесные сучковатые тропы. Цветастая рубушка-безрукавка, полушерстяное трико, а обувью являлись добротные кирзовые ботинки. ПО ГРИБЫ?! Додумывать эту версию Вадим не стал, поскольку подошли они к старушке достаточно плотно. Близко настолько, что молчать было б уже неприлично.

— Здравствуй, мать! — Полукивнул, полупоклонился Вадим, отмечая при этом, что в глазах бабульки нет тревоги, одно же любопытство.

— Здоровейте и вы, добры люди…

Голос её, с каким-то смешком внутри, был звонок и моложав.

— Мы, мать, туристы. Я старший. Грибы тут собираем, ягоды. Значит, на отдыхе…

— Вижу, вижу… — Старушка шустро пробежалась глазами по остальным участникам тургруппы. «Здрасть» — встрепенулись те, сначала Люся, а потом Наташа и Ваня.

— Грибов ноне много. Хотя чё уж говорю… Счичас уж не те урожаи. А вот, ранее когда… Тогда да…

Старушка взялась разговаривать легко и просто, словно как это бывает: зашла в магазин, а тут соседка яйца покупает. Зорину пришла в голову именно эта аналогия, хотя по опыту знал. Встреча городская и встреча лесная, не одно и то же.

— А я, стал быть, своих ходила навестить. Детишки мои здесь лежат, в этих местах. Давно ужо лежат, с сорок первого году.

Заметив недоумение на лицах слушающих, женщина пояснила:

— А чему удивляться, сынки… Деревня тута была. Отседа, в пяти верстах, поди. Сосновкой прозывалась. Была, и нету… Ещё при царе там людно было, жизнь шумела. И жили ведь, никому не мешали. Бабы рожали, мужики охотою да торговлей помышляли. Бога не гневили. А потом… Что потом? Красные, белые… Бесовщина! Брат с братом в раздор пошёл. Мужиков много в этой смуте сгинуло. Какие остались, потом уж с фашистом ушли воевать. А бабы… Бабы и потянулись из тайги на Большую Землю. Чтобы значит, не запропасть тута, без мужицкой опоры. Всё кинули, и скот и дома. Остались те, что сами с ружами управлялись похлеще мужиков. Но и тех потихоньку не стало. Умерла деревня. В тайге много таких. Знаешь, сам, поди…

Вадим кивнул, соглашаясь. Погибших деревень в тайге много. Очень много. Запустевшие, заросшие и покосившиеся избы являют собой печальное зрелище. Срубы, выделанные из добротных стволов лиственниц, обречены жить долго. Однако, подолгу неухоженная площадь разразрастается всесторонне молодыми голодными кедрами и соснами. Попадаются избы, пробитые насквозь могучими стволами. Истории таких деревень похожи друг на друга. Гражданская… Отечественная. И как итог: кладбище обветшалых изб и дворов. Если верить старикам, в таких домах непременно заводится нечисть. Непреложно, путнику, решившему остановиться в заброшенной избе, следует испросить разрешения на ночлег у домового. Иначе, жди неприятностей…

— А уж как война кончалася, место это… Где Сосновка стояла, присмотрели геологи. Всё что было: дворы, колодцы, избы, всё посносили, в аккурат с землёй поровняли. Всю землю исковыряли, окаянные. Добывают чегой-то…

Зорин снова кивнул. Теперь стало ясно, откуда притопала старушка. Чуть вниз на юго-запад, географически располагалось стойбище геологов, их времянка. В своё время туда было согнано много техники. Лагерь размещал множество палаток, имелась недурно сколоченная столовая, летний душ и банька, без претензий на шик. Для лесной глухомани, это было вполне презентабельно. Но уже лет семь, как добычу месторождений свернули: технику угнали, все конструкции снесли. Осталась удручающая глазу картина: брошенный, изгаженный в копоти и грязи, инвентарь, полусожжённый с бутылочным стеклом мусор, и как память о пребывании человека, пробурённые на три метра ямы-шурфы, с усыпанными и втоптанными в глину окурками. Изредка брошенный лагерь навещали, что-то мерили и снова уезжали, оставив всё как есть, без попыток возобновить какую-либо деятельность. Деревни там никакой не было, но, то было при Вадиме. Могло статься и так, как говорит бабушка. Если георазведка что-то когда-то нащупала, то распланировать площадь под буровую, и снести ветшалые постройки, вопрос времени.

— Уж одно, слава тебе Господи, до могилок не добралися. — Продолжала вещать рассказчица. — Может, побоялися… Хотя, ноне, кто чего боится. Ну, и на том спасибо!

А кладбище то, и не заприметить сразу, поросло густой травой. Многие кресты попадали. А те, что стоят, к земле нагнулись. Одна наша могилка приметная. А что же… Я кажный год хожу, поправляю… Детушки там мои, сыновья, стало быть, лежат. Семи годов не было, как Макарушка застудил лёгкие и за две недели сгорел, болезный. Не помогли, ни травы, ни знахарки… Прибрал бог. А следом, прибрал и второго. Одноутробные они у меня были. Как счичас называют, — близнецы. Второй-то, Стёпа, ничем не хворал, да ушёл вслед за первым. Тосковал, больно. И сорок дней не минуло, как ушёл вслед…

Старушка, глубоко дохнув, чуть прервалась, потирая переносицу. Затем подняла, застелённые слезой, глаза.

— Так и похоронили их в одной могилке. Раз уж порознь жить не смогли, стал быть, и покоиться им вместе. Тихон, мужик-то мой, горевал недолго: «На всё, воля божья, Палаша! Чай, не старые с тобой. Зароним семя, нарожаем ещё стольких». Но не к ушам господним слова были его. Тем же летом, окрысился Гитлер войной, и моего со всеми угнали на фронт. Там и сгинул без вестях. Во-от… А нас, баб, эвка. куирвали, тьфу ты, слово, какое…

— Эвакуировали. — Поправил Ваня.

— Вот, вот. Услали, вобчем, трудиться на заводы. И обчежитие при городе дали. С техних пор, городская я и есть. Малосемейку, потомоче дали… Счичас, погодьте…

Старушка полезла рукой в корзину, извлекая на свет пригоршню ярких карамелек.

— Пожалте, сынки! Не побрезгуйте, Христа ради! — В руках у каждого появились «гостинцы». — Помяните моих детиночек! Стёпу и Макарку…

— Спасибо, мать! Помянем… — Вадим ссыпал конфеты в карман ветровки. — Вот только, как ты тут одна ходишь. Тайга, всё-таки, заблудится недолга.

— Эх, сынок! Околостные тропки, хоженые мною уж сколько раз… Счичас ишь годы не те, а бывало, с Тихоном такие версты накручивали, вам молодым и не снилось. Эть я в городе могу осрамится. Спутать лева с права. А здесь я родилась, здесь девчонкою по грибочки бегала. Здеся большея моя жизнь осталась…

— А вам не страшно ходить одной, бабушка? — Спросила Люся. — Тут ведь зверей много хищных.

— Зверь-то?! Зверь, он, доченька, сам на человека не кидатся. Летом, он на брюхо сыт, и не шибко опасен, коли с умом все случаи понимать. Вот вожатый ваш, — она кивнула на Вадима, — он, поди, всё про зверя знает…

Зорин согласительно качнул подбородком.

— А коль, человек не охотник, — словоохотливая женщина с пониманием глянула за плечо Вадиму, — то и зверя-то, он не увидит.

— Это почему? — Поинтересовался Ваня.

— Да потому, сынок, что человек по лесу и пахнет сильнее, и шумит шибче всех. Животина его за версту опознаёт. И уходит себе по добру…

Бабушка рассмеялась трескучим свистящим голоском.

— Такой уж лес. Где шумнуло, там и в нору влез.

И с этим Вадим был согласен. Пошёл на охоту, учитывай всё: и направление ветра, и аккуратность своих шагов. Ухо диких животных считывает до нескольких сот разных звуковых частот. И любой звук — своя информация. Например, лисы способны слышать писк мышей под глубоким настом снега. Это сигнал к броску. Треснувший сучок в глубине чащи, напротив, сигнал опасности. Про звериный нос говорить излишне. Ходить на зверя по ветру — пустая трата времени. Какой бы ты свежечистый, да после баньки не был, для животного ты — гремучая смесь запахов, и ветер здесь твой враг, а не друг.

— А лиходеев, поди, чай, в городе больше встречала. Плохому человеку на кой в лесу быть? — Продолжала рассуждать женщина. — Кривому человеку лес — могила. Ему ведь надоть, где житиё слаще и лучше.

Была определённая логика в её словах. Убежать от цивилизации, от тёплого унитаза в лесную глушь, может только человек «не от мира сего», а правильней сказать, сделавший переоценку ценностей. А что касаемо лихих людей… Их здесь хватало всегда. Только притягивало эту «кривоту» нечто иное. Жажда авантюризма, золотой прииск, а главное, — свобода от морали и всякого закона. Тайга была всегда пристанищем беглых каторжан и живорезов. Пристанищем, но не домом.

— Вот вас, сподобилось встретить, слава Господу… Побалакала с вами по стариковски и уже отрада… А вы сами-то, не далеко забрались? Не заплутаете?