Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия

• Название: Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
• Автор: Александр Костин
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0760-7

Более двухсот лет прошло со дня публикации литературного шедевра «Слово о полку Игореве», но авторство великого произведения установить так и не удалось. В захватывающую, едва ли не детективную историю вовлекается читатель с первых страниц книги.

Первое упоминание о «Слове» датировано 1797 годом. Рукопись «Слова» сохранилась только в древнерусском сборнике, приобретённом в начале 90-х гг. XVIII века одним из коллекционеров графом Алексеем Мусиным-Пушкиным у бывшего архимандрита упразднённого к тому времени Спасо-Преображенского монастыря в Ярославле Иоиля. Единственный известный науке средневековый текст «Слова» сгорел в 1812 году, что дало повод сомневаться в подлинности произведения.

Автор книги А. Костин доказывает, что «Слово о полку Игореве» – величайшая подделка в истории русской литературы. Оказывается, «Слово» было написано не в XII веке, а на 500 лет позже.

---

Пушкин явно готовился совершить масштабное, многоплановое исследование «Слова», о чем говорят многочисленные пометки на полях принадлежащих ему книг, а также подчеркивания отдельных слов в переводах «Слова». Например, на переводе А. Ф. Вельтмана сделано около тридцати замечаний.

Известны следующие три высказывания Пушкина о «Слове», обнаруженные в его статьях, заметках и планах, связанных с оценкой состояния русской литературы: «Но, к сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь, и на ней возвышается единственный памятник: “Песнь о полку Игореве”»[141].

«Несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности»[142]

Сказки, пословицы: доказательство сближения с Европою.

Песнь о полку Игореве.

Песнь о побоище Мамаевом.

Сказки, мистерии.

Песни[143].

Последнее высказывание приведено в «Планах» Пушкина по изучению истории русской литературы, которые в своем большинстве оказались не реализованными из-за раннего трагического ухода гения Земли русской из жизни. При внимательном прочтении «Планов» создается впечатление, что Пушкин интуитивно предсказал потомкам направление поиска автора «Слова о полку Игореве». Самому сделать это открытие ему до конца не удалось по ряду причин, при этом временной жизненный цейтнот в качестве одной из причин стоит, на наш взгляд, далеко не на первом месте.

О творческих планах поэта по глубокому изучению героической поэмы говорят также разрозненные заметки и записи: на записке П. А. Чаадаева, пять записей в тетради 2386, лист с заметками по объяснению древнерусских слов, клочок бумаги с выписками из Библии, выписка из Четьих-Миней[144], листочки с отдельными записями. Есть, в частности, заметки, явно связанные с работой над «Словом», например выписки терминов, относящихся к соколиной охоте. Многие листочки обнаружены между страницами изучавшихся Пушкиным книг. Некоторые записки могли быть вообще не обнаружены, например возражение Пушкина Каченовскому (в записи ошибочно названному Сенковским) по поводу слов Игоря «Хочу копье преломити, а любо испити» было обнаружено на записке П. Я. Чаадаева. Есть, например, и письмо И. И. Лажечникова к Пушкину от 22 ноября 1835 года, в котором писатель отвечает на вопрос Пушкина, почему и в каком значении он употребил слово «хобот» в «Ледяном доме» и в «Последнем Новике»[145].

Пушкин не случайно задал этот вопрос И. И. Лажечникову, поскольку его интересовала природа происхождения этого слова в предложении: «…нъ розно имъ хоботы пашутъ», однако вразумительного ответа не получил, поскольку в своем ответном письме И. И. Лажечников пишет следующее:

«…Теперь объясню Вам, почему я употребил слово хобот в Ледяном Доме и, кажется, еще в Последнем Новике. Всякой лихой сказочник, вместо того чтобы сказать: такимто образом, таким-то путем, пощеголяет выражением таким-то хоботом. Я слышал это, бывало, от моего старого дядьки, слыхал потом не раз в народе Московском, следственно по наречию Великороссийскому…»[146]

Но наиболее значительным вкладом А. С. Пушкина в «Слововедение» является его неоконченная статья «Песнь о полку Игореве», которая в наибольшей степени выражает в прямой форме отношение поэта к «Слову» и его незримому автору. Статья представляет собой «Введение» к тексту и «Толкования» памятника вплоть до слов: «А мои ти куряне сведоми къмети…» в обращении буй тура Всеволода к «светлому» брату Игорю.

К сожалению, статья осталась незаконченной, но даже в таком сокращенном виде в ней четко выражены отношение Пушкина к тексту памятника и трактовка его семантической сути[147]. Во «Введении» к статье Пушкин высказывает свою твердую убежденность в подлинности древнего текста «Слова».

Приводим статью без купюр с некоторыми комментариями в связи с тем, что широко распространенный ныне ее формат несколько отличается от «Замечаний на песнь о Полку Игореве», приведенных в Приложении IX «Материалов для биографии Александра Сергеевича Пушкина», изданных П. В. Анненковым[148].

ПЕСНь О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ

«“Песнь о полку Игореве”[149] найдена была в библиотеке графа А. Ив. Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Рукопись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее был полуустав XV века. Первые издатели приложили к ней перевод, вообще удовлетворительный, хотя некоторые места остались темны или вовсе невразумительны. Многие после того силились их объяснить. Но, хотя в изысканиях такого рода последние бывают первыми (ибо ошибки и открытия предшественников открывают и очищают дорогу последователям), первый перевод, в котором участвовали люди истинно ученые, все еще остается лучшим. Прочие толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными. Объяснениями важнейшими обязаны мы Карамзину, который в своей Истории мимоходом разрешил некоторые загадочные места.

Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему Стихотворения старого монаха Rowley. Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А. X. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий критик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!»[150]. (Выделено мной. – А. К.)

На этом содержание «Введения» согласно протографу А. С. Пушкина заканчивается, а следующие два абзаца являются поздней стилизацией на основании иных источников, найденных в бумагах поэта, о чем П. В. Анненков, в частности, писал:

«Здесь кончаются любопытные заметки нашего автора, но в дополнение к ним мы еще приводим отрывок, писанный карандашом и сохранившийся в рукописях. Им возражает Пушкин на мнение журнала «Библиотека для чтения», том IV, предполагавшего в «Слове о полку Игореве» такую же подделку, какой прославился Макферсон, и в языке Песни обороты XVIII века.

Вот эта заметка: «Подлинность самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Прочие не имели все столько поэзии, сколько находится оной в плане ея, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей Песни словами, открытыми в наших старых летописях или отысканными в других Славянских наречиях, где еще сохранились во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий Славянских. Положим, он ими бы и обладал – неужто такая смесь естественна?»[151]

Далее П. В. Анненков продолжал: «Заметка эта, может быть, должна была составлять начало самой статьи. Мысль, в ней заключающаяся, действительно развита во вступлении к разбору Песни»[152].

В «Заметке», приведенной Анненковым, отсутствуют следующие фрагменты, которые позже появились в нижеприведенной стилизации:

– «Других доказательств нет, как слова самого песнотворца»;

– «Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка «Песни о полку Игореве»;

– место: «…в плане ея…» стилизовано: «…в плаче Ярославны…»;

– «Гомер, если и существовал, искажен рапсодами»[153].

Наконец, в «Заметке» полностью отсутствует последний абзац «Введения», посвященный М. В. Ломоносову.

Все эти фрагменты, очевидно, заимствованы из других сочинений поэта, но, к сожалению, не указанных неизвестными авторами отмеченной выше и нижеприведенной стилизации «под Пушкина».

«Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? но Карамзин не поэт. Державин? но Державин не знал и русского языка, не только языка «Песни о полку Игореве». Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна? Гомер, если и существовал, искажен рапсодами.