Александр Амфитеатров - Заря русской женщины

• Название: Заря русской женщины
• Автор: Александр Амфитеатров
• Жанр: Публицистика

«Буря, гремящая надъ нашимъ отечествомъ, поставила на очередь политическаго выполненія одну изъ величайшихъ соціальныхъ реформъ, – если не самую великую, – какими свидѣтельствуется государственная возможность и готовность «отречься отъ стараго міра», оторватъся отъ. одряхлѣвшихъ устоевъ буржуазно-полицейскаго уклада для перемѣщенія на новые устои строя соціалистическаго. Русская революція четвертаго сословія рѣшительно выдвинула впередъ вопросъ о, такъ сказать, пятомъ сословіи, присущемъ неизмѣнно всѣмъ странамъ и государствамъ, каждому граду и каждой веси, – вопросъ о женщинѣ, женскій вопросъ…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

---

Итакъ мы исторически застанемъ славянскую женщину въ первомъ періодѣ побѣды сильнаго пола надъ слабымъ, – когда побѣда эта еще не порабощеніе, но лишь капитуляція по договору – на условія мужской гегемоніи. Женщина согласилась стать вторымъ номеромъ, но отнюдь не отказалась отъ самостоятельности, – нѣтъ лишенія правъ, нѣтъ ухода въ «половую опеку». Старинныя славянскія «правды» и статуты суть памятники той послѣдовательной борьбы, какъ вяли обычныя начала женской свободы подъ дыханіемъ византійскаго монастыря и римскаго права, прошедшаго къ сяавянамъ черезъ сосѣдскіе германскіе фильтры. Но было бы ошибочно предполагать, что правовой обычай уступилъ легко и скоро. Нѣтъ, онъ былъ крѣпокъ одинаково и въ добрѣ, и во злѣ для женщины. Вы, конечно, всѣ слыхали о древнемъ брачномъ обычаѣ славянъ, чтобы молодая снимала съ мужа сапоги въ знакъ будущей покорности. Обычай этотъ, почти повсемѣстный въ славянствѣ, знаменитъ, благодаря романическому преданію о Владимірѣ и Рогнѣдѣ, которая не захотѣла «разуть робичича». Но, быть можетъ, нигдѣ онъ не выразителенъ такъ для старославяескаго брака, какъ y славонцевъ. У нихъ молодая снимаетъ съ мужа сапогъ въ знакъ покорности, но затѣмъ бьетъ снятымъ сапогомъ мужа по головѣ – знакъ, что не воображай, будто я всегда тебѣ буду прислуживать. Печать такой договорности лежитъ, въ теченіе среднихъ вѣковъ, на славянскомъ правѣ во всѣхъ его статьяхъ по женскому вопросу. И, опять-таки, чѣмъ чище славянство народа, тѣмъ уступчивѣе его средневѣковое право по отношенію къ женщинѣ. На первомъ планѣ остаются поляки, далѣе – чехи. У нихъ, даже въ памятникахъ XIV и XV вѣка, когда попадается законодательное нововведеніе мужевластнаго типа, связывающее женщину «половою опекою», можно почти безошибочно прослѣдить заимствованное происхожденіе такихъ нормъ отъ германскихъ сосѣдей. Таковы, напримѣръ, ограниченія имущественныхъ правъ женщины въ Вислицкомъ статутѣ, обоснованныя на разсужденіи о fragilitas sexus, o хрупкости или въ старопольскомъ переводѣ «кревкосци» пола Вы слышите, что разсужденія эти, сошедшіяся въ своей терминологіи съ извѣстнымъ восклицаніемъ о женщинахъ Гамлета, даже первоначалыюе выраженіе-то себѣ нашли лишь въ латинскомъ языкѣ, юридическомъ волапюкѣ Западной Европы.

Отсутствіе половой опеки, прежде всего, подразумѣваетъ наличность половой свободы, свободы полового выбора. Дѣйствительно, доисторическая славянка, повидимому, пользовалась въ этомъ отношеніи свободою почти неограниченною; и даже пресловутое «умыканіе женъ» являлось результатомъ предварительнаго соглашенія умыкаемой съ умыкателемъ. Насильственное умыканіе ыаказывалосъ строго. По чешскому земскому праву умыкнутой насильственно предоставлялось самой отрубить похитителю голову. Мазовецкіе и польскіе статуты, a также всѣ три литовскіе обрекаютъ похитителя на смерть или фактическую, или гражданскую (состояніе «безславія», infamia), если похищенная не спасетъ виновнаго согласіемъ выйти за него замулсъ. На Руси – подобныя дѣла быстро подпали подъ руку церкви. Они подлежали епископскому суду и именовались «уволочскія»: аще кто уволочетъ дѣвку. Уволоченной дѣвкѣ Ярославовъ уставъ указываетъ платить «за соромъ, a епископу – за судъ».

Русь никогда не любила смертной казни и, съ самыхъ раннихъ дней своихъ, предпочитала искать ей штрафныхъ, денежныхъ замѣнъ.

Козьма Пражскій, чешскій бытописатель, къ сожалѣнію часто уходившій отъ лѣтописи въ область историческаго романа, даетъ наиъ удивительную картину первобытной общности браковъ. «Не было преступленіемъ мужа брать жену другого, a женѣ выходить замужъ за другого. Что нынѣ считается цѣломудріемъ, тогда было великимъ безчестіемъ, если мужъ довольствовался одною женою, a жена – однимъ мужемъ». Въ указаніи этомъ имѣется въ виду не многоженство, которое вошло въ славянскій обиходъ сравнителъно поздно и, вѣроятно, подъ восточными вліяніями, но необыкновенная легкость, съ какою возникалъ первобытный бракъ, чтобы такъ же легко разрываться. Козьма Пражскій говоритъ, въ очень поэтическихъ образахъ, даже о мужьяхъ и женахъ на одну ночь, разстававшихся навсегда съ наступленіемъ утра. Браки былинныхъ богатырей кратковременны и непрочны, условны, легко расторжимы, хотя бы и при наличности церковнаго обряда. Каждая отлучка богатыря въ «поле» сопровождается своеобразнымъ договоромъ съ женою, сколько времени должна она мужа ждать, послѣ какого срока властна за другого замужъ пойти. A то, говоритъ Добрыня, «знаю я ваши норовы женскіе: мужъ за дровами въ лѣсъ поѣдетъ, a жена за другого замужъ пойдетъ». Широкое право развода по соглашенію ограничило въ славянствѣ только христіанство, да еще съ превеликимъ трудомъ. Въ 994 году противъ «недозволеннаго расторженія браковъ» гремитъ апостолъ чеховъ, св. Войцѣхъ, но, очевидно, безъ всякаго успѣха, такъ какъ, сорокъ пять лѣтъ спустя, кн. Брячиславъ, надъ гробомъ св. Войцѣха, вынужденъ объявить вѣчное изгнаніе тѣмъ виновнымъ, «если мужъ оставитъ жену или жена мужа». Врядъ ли, однако, законъ такого рода могъ быстро противодѣйствовать вкоренившемуся обычаю, – чехи и моравы были сосѣди полякамъ, a y послѣднихъ, въ то же самое время, самъ законодатель, знаменитый Болеславъ, три раза разводился съ женами, не спрашивая разрѣшенія y церкви. У поляковъ обычай свободнаго развода держался настолько долго, что впослѣдствіи съ выборныхъ королей бралось даже обязательство – не разводитгся съ женою иначе, какъ въ церковномъ порядкѣ. Послѣдній примѣръ подобнаго обязательства мы имѣемъ отъ столь поздней эпохи, какъ XVI вѣкъ: его долженъ былъ дать панамъ-избирателямъ Генрихъ Французскій, Валуа. Нѣкоторые законодательные памятники средневѣковья германскаго прямо называютъ разводъ венедскимъ, т. е. славянскимъ обычаемъ. На Руси церковь, съ первыхъ же дней своихъ, объявила войну добровольному разводу тѣмъ, «иже свое подружіе оставятъ и поимаютъ инѣхъ, также и жены». Однако, обычай боролся съ закономъ необыкновенно стойко и живуче. Двусторонній разводъ, по соглашенію мужа и жены, даже въ Россіи держался исподволь до ХѴІII вѣка: лишь въ 1769 году былъ изданъ указъ, рѣшительно уничтожившій такъ называемыя «разводныя письма». У славянъ, сохранившихъ остатки старинныхъ нравовъ, напр. черногорцевъ, гражданскій разводъ существуетъ и въ наши дни. Обрядъ его приблизительно тотъ же, что описывали старинные путешественники для Малороссіи XVII вѣка. Символомъ расторгаемаго брака является ткань, – поясъ или кусокъ полотна – которую супруги тянутъ въ разныя стороны, покуда она не лопнетъ. Послѣ этого и браку конецъ, и жена возвращается въ свой дѣвичій домъ, вмѣстѣ съ приданымъ. Если она была замужемъ болѣе десяти лѣтъ, то мужъ обязанъ платить ей пожизненную пенсію, въ размѣрѣ, опредѣляемомъ міровою сходкою. Славянскій институтъ полюбовнаго развода былъ настолько народенъ, что – мы увидимъ впослѣдствіи – онъ приспособилъ къ своимъ потребностямъ даже и воинствующую противъ него церковь. Удѣльный періодъ подготовилъ и выработалъ ту оригинальную форму развода черезъ постриженіе въ монашество, злоупотребленіе которою современные путешественники изъ Европы отмѣчали единогласно, какъ одну изъ самыхъ характерныхъ особенностей московской Руси.

Итакъ, славянская женщина, порабощаясь, узнавала постепенно опеку мужа, опеку рода, но половой опеки – опеки только за то, что она женщина, a не мужчина, столь свойственной гератанскому праву, она не узнала. Вамъ, конечно, извѣстно, что родовой бытъ классифицируется двумя преемственными подраздѣленіями, въ зависимости отъ того – господствуетъ ли въ немъ начало материнское или отцовское, ведутъ ли свое родословіе потомки колѣнами, исходящими отъ праматери, или исходящими отъ праотца. Въ первомъ случаѣ, родъ называется когнатическимъ, утробнымъ; во второмъ случаѣ – агнатическимъ. Родовая опека надъ славянскою женщиною – уже агнатическая, но сохранила въ себѣ очень много чертъ когнатизма, говорящихъ о томъ, что древнія преданія матріархата, женовластительства были, въ эпоху правовой формировки, если даже изжиты уже, то не забыты народомъ. Въ особенности сказывается это обстоятельство въ оригинальномъ институтѣ «материнской власти», materna potestas, бытовая наличность котораго выдѣляетъ славянскія права изъ всѣхъ другихъ въ средневѣковьѣ. И съ такою яркостью, что нѣкоторые историки права даже отрицали существованіе въ славянскомъ обычномъ правѣ спеціальной отцовской власти (mimdium, patria potestas), столь характерной для древнихъ уложеній Западной Европы, и предполагали, вмѣсго нея, вѣроятность смѣшанной родительской власти. Это – преувеличеніе. При жизни обоихъ родителей, материнская власть была силою скорѣе моральнаго вліянія на дѣтей, чѣмъ правового воздѣйствія. Обычай признавалъ за матерью преимущество воспитательной роли и требовалъ ея участія, если не рѣшающаго, то вѣско-совѣщательнаго въ вопросѣ о бракѣ потомства. Но со смертью мужа, славянская «матерая вдова» оставалась существомъ не только лично свободнымъ, но и властнымъ надъ семьею своею, хотя бы въ ней были и возрастныя дѣти. Лишь съ XV вѣка начинаются мужскія ограниченія опекунства вдовы-матери. Ранѣе – оно простирается не только на семейственныя и имущественныя отношенія, но даже и на политику и администрацію первобытныхъ славянскихъ племенъ-государствъ. Такими властными матерями-опекуншами были на Руси Ольга, y чеховъ Драгомира, мать Вячеслава, y поляковъ Елена, мать Лешка, и Рикса, мать Казимира. Въ частной жизни – любопытенъ примѣръ матери знаменитаго аскета Ѳеодосія Печерскаго: жестокія истязанія, которыя претерпѣвалъ этотъ восторженный юноша отъ своей родительницы за пристрастіе къ монашеству, свидѣтельствуютъ о полнотѣ правъ материнскаго распорядительства свободою и благополучіемъ потомства. Опека матери и вдовы прекращалась только вторичнымъ выходомъ замужъ, т. е. переходомъ ея въ другой родъ и отчужденіемъ отъ рода своихъ дѣтей, черезъ самоотдачу подъ новую родовую опеку. Любопытно, что въ былинахъ матери богатырей – почти всѣ вдовы и неизмѣнно всѣ держатъ могучихъ сыновей своихъ въ ребяческомъ повиновеніи. Даже пресловутый Васька Буслаевъ, буйный типъ новгородской вольницы, что «не вѣровалъ ни въ сонъ, ни въ чохъ, только вѣровалъ въ свой червленый вязъ», трепещетъ передъ волею матери, какъ мальчишка, котораго сажаютъ въ карцеръ на хлѣбъ и воду. Тѣмъ же огромнымъ уваженіемъ къ матери-вдовѣ, какъ былины, дышатъ завѣщанія удѣльныхъ князей. Мы видимъ мат-вдову то имущественною опекуншею своихъ дѣтей, то ихъ нераздѣльною совладѣлицею – чаще всего съ младшими дѣтьми, послѣ выдѣла старшихъ, то безапелляціонною распорядительницею наслѣдственныхъ выдѣловъ, и это, опять-таки, включительно до отношеній государственныхъ. Даже на закатѣ удѣльной Руси и на зарѣ московскаго самовластія, Іоаннъ Калита и Дмитрій Донской оставляютъ вдовамъ своимъ полномочія блюсти удѣлы дѣтей. «Если одинъ изъ сыновей умретъ, то удѣлъ его мать дѣлитъ между остальными сыновьями; если по смерти отца родится сынъ, мать должна подѣлить его, взявши части отъ удѣловъ старшихъ его братьевъ; наконецъ, если y одного изъ сыновей, по какимъ-нибудь причинамъ, убудутъ вотчины, мать придаетъ ему отъ удѣловъ остальныхъ его братьевъ» (Шпилевскій).