Александр Ольбик - Ящик Пандоры

• Название: Ящик Пандоры
• Автор: Александр Ольбик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-905939-98-3

Роман, действие которого происходит в постперестроечные годы в Латвии, в бывшем курортном, а теперь безнадежно захолустном городе Юрмале, где сложно переплетаются судьбы и поступки самых разных людей – от талантливого художника до новых буржуа и тех, кто их обслуживает, посвящен любви, той роли, которую играет она в нашей жизни, и тем проблемам, которые она с собой приносит. Произведение адресовано широкому кругу читателей

---

Однажды Дарий был свидетелем небольшой оргии на даче у живописца Кефала. Впрочем, ту развалюху, в которой жил этот конденсатор порочного духа, с большим трудом можно было идентифицировать с дачей, поскольку эта была деревянная будка с двумя крошечными комнатушками, без воды, туалета (бегай на улицу), что, однако, не отпугивало «племя младое, незнакомое». Во-первых, домик стоял в дюнной зоне, вокруг которого в унисон с морем шумели мачтовые сосны, что само по себе настраивало на романтическую волну, и во-вторых… Что же во-вторых? Ах да, хозяин дачи умел создавать видимость некой богемы, в антураж которой входили вино, впрочем, самое дешевое, а потому и самое дерьмовое, дешевые и тоже дерьмовые сигары, термоядерный дух которых распространялся на всю округу, и, конечно же, коллективный просмотр эротических видиков. Нет, это не было черной порнографией, кассеты все были якобы о любви (да здравствует подонок Тинто Брасс!) и в основном с таким сюжетом, где главным действующим героем, то есть телетрахателем, был какой-нибудь престарелый мудила. Но с гигантской елдой и патологофизическими экспромтами, которые у молодых девиц вызывали икоту желания и непреодолимое возмущение в местах, расположенных между тазобедренными костями.

И вот в один воскресный день, зайдя на ту «дачу любви» (неделю назад Дарий оставил у художника недавно написанный этюд на тему «морской пейзаж» и хотел услышать от мэтра компетентное мнение) первое, с чем он столкнулся, была парочка, которая прямо на крыльце, в абсолютно обнаженном виде… впрочем, кажется, на запястье одной из партнерш болтался какой-то браслетик… так вот, эта парочка не таясь, воскуривая фимиам любви, блозгалась на грязных, давно не подметаемых ступенях некрашеного крыльца. Она явно изображала из себя лесбиянок. Это были две девчушки, с которыми Дарий ни при какой погоде и даже при самой острой сексуальной голодухе не стал бы даже разговаривать. Ибо это были худосочные, с тонкими ляжками, с поблекшими от раннего разврата угристыми лицами, никогда не знающими дороги в салоны красоты, а главное, серые тела их были подзолисто-пологи, без каких бы то ни было архитектурных достопримечательностей… Да и что может быть отвратительнее женского минета? И поэтому Дарий, сдерживая рвотные позывы, переступил через этих, с позволения сказать, жриц любви, как переступают через улиток или дождевых червей, выползших на дорогу. Позади себя он услышал хриплое: «Эй, дядя, поосторожнее, прет, сволочь, как танк…» А в комнате, вернее, в одной из комнат этой дачи тире собачьей халупы, где сигарный дым стоял коромыслом, сквозь сизую пелену он с трудом разглядел сюрреалистическую картинку: на широченном надувном диване, с которого свешивались две безволосые старческие ноги, происходило тривиальнейшее действо… На Кефала насели две девицы: одна из них была у него почти на голове и он, видимо, своим натренированным языком тщился довести ее до оргазма, другая, стоя на полу на коленях, колдовала над Артефактом художника… Девица, то широко раскрыв рот, пыталась Его взять в себя, то бишь, в свое ярко накрашенное орало, то отстранялась, брала в руки и любовалась редкой масштабности мясистой игрушкой, у которой, между прочим, отсутствовала крайняя плоть. Дарий, увидев этот «обрез», тоже пришел в изумление, и хотя сам не жаловался на габариты своего Артефакта, тут его одолела зависть. Чтобы привлечь к себе внимание Кефала, он, преодолевая рвотные спазмы, кашлянул и отошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на залив. Море было тихим и серым, с едва заметными перекатами волн, сосны тоже никуда не спешили, а солнце уже опрокинулось к западу, и потому лучи его были косые и испускали на золотистые стволы сосен печаль и предчувствие осени.

– Дарий, это ты? – раздался прерывающийся то ли от волнения, то ли от эмоциональной усталости голос Кефала. – Если есть желание, присоединяйся… На столе вино, правда, закусь вся кончилась…

Дарий, не оборачиваясь, ответил:

– Я сыт и утром как следует размялся…

– Тогда я сейчас… Девочки, девочки, все, все, сеанс окончен, можете разбегаться, – в голосе художника сквозили уже другие, не игровые нотки.

Кефал поднялся с дивана и стал натягивать на себя неопределенного цвета трусы.

– У тебя очень красивая жена, но ты эгоист… – И тут же без перехода: – В общем, ты написал прелестный пейзажик, но он… Прости за откровенность, но он не имеет к искусству никакого отношения. Ты изобразил очень красивый уголок Юрмалы, и тона подобрал живые, а местами свежие, но это всего лишь фотография… Если тебе нравятся такие виды, купи фотоаппарат и снимай себе на здоровье… Сэкномишь краски и время…

Дарий, сжавшись, молчал. Конечно, ему было что возразить, особенно насчет собственных картин Кефала, на которых толстые, правда, реалистично выписанные женские задницы сюрреалистично переходили в корневища деревьев, а сами корневища прирастали к каким-то монстрам с человеческими торсами и хищными звереподобными рожами. А на другой картине и того круче: из влагалища бабы, раскинувшей в стороны ноги-корневища, хлещет водопад, под которым, грозя кому-то назидательно пальцем, стоит старец, очень похожий на самого Кефала.

– Ты только не обижайся… Как тебе объяснить? В искусстве нельзя врать, – в голосе художника послышалась так ненавистная Дарию безапелляционность. – Искусство, дорогой мой, не терпит повторов и вообще банальности… Оно должно быть всегда актуальным. Новизна, разнообразие, контрастность – вот что является сутью настоящего искусства.

Девицы уже переместились в другую комнату, откуда слышались их отрывистые реплики, смех…

– А твой сюр – это настоящее искусство? – не стерпел Дарий. – По-твоему, выходит, если бы во времена Левитана или Куинджи были фотоаппараты, то не было бы и этих замечательных пейзажистов? – Дарию было что возразить старику, но он относился к нему с той терпимостью, которую иногда диктует разница лет. И как ни крути, а Кефал своеобразный, в чем-то необычный, с чем Дарий считался и что по-своему ценил.

Разговор об искусстве закончился монологом хозяина и довольно общей и малоубедительной отмашкой Дария. После того как художник выпроводил из дома девиц, бросив вдогонку оставленные кем-то из них трусики, он закурил свою вонючую, местной крутки сигару и с чашкой тройного кофе как ни в чем не бывало уселся в раскладное кресло с холщовым сиденьем.

– Понимаешь, всему свое время, – продолжил лекцию Кефал. – Да, ты прав: и Левитан, и Куинджи, и Шишкин – большие художники, но они остались в своем времени. И те приемы, которые они использовали, их стиль для нас… ну как тебе объяснить… для нас, современных художников, считаются эпигонскими. Устаревшими, что ли… Нет в них божественной искры…

Дарию хотелось послать старца на хуй, но он сдержался и родил не очень убедительную фразу:

– Но ведь и нынешний сюрреализм тоже не сегодня появился на свет. До него были и Эрнест, и Арп, и Сальвадор Дали… и был «Мед слаще крови», и было «Постоянство памяти»… А в нынешних нет ничего нового, извини за выражение, одна пачкотня… Игрушки для снобов и бездельников… И вообще… – он взглянул на свои часы и поднялся с чуть живого дачного стула.

Дарий, понимая, что переубедить старого маразматика ему не удастся, забрал свой этюд-пейзаж, сиротливо валявшийся на полу вниз лицом, и, не сказав ни слова, вышел из пропахшей блудом и сигарами хибары…

…Вот такая ассоциация с Кефалом пришла в голову озадаченного Дария, когда он думал о «старческом возрасте» неизвестного, но, как ему казалось, представлявшего реальную угрозу его личной жизни испанца дона Хуана Гойтисоло…

В ожидании Пандоры Дарий не находил себе места, хотя понимал своим ревнивым нутром, что в первый день ничего с ней Такого не случится… Хотя может иметь место экспромт… Но как бы там ни было, взяв небольшой старый этюдник, он отправился на пленэр. Он прошел той же дорогой, которой возвращался вчера с пляжа, неся через плечо этюдник, а в руке – небольшой раскладной стульчик. Как и вчера, он миновал разомлевший от жары рынок, вступил в тень опасно нависшего козырька бывшего магазина мясных полуфабрикатов, вошел в аллею, по которой, как и накануне, гоняли юные гонщики на мини-электрокарах, а в тени густых лип (кто на скамейке, а кто в шезлонге) за ними наблюдали мамы и папы, на лицах которых было и умиление, и полдневная скука…

Дарий дошел до того места, откуда открывался вид на часть залива, кромки зарослей из ивняка и молоденьких сосен. Именно с этого места (когда-то там находился ресторан «Морская жемчужина», несколько лет назад сгоревший во время грозы) он схватывал и переносил на холст все цвета и переливы моря, песка, чаек, облаков, бритвенно отточенной черты горизонта и чего-то еще такого, чего обычный взгляд ни разглядеть, ни почувствовать не в состоянии. Говорят, глаз художника выделяет из видимого мира более двухсот цветовых оттенков, но еще большее количество «видит» внутри себя, и даже тогда, когда глаза его закрыты. Однако палитра Дария была бедновата, и отчасти это объяснялось его учтивой манерой в отношении искусства, ибо переизбыток радужности, чрезмерные яркость и светоносность ему претили, казались плохим вкусом… Второй причиной, влияющей на цветовую фактуру, была экономия красок.