Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого

• Название: Это настигнет каждого
• Автор: Ханс Хенни Янн
• Жанр: Современная проза

---

Это настигнет каждого. Х<анс> Х<енни> Я<нн>. <Тетрадь> VI Дополнение II

«Мы будем насыщаться друг другом, Гари... Бесконечность - это пустота для всего того, что никогда не существовало как что-то. Но все, что когда-либо было чем-то[101], вернется снова или будет странствовать по длинной дороге - три тысячи лет, а может, и пять тысяч. (Лошади, их чуткие ноздри и мягкие спины, тепло, простодушная доверчивость, красота темных губ, тяжелая мужская снасть жеребца... И мы не хуже, чем они, мы им - достойные товарищи».

Конец

ПРИЛОЖЕНИЯ Из норвежского дневника I915/1916

16.ХII. 1915. Мне пришло в голову, что существует очень много книг, напечатанных, чтобы их читали, и что о них можно было бы что-то сказать; но я ошибся, говорить о них нечего, ибо сама их репутация и публика, которую они для себя нашли, - или же факт их заброшенности и нечитаемости - характеризуют их в достаточной мере. Я отказался от мысли рассказывать о книгах, потому что люди все равно ничего не поймут, а будут, как и прежде, предпочитать напечатанную бессмыслицу, не умея даже защитить от нее хорошие книги. Итак, пусть каждый читает что хочет и сколько хочет, но мне жаль тех, кто, прежде чем вынести суждение о книге, считает необходимым прочесть ее целиком. Любую книгу лучше или с досадой захлопнуть через две-три страницы, или же с радостью дочитать до конца. Отклонения от этого правила возникают только в сомнительных случаях.

Итак, я не стану рассуждать о книгах, во всяком случае, о конкретных, понимая, что приведет это только к ссорам. Конечно, кое-кто полагает, будто времени у меня навалом, раз я написал пьесу-фарс о войне и мире, о народе и власти; но тут они ошибаются, как ошибаются и тогда, когда находят мою пьесу веселой или сатирической: она совсем не веселая, от нее скорее хочется плакать, а кроме того, в ней содержится чистейшая правда. Короче, чем там, нельзя высказать даже совсем простую, не нуждающуюся в доказательствах правду, потому что нужно учитывать следующее: правда сама по себе есть нечто такое, что можно познать, лишь отказавшись от всякой надежды. Если попытаться дать ей предварительное определение, Правда - это такая особа, которую человек, где бы он с ней ни встретился, норовит поскорее заковать в цепи. Потому-то Правда и не разгуливает по улицам: ведь блюстителей нравственности хватает повсюду, а поскольку сия особа всегда бывает взаправду голой, то есть не носит даже набедренной повязки, последствия ее встречи со стражами порядка предугадать нетрудно, особенно - завсегдатаю публичных бассейнов. На Правду тотчас нацепят фиговый листок, а то и запрут куда подальше, сочтя либо сумасшедшей, либо преступницей.

Только ради еще не напечатанных книг решился я рассказать о некоторых вещах, противных моему естеству. Начну с признания, что рождественские праздники детства, когда я о них вспоминаю, не кажутся мне счастливыми. Чуть ли не всякий раз я испытывал столько разочарований, что почувствовать потом радость просто не мог. Чаще всего - потому, что взрослые, по каким-то мелочным соображениям, не выполняли моего главного желания. Позже эти вечера, когда нам дарили подарки, бывали отравлены бранью и недовольством - главным образом из-за моего старшего брата. Признаюсь, что у меня имелся для недовольства и личный повод. В нашей семье накануне Рождества к столу подавали жареных карпов, а к ним - одну-две бутылки рейнского или мозельского. Часто мне приходилось присутствовать и при покупке рыб, и, к несчастью, при их убивании. Для меня это портило все дальнейшее. Кровь карпов была такой же красной, как и моя, а удар, которым их оглушали, казался столь ужасающе глухим, что я внутренне содрогался, и чувствовал озноб, и не мог ничего сказать. Признаюсь, жуткое ощущение пропадало, когда на кухне начинали готовить еду и последние следы крови исчезали. Масло растапливали, сливки надо было взбить и смешать с тертой редькой. Необычное, очень занимавшее меня зрелище. К тому же все более ощутимым становилось напряженное ожидание. По традиции мы садились за стол вечером. О точном времени праздничного ужина каждому сообщали заранее. За пять или десять минут до назначенного срока обнаруживалось отсутствие моего брата. Его звали, искали. Потом просто ждали, но он не приходил. Битый час никто не решался приняться за еду, прервать это ожидание. Все праздно сидели за столом, и в какой-то момент брат наконец появлялся. Но тут начиналась ругань, истреблявшая последние остатки радости. Родители наши всегда ругались ожесточенно, потому что раз за разом повторялось одно и то же: в Сочельник брат опаздывал к ужину. Он был таким невнимательным, что уходил на улицу с кем-нибудь из приятелей и забывал о времени, а случай не хотел помочь ему и всем нам.

Часто случалось, что накануне этого праздника я с мамой посещал старое церковное кладбище, где был похоронен мой брат, родившийся прежде, чем я, и носивший такое же, как у меня, имя. Мы покупали венок, а однажды купили маленькую живую елочку (сейчас-то она, наверное, уже очень большая). Все это повергало меня в смятение. Мы шли между рядами могил, пока не добирались до своего участка. Мама всякий раз становилась какой-то притихшей, а я вообще не отваживался дышать. Кровь циркулировала во мне, но я твердо знал, что это не моя кровь, что самому мне ничего не принадлежит, все принадлежит тому, кто здесь погребен. Я не понимал, почему мама не понимает, что я и есть тот, кого она, как ей кажется, здесь похоронила. Я был убежден, что ношу в себе душу брата: чужую душу, которая сейчас приблизилась к своему первичному телу и хочет выскочить из меня, попасть в могилу - именно в эту могилу. Слезы наворачивались мне на глаза, я чувствовал, что сейчас провалюсь под землю; и однажды, однажды - это было ужасно - могильная плита в самом деле осела, провалилась вниз... а я стоял перед ней. До сих пор не понимаю, почему в тот момент не упал и не умер, я ведь уже тогда знал тайну своего рождения: что мне суждено стать таким, каким был мой брат; и понимал, что его смеющаяся душа попала в другое, уродливое, отвратительно искаженное тело. Мне думалось, я никогда не сумею исполнить то, что исполнил бы он. Тут-то мама и заговорила возле могилы (если не ошибаюсь, в первый и последний раз). Она ругала смотрителя кладбища за небрежность в работе. И еще сказала, что такого давно следовало ожидать, потому что два гроба стоят в земле один на другом: гроб моего деда и, непосредственно на нем, гроб брата. Едва она это произнесла, до меня дошло, что сам я и есть тот, чей детский гробик когда-то опустили на черный дубовый гроб деда. Взрослые и не подозревали, как глухо один ящик стукнулся о другой и как это ужасно, когда ты лежишь на умершем. Но самую последнюю новость мама даже не поняла, она и не подозревала об этом ужасе... Да и как бы она могла догадаться, какой это кошмар, когда ты лежишь в гробу, а он вдруг проваливается, вторгаясь в останки твоего деда, который сам уже превратился в трухлявый скелет. Нет средств, чтобы описать ужас, который охватил меня тогда и охватывает снова и снова, стоит мне услышать, как в свежую могилу, на гроб, падают комья земли.

В другой раз случилось, что днем накануне Рождества на старом церковном кладбище происходило погребение. Думаю, то был последний умерший, которого там хоронили. Народу собралось мало - человек пять или шесть. Гроб опустили в старинный подземный склеп; я это видел, потому что мама, кажется, знала тех людей и захотела перекинуться с ними парой слов, из-за чего мы и остановились. Склеп был почти сплошь заполнен гробами, стоящими бок о бок и один на другом, - но, к счастью, ни один не сгнил, лишь цветы засохли. Испугало меня только одно: что гробы стоят так тесно. Мертвым нечем дышать, подумал я и тихо заплакал (для себя, вовнутрь себя) - в то время как к отверстию подкатывали черную плиту, которой его потом и закрыли.

В тот день мы замешкались и отправились в обратный путь поздней, чем обычно. Уже сгущалась тьма, а мы все блуждали по кладбищу и, поскольку надо было спешить, шагали прямо через могилы. Я думал: мертвые сейчас схватят меня за лодыжки и утянут вниз, к себе, потому что я, собственно, принадлежу к ним и ускользнул от них лишь на время. Но наконец закончилось и это, как кончается всё. Мы проходили мимо церкви, ярко освещенной, и мне вдруг очень захотелось войти туда, ведь я еще ни разу не бывал в храме. Я попросил маму; оказалось, она разделяет мое желание, но в тот день выполнить его было нельзя, а позже тоже не получилось - потому что позже мы всегда ходили на кладбище вместе с моим отцом, а он и слышать не хотел о посещении церковной службы. Вероятно, разочарование по поводу подарков так легко возникало у меня, потому что прежде случалось ужасное, - и я несправедлив к родителям, когда упрекаю их в том, что они не выполнили какую-то мою просьбу, хотя это было в их силах. Так или иначе, могу с уверенностью сказать: неомраченную радость - в рождественский праздник - я испытал лишь однажды. Тогда я получил в подарок корову, сделанную 375 из гипса, а сверху обтянутую раскрашенной замшей. Корова очень напоминала скульптурный эскиз: у нее выступали ребра и другие кости, имелось вымя с четырьмя сосками и сзади, между ляжками, - отверстие. Это животное доставило мне огромную радость; я спрятался с ним под стол, лег на ковер и рассматривал его снизу: видел брюхо коровы и ее разбухшее вымя. Может, тогда я и пережил впервые чувственное наслаждение; во всяком случае, помню, что удовольствие было совершенным, а радость, с какой я ощупывал вымя, превышала всякую меру. На основании этой истории я позже пришел к выводу, что радовать могут только подарки, которые правдивы, и что детям для их игр нужно дарить только зверей, имеющих нормальные половые органы и анальные отверстия, и только таких кукол, которые, если их раздеть, выглядят как настоящие мальчики или девочки. Добиться такого несложно, а затраченные усилия окупятся сторицей.