Нина Соротокина - Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)

• Название: Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)
• Автор: Нина Соротокина
• Жанр: История

---

Подробностей этих не знали в Москве, тем более в навигацкой школе. И кажется, ни с какой стороны не могла коснуться столичная закулисная возня наших героев. АН нет... Если покопаться да поразмыслить, то можно найти среди морских питомцев если не участников заговора по малости своей, то имеющих к нему отношение.

А кому еще думать и радеть об этом, как не штык-юнкеру Котову, который сидит запершись, меняет примочки на глаз и поминутно трогает сбитую набок челюсть - ни говорить, ни жевать проклятая не дает. Знай штык-юнкер, что уже прискакали драгуны из Петербурга с тайным приказом на арест родственницы вице-канцлера, поутихла бы его боль и заснул бы он в приятном ожидании расплаты, потому что попечительницу Алексея Корсака на театральном его поприще, щедрую его мучительницу и благодетельницу звали Анна Гавриловна Бестужева.

-6

Алексей тихо ругался, влезая в театральный костюм: шнурки, бечевочки... Костюм был чужой, не на него сшит, роль была не та и пьеса не та, что значилась на театральной афише.

Готовили "Трагедию о Полиционе, царевиче Египетском", где Алеше была отведена роль нежной и трепетной Береники. Роль эту он особенно не любил. Не то, чтобы Береника его чем-то не устраивала, какая разница кого играть, царевич Египетский был гадок.

Полициона играл высокий истеричный семинарист, театральное дарование которого было представлено стройными и красивыми в лодыжках ногами. Котурны на них сидели великолепно. Поэтому если предполагалась трагическая роль, а котурны и трагедия неразлучны, истерический семинарист был незаменим.

На первой же репетиции обладатель стройных лодыжек, загипнотизированный сапфиром, украшавшим Алешин безымянный палец, стал клянчить у своей сценической возлюбленной деньги. Из опасения скандала Алексей дал незначительную сумму, не надеясь получить долг, но когда Полицион, криво улыбаясь, решил испытать счастье во второй раз. Корсак решительно отказался. Царевич Египетский сразу из просителя превратился в нахала, в бандита с большой дороги и попробовал заломить казавшейся хрупкой ручку Береники.

- А пошел ты! - гаркнула "нежная и трепетная" и ткнула возлюбленного ногой в живот. Полицион сложился пополам, ловя воздух ртом и закатывая глаза.

После этого случая и без того грустная жизнь Береники стала адом. Вместо поцелуев она получала укусы и щипки с вывертом. В финале, где трепетная безвинно погибает от руки обманутого Полициона, Алексей увидел приставленный к своему горлу отнюдь не бутафорский нож и, в нарушение всех трагических канонов, так дико заорал, что сорвал сцену и был всеми обруган.

"Трагедию о Полиционе" отменили совершенно неожиданно и взяли игранную ранее "Гонимую невинность", перевод с французского. Замена была произведена быстро и бестолково. Костюм Алексею принесли почему-то из "Приключения Теострика и Лиеброзы". Он был поношенный, пыльный и к тому же велик. Как ни стягивал Алексей тесемки лифа, груди все равно разъезжались и топорщили платье не как изящнейшее украшение женского тела, а как надутые бычьи пузыри, которые подвязывают под мышками для плавания.

"Какой у меня вид ошалелый", - подумал он, глянув на себя в зеркало. На него таращилась испуганная, хорошенькая, но несколько кривобокая субретка перепутал-таки шнурки, и толщинки легли неправильно. Перетягиваться было некогда. Он показал субретке язык и, прикрыв изъяны фигуры длинным плащом, поспешил на сцену.

Скорей бы начало... Он попытался сосредоточиться на роли, но воображение против воли нарисовало мрачную рожу Котова. Сегодня он столкнулся с ним в коридоре школы. Алексей хотел независимо пройти мимо и не смог, ноги сами приросли к полу. Котов обошел его кругом, осмотрел любовно, словно Ивашечку, которого вот вот сунет в печь, и улыбнулся. И такая это была улыбка, что Алеша забыл дышать.

А в театре своя беда - Анна Гавриловна, что обещала сегодня любовные ласки.

Представление все не начиналось. Обряженные и загримированные актеры нервничали и разглядывали зал через глазок в занавеси. Алексей тоже посмотрел в зал, ища глазами благодетельницу. Горели свечи, качались пышные парики. Бестужевой не было. Кресло ее, поставлено как всегда чуть поодаль от прочих, пустовало, и было в этом бархатном троне что-то необычное - стоял криво, словно забытый, и привычная алая подушка не украшала его сиденья. "Может, заболела", - с надеждой подумал Алексей.

Кто-то натужно задышал ему в ухо.

- Сашка? Ты как здесь?

- Отойдем в сторону. Да побыстрей! Юбку-то подбери, - шептал, задыхаясь после быстрого бега, Белов.

Они спрятались в зарослях нарисованных библейских кущ.

- Твоя арестована!!! - выдохнул наконец Саша. - Не спрашивай как да откуда... Точно. Взяли твою Анну час назад в крытую коляску и с ней дочь...

- Какую еще дочь?.. - пролепетал Алеша.

- Анастасию Ягужинскую, от первого брака. Ты что, не знаком с ней?

Алексей ничего не ответил. Он растерянно обтер лицо, размазывая грим.

- Ты что молчишь-то? - Белов потряс Алексея за плечо. - Не слышал, что ли, - государыню хотели отравить.

- Анна Гавриловна-то здесь при чем? - растерянно спросил Алеша.

- Не нашего ума это дело. Взяли - значит виновата.

Какая же она отравительница? Алексей вспомнил вдруг ее руки с холеной, словно прозрачной кожей. Он стоит истуканом, а руки хозяйски шарят по его телу, выискивая, куда бы сунуть кошелек. Больно будет таким ручкам в кандалах. Молил он судьбу, чтоб лишила его постылой ласки благодетельницы, да разве так? Разве желал он такой жестокости, чтобы помчали ее на допрос. Добра ведь она была, Анна Гавриловна...

- Очнись ты, наконец! Котов из норы вылез и по начальству побежал, а уж зловещ...

- Тоже мне новость! Я давно ареста жду.

- Да пойми, наивный человек, я не про наш Сухарев подвал говорю! Котов меня в коридоре за пуговицу поймал и ласково так начал выспрашивать - бывал ли ты в бестужевском дому, почему так обласкан, туда-сюда... А сам вроде бы в ответах моих и не нуждается. Деловит и весел! Чуешь, куда гнет? А ну как тоже в коляску да на допрос Алексей похолодел.

- О чем меня допрашивать?

- Найдут. Ты записки ее носил?

- Полгода назад вроде отнес одно письмо. А куда, убей бог, не помню.

- Там вспомнишь... У них, брат, на дыбе вспоминают. Бежать тебе надо и немедля, потому что Котов рыщет, а он времени зря терять не будет.

- Бежать, прямо сейчас? А спектакль?

- Отыграй свой спектакль. Домой не ходи. Там могут засаду устроить. Деньги у тебя есть?

- Хватит, но ведь...- Алеша плохо соображал, - надо теплое взять, книги и еще... глобус.

- Какой к черту глобус? Ладно, я твои вещи сам соберу. Теперь слушай меня внимательно. Школа мне давно опостылела, ты знаешь. Словом, я бегу вместе с тобой.

Алексей, широко раскрыв глаза, уставился на Александра.

- Тебе-то зачем? Одумайся, Сашка! Без паспортов мы не люди. Котов два наших имени в одно соединит. Решит, что и ты в это дело замешан.

- Это мне решать, куда я замешан, а куда нет. Я не могу оставаться в Москве. Мне в Петербург надо. Понимаешь? Надо! А ты в Кронштадт к Чичигову открывать новые земли.

- Начинаем, начинаем, мадам... месье...- донеслось со сцены.

- Чичигов в Лондоне. Какой Кронштадт? - чуть ли не со слезами крикнул Алексей.

- Ладно. Потом решим, куда бежать. Сразу после спектакля приходи к Грузинской богоматери. Знаешь? На Старой площади. Я там буду.

Представление не клеилось. Внезапность замены давала себя знать тем, что дух пьесы не улавливался играющими. "Трагедия о Полиционе" была написана в стиле высокопарном, и актеры непроизвольно навязывали этот стиль фривольной "Гонимой невинности".

Кроме того, суфлер был пьян, а оттого сердит и слишком громок. Сколько ни увещевали его, сколько ни давал он клятв не брать перед спектаклем в рот спиртного, из суфлерской раковины всегда тянуло алкогольным душком, а подсказки перекрывали голоса самых громких актеров. Раньше суфлер был трезвенник, отличный был суфлер, но "окал" по-вологодски и очень возгорался. И половины действия не пройдет, а вся труппа окает и возгорается с суфлерскими интонациями. Выгнали его, да, видно, и этот, теперешний, скоро пойдет за своим предшественником.

Но публика принимала, как всегда, хорошо. В театр ходили себя показать и людей посмотреть, а то, что происходило на сцене, хоть и трогало зрителей, было далеко не главным в развлечении светского общества.

Алексей весьма вольно трактовал образ горничной. Он то мерил сцену угловатой мужской походкой, то застывал столбом, кусая губы и нетерпеливо топая ногой.

- Ах, мадам... Ну уж нет, мадам... Да пристало ли мне это, сударь, лепетал он невпопад, а в голове вертелся один вопрос: "Что делать?"

Ответ подсказал суфлер:

- Живой я, сударь, не дамся, - крикнул он реплику мадам Лебрен.

"Вот ответ, - подумал Алексей. - Живым я вам не дамся. Живым на пытки не пойду".

Как только сцена с его участием кончилась, он побежал в гримерную и, закинув юбку на голову, подпоясался шпагой.