Юлия Серебрякова - Четвероевангелие

• Название: Четвероевангелие
• Автор: Юлия Серебрякова
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7429-0812-8

Учебное пособие призвано сориентировать читателей в содержании Четвероевангелия, помочь пониманию догматического и духовно-нравственного смысла евангельских событий и учения в свете церковного предания. Оно написано на основе курса лекций, прочитанного слушателям Факультета дополнительного образования Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, и адресовано в первую очередь им. Но книга также будет полезна тем, кто впервые приступает к систематическому изучению Четвероевангелия.

---

2.2.3. Откровение Царства Божия в притчах

В Евангелии сохранено множество притч Христа и приточных речений, то есть кратких сравнений, например: «Вы – соль земли… Вы – свет мира» (Мф. 5: 13, 14). Притча – это поучение-загадка; в притче обязательно присутствует образ, что-то символизирующий. В части евангельских притчей есть довольно развернутый сюжет (например, притча о сеятеле, о закваске, притча о злых виноградарях, притча о мытаре и фарисее, притча о блудном сыне), в других притчах даются только характерные образы, находящиеся в определенных отношениях между собой (например, добрый Пастырь, овцы, волк, наемники и воры в притче о Пастыре добром в Евангелии от Иоанна; или связь лозы и ее ветвей в притче о виноградной лозе в том же Евангелии).

В греческой Библии есть два слова, употребляемых для обозначения того, что на русский язык и на славянский мы перевели бы как «притча»: «параболи, παραβολή» (отсюда название такого образного выражения, как парабола) – сравнение, подобие, образ и «паремия, παροιμία» – поговорка, пословица. В синоптических Евангелиях используется слово παραβολή, в Евангелии от Иоанна – παροιμία.

Почему Господь говорил притчами? Во-первых, это свойство восточного образа проповеди, Господь не отделял себя от семитского, восточного менталитета, Он в нем родился, в нем жил и в этом смысле для своих был своим. Притчи часто использовали и пророки, это библейская традиция. Многие евангельские образы являются ветхозаветными аллюзиями, легко опознаваемыми слушателями и составляющими, как выражаются лингвисты, «фоновое знание»[188]. Например, когда в одной из притчей Царствие Небесное уподобляется закваске, которую жена взяла и спрятала в трех мерах (сатах) муки, доколе не вскисло все (Мф. 13: 33), образ трех мер был хорошо знаком слушателям Христа: в книге Бытия описано, как Авраам спешит к Сарре и говорит: «Замеси три меры [саты] муки» (Быт. 18: 6). Жена из притчи явно перекликается в сознании иудеев, наизусть или близко к тексту знавших Писание, с супругой «отца всех верующих» (Рим. 4: 11) и невольно обращает мысли к значению этого образа.

Кроме того, Господь говорил притчами, «чтобы сделать свою речь более выразительной и запоминающейся, при помощи образов внушить им определенные вещи»[189]. Очевидно, что пересказать притчу о мытаре и фарисее легче, чем Нагорную проповедь или беседу о равенстве Сына и Отца, так как выразительный и знакомый образ, сюжетная история удобнее для запоминания. Но что важно: притча отнюдь не упрощает проповедь, не делает учение очевидным (иначе ученики не подходили бы к Христу и не говорили: мы ничего не поняли, разъясни). Притча – это прикровенное знание, символ[190], который связывает разные планы бытия: мир духовный и мир земной. В этом отношении притча сопоставима с функциями оконного стекла: с одной стороны, оно соединяет нас с внешним миром, сообщает нам знание о том, что происходит за окном, а с другой стороны, отделяет от него. То есть функция символа двойственна – сообщить некое знание и в то же время сохранить это знание от чрезмерного дерзновения человеческого ума; символ дает возможность прикоснуться к тайне духовного мира, тайне богооткровенной и в то же время защищает ее. Притча – это и откровение, и препятствие. Проповедь в притчах защищает истину от поругания: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф. 7: 6). Христа окружала толпа, в который были не только искренние, непредвзятые люди, но и те, кто искал, как бы уловить Христа в слове: «Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите – и не уразумеете, и глазами смотреть будете – и не увидите, ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф. 13: 13–15). Понятно, что тот, кто хотел слышать, чье сердце было для Христа открыто и готово к вере, тому тайны Царства открывались и в приточном образе: «Кто имеет уши слышать, да слышат» (Мф. 13: 9).

Почти все притчи Христовы можно назвать притчами о Царстве Божием. Некоторые притчи говорят о том, что такое Царство, другие – о том, как войти в него, но строго классифицировать притчи по содержанию невозможно, в одной притче могут быть отражены многие реалии духовной жизни. Например, можно притчу о мытаре и фарисее отнести к притчам о покаянии, а можно назвать ее и притчей о молитве или о смирении. Но некоторые притчи по преимуществу можно отнести к притчам о Царстве, потому что Сам Христос это делает, говоря: «Царство Небесное подобно…» «Царство Небесное» и «Царство Божие» – это синонимы, то и другое выражение указывают на иную, таинственную реальность по отношению к реальности земного мира. Отсюда сложность адекватного описания в терминах нашей действительности того, что «не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2: 9). В Евангелии от Иоан на Царство Божие часто называется просто «жизнь вечная» (например: Ин. 3: 15–16; 4: 14, 36; 5: 24, 39 и т. д.). В явлении Царства сочетаются два плана – времени и вечности: во Христе человек на земле уже обладает Царством Божиим, но в то же время он им еще не обладает, уже имеет в себе вечную жизнь и в то же время еще только стремится к ней (это общехристианское состояние между «уже» и «еще» ап. Павел выразит одной фразой: «Мы спасены в надежде» (Рим. 8: 24). Притча как прикровенная форма знания помогает уловить эту двойственность в явлении Царства, явление Царства как процесс.

В Евангелии от Матфея в одном месте собраны семь притч Христа о Царстве (Мф. 13): о сеятеле, о пшенице и плевелах, о неводе, о закваске, о зерне горчичном, о сокровище, зарытом в поле, и о жемчужине. В Евангелии от Марка приведена еще одна притча о Царстве – о невидимо растущем семени (Мк. 4: 26–29). Прежде чем сказать, какие черты Царства Божия раскрываются в этих притчах, учтем совет свт. Иоанна Златоуста: «В притчах не нужно все изъяснять по буквальному смыслу, но, узнав цель, для которой она сказана, обращать сие в свою пользу, и более ничего не испытывать»?[191] Если акцентировать детали приточной истории, можно лишить притчу всякого смысла, она «работает» только как цельный образ, – например, в притче о жемчужине Господь говорит, что Царство подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, но очевидно, что конкретным образом Царства здесь является не купец, а жемчужина. Притча же в целом показывает, что Царство – это высшая ценность для человека и ради него надо оставить все, что было дорого прежде.

Притча о сокровище, зарытом на поле, близка притче о жемчужине: чтобы приобрести это поле, человек продает все, что имеет. Притча о сеятеле, как и притча о пшенице и плевелах, была объяснена Самим Спасителем (см.: Мф. 13: 18–23). Притча о сеятеле показывает, что Царство благовествуется всем (как сказал ап. Павел, Бог «хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» – 1 Тим. 2: 4), но принимается различно, будет ли слово Божие «работать» в человеке, принесет ли плод, зависит от самого человека, от его желания стать «доброй землей». Спасение понимается в Церкви как синергия, соработничество Бога и человека. Бог, как известно, может все, кроме одного – спасти человека против его воли. Ближайший евангельский пример, показывающий эту притчу в действии, – противление иудеев проповеди Христа, отказ принять Его, что Сам Спаситель объяснял греховностью этих людей: «Ищете убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас… Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего. Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи. А как Я истину говорю, то не верите Мне» (Ин. 8: 37, 44–45). Такое состояние сердца выражено в притче образами каменистой земли, придорожной почвы и земли, заросшей терниями.

Притчи о пшенице и плевелах и о неводе похожи: в обеих производится разбор, отделение плохого от хорошего. Обе притчи относятся к притчам эсхатологическим, то есть изображающим события в конце мира: «…сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя – это сыны Царствия, а плевелы – сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы…» (Мф. 13: 36–43); «Еще подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и, сев, хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончине века: изыдут Ангелы, и отделят злых из среды праведных, и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 13: 47–50). Притча о плевелах, как и притча о сеятеле, показывает обращенность проповеди Евангелия ко всему миру, ко всем людям. Но и среди принявших проповедь Царства без устали трудится диавол. Образ появившихся плевел среди пшеницы и наличие плохих рыб среди хороших показывают, что в Церкви до Страшного Суда пребывают и грешники, и праведники.