Владимир Десятерик - Павленков

• Название: Павленков
• Автор: Владимир Десятерик
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-92898-8

Автор книги, не один десяток лет сам посвятивший издательскому делу, рассказывает об известном русском издателе, родоначальнике биографической серии «Жизнь замечательных людей» — Флорентии Федоровиче Павленкове, всю свою жизнь занимавшемся просвещением и образованием родного народа, а накопленным капиталом и львиной долей средств от распродажи изданий распорядившемся самым благородным образом — он завещал их на организацию двух тысяч народных читален и библиотек в отдаленных российских деревнях.

Жизнеописание, созданное на основе многочисленных мемуарных и эпистолярных источников, дает возможность читателю самому увидеть, сколько сил, времени и кропотливой работы требовалось затратить издателю, чтобы его книга увидела свет и пришла к читателю.

---

Ростислав Иванович Сементковский вспоминал: «Он съездил в Крым, попробовал там отдохнуть, но, подчиняясь бившей в нем ключом энергии, из Алушты взобрался пешком на Чатыр-Даг. Понятно, что и Крым ему при таких обстоятельствах пользы не приносил. Впрочем, он из экономии себе экскурсий на юг больше не позволял и довольствовался скромной дачей под Петербургом».

Однако состояние его здоровья все ухудшалось. Флорентий Федорович стремился гасить недуг еще более активной работой. А когда отрывался от дел, угнетало предчувствие надвигающейся беды. Поздравляя с Новым годом В. В. Уманова-Каплунского, Флорентий Федорович не мог скрыть грусти и тревоги: «Вместо визитной карточки, которой у меня не оказалось под рукой, посылаю Вам это коротенькое письмо вместе с обычными новогодними поздравлениями, — писал он. — Не жду себе ничего хорошего от 93 года, но желаю, чтобы, по крайней мере, другие были более моего счастливы в этом отношении. Пусть же судьба сделает для Вас такое исключение».

Непрекращающийся кашель Флорентия Федоровича тревожил его друзей, и они настойчиво советовали проводить, по крайней мере, осень, если не всю зиму, где-нибудь на Ривьере. «Он сперва решительно восстал против этой мысли, говоря, что дело этого не допускает, да и средства не позволяют, — свидетельствовал Р. И. Сементковский. — Видя, что все мои доводы остаются без результата, я его спросил, уверен ли он, что его наследники поведут его дело, дело немаловажное, так же умело и любовно, как он сам. Он возразил, но уже не так уверенно: “Что за комплименты!” Я не настаивал, полагая, что кашель доскажет ему то, чего я не досказал. И действительно, в следующую осень он поехал в Ниццу…»

Между деловыми строчками в павленковской переписке нет-нет да и промелькнет сугубо личное. В письме Р. И. Сементковскому от 24 сентября 1893 года, обсуждая проблемы издания труда Ф. Энгельса, цензурные неприятности в связи с биографией Л. Н. Толстого, Павленков упоминает о своих проблемах: «Наполовину уже уложился в дорогу и на днях еду. А Вы, наверно, думали, что я уже давно за границей. Масса всякого рода издательских “дел” и бесконечных хлопот мешает сняться с якоря».

Врачи рекомендовали Флорентию Федоровичу поселиться в Ницце. Ему понравился этот известный курорт на берегу Генуэзского залива. Чудный климат, мягкий и успокаивающий, облегчал его страдания. Приятно было бродить по улицам, которые помнили Гарибальди, Бланки…

К концу следующего года Павленков вновь отправляется во Францию. 29 октября 1894 года из Монтрё он писал А. М. Скабичевскому: «Чувствую себя здесь совсем недурно, даже хорошо. Понемногу освобождаюсь от кашля. На днях переезжаю в Ниццу, так как в Монтрё погода начинает портиться!..»

А спустя чуть больше месяца уже из Ниццы в письме Р. И. Сементковскому рассказывает немало подробностей из своего лечебного режима. «В Монтрё все оказалось так, как Вы говорили, — пишет он 6 декабря 1894 года. — Там можно найти все земные приспособления, — двойные рамы, печи и пр. У меня в двух небольших комнатках температура никогда не понижалась до 14 градусов и только к утру иногда бывало 12–13. В Ницце чудная погода. До сих пор мне еще ни разу не приходилось выходить на утреннюю прогулку (10–11½) в осеннем пальто, а всегда в крылатке. Для вечеров же мое петербургское осеннее пальто оказалось слишком теплым, так что пришлось сшить другое, более легкое. Хотя я и поправляюсь, но конечно, все это благополучие довольно условно. Например, сегодня при всем своем благополучии я прекрасно покашлял. Но все это пустяки, и я отношусь к своей физике так спокойно, что доктор итальянец, исследовавший меня на моей новой квартире, рекомендовал хозяину, тоже прихварывающему — брать от меня в этом отношении пример».

И все последующие зимние сезоны он стал проводить на Ривьере. Правда, в письмах друзьям постоянно сетовал шутливо, что «Ницца его в гроб уложит», потому что, когда его нет в Петербурге, «типографии и корректора его изводят». Но безусловно курортный климат благотворно действовал на его здоровье. Возвращался он оттуда бодрее.

Издателя, разумеется, раздражали многомесячные отрывы от любимого дела. По этой причине происходили нередко вынужденные производственные задержки. Его нервное возбуждение по таким случаям не способствовало, конечно, укреплению и без того уже пошатнувшегося здоровья. Друзья и товарищи всячески пытались ободрить и поддержать Флорентия Федоровича. «Я завидую Вам, могущему любоваться южным солнцем и дышать истинным воздухом», — писал Ф. Ф. Павленкову И. Н. Потапенко 24 февраля 1897 года.

Однако ни теплые слова друзей, ни увещевания докторов не могли удержать Флорентия Федоровича на чужбине. Он рвался, как только чуть-чуть обнаруживалось улучшение в его самочувствии, в Петербург. «Неутомимый работник, он желал жить и работать на Родине и для Родины», — писал один из современников.

1898 год для Флорентия Федоровича едва не стал роковым. Простуда настолько обострила его и без того болезненное состояние, что, казалось, подняться ему уже не удастся. К счастью, худшего не случилось. Он сумел побороть болезнь и на этот раз и снова с головой окунулся в повседневные издательские заботы.

То ли перемена климата и обстановки, то ли организм усилил свою сопротивляемость, но по приезде на юг Франции Павленков почувствовал прилив энергии. Он работал теперь куда больше, чем в Петербурге. Уже 19 февраля 1899 года он направляет письмо Н. А. Рубакину и ставит его номер — 276. Это значит, что до этого Флорентий Федорович уже отправил 275 посланий. «Если мой ответ Вам скажется короче, чем Вы могли ожидать, — писал Павленков, — то да послужит для меня смягчающим обстоятельством № почтового отправления, которое мне приходится делать отсюда со времени моего приезда в Ниццу. Я понимаю очень хорошо Ваши колебания и ту боль, которые Вы должны испытывать при мысли о возможности покончить с издательским делом, идейная сторона которого может не только занимать человека, но просто сделать его своим рабом».

Эти строки звучат как исповедь Флорентия Федоровича. Действительно, избранный им собственный путь ничем не отличался от добровольного самопорабощения… «Тем не менее, — продолжал Павленков, — надо всегда останавливаться на такой деятельности, где человек способен приносить наибольшую пользу обществу, а потому я всегда предпочел бы Вас видеть на поприще хорошего популяризатора, автора полезных народных книжек, рецензента и публициста, чем издателя или комиссионера каких бы то ни было издательских фирм, тем более что, судя по Вашим словам, популяризация Вам достается легче, чем туры польки всякой сильной танцорке. Печатный лист в день — о такой головокружительной быстроте страшно даже подумать… Если бы это было даже маленькой гиперболой (не в частности, а вообще), то и тогда можно только сказать: “В добрый час!”»

Отговаривая своего юного друга от того, чтобы тот целиком отдался издательскому делу, советуя ему сосредоточиться на популяризации, поскольку, несомненно, у него было к этому подлинное призвание, Флорентий Федорович в то же время не хочет навязывать свое мнение. «Если же Вам захотелось бы разнообразить свою деятельность, — пишет он, — то ведь никто Вам не мешает от времени до времени иметь дело по частным изданиям с иной или Поповой, которая Вас даже знала, сознаваясь, что она была не права, порвав с Вами».

Разве можно сказать, что строки эти принадлежат серьезно больному человеку, переносящему невероятно тяжкие личные испытания? Он по-прежнему надежная опора другим. Он и будет оставаться таким до своего последнего часа…

Флорентий Федорович был фанатиком своего дела: он жил и дышал им. Даже в последние дни своей жизни, свидетельствовал Н. А. Рубакин, он неустанно работал, читал и правил рукописи, диктовал распоряжения. Делился с Рубакиным своими проектами, словно торопился сделать как можно больше и быстрее. «Разбитый и больной телом, он был необыкновенно бодр духом; находясь при смерти, был так же бодр, как и во время своего знаменитого процесса по первому изданию сочинений Писарева».

В последнем году девятнадцатого столетия Флорентию Федоровичу исполнилось шестьдесят лет. Были поздравления друзей и товарищей, общественных, интеллигентских групп, учащейся молодежи. Однако сам юбиляр ощущал невероятную усталость, которая не давала возможности работать так, как считал это нужным издатель.

К осени болезнь обостряется. Чахотка, осложненная инфлюэнцой, снова уложила Флорентия Федоровича в постель. Он чувствовал, что силы на исходе, и не собирался ехать в Ниццу.

Облегчение наступило лишь к середине декабря. Врачи рекомендовали не мешкая отправиться в южные края. Сразу после встречи Нового года Флорентий Федорович, слабый, больной, отправляется из Петербурга в Ниццу.

В первые дни приезда ему стало лучше, но затем температура снова поднялась и состояние резко ухудшилось. А 20 января 1900 года Флорентия Федоровича не стало. Один из его друзей, Р. И. Сементковский, с болью заметил после кончины Павленкова: «Он прожил бы, может быть, еще дольше, если бы экономия не заставляла его жить в Ницце в помещении, мало соответствовавшем гигиеническим требованиям. Бедный Павленков! Живя для дела, он о себе забывал…»