Алексей Ремизов - Том 9. Учитель музыки

• Название: Том 9. Учитель музыки
• Автор: Алексей Ремизов
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-268-00482-Х, 5-268-00497-2

В 9-й том Собрания сочинений А. М. Ремизова входит одно из последних значительных произведений эмигрантского периода творчества писателя – «стоглавая повесть», «каторжная идиллия» «Учитель музыки». Это очередной жанровый эксперимент Ремизова. Используя необычную форму, он развертывает перед читателем панораму жизни русского Парижа 1920-1930-х гг. В книге даны яркие портреты представителей духовной элиты эмиграции первой волны (Н. Бердяева, Льва Шестова, И. Ильина, П. Сувчинского и др.), гротесково представлены перипетии литературных полемик известных периодических изданий Русского зарубежья. Описания реальной жизни автора и его окружения перемежаются изображением мира легенд и сказок.

Книга «Учитель музыки» впервые публикуется в России по наборной рукописи парижского архива Ремизова.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Наступило воскресенье – срок вполне достаточный для устройства, и опять, и не сговариваясь, нагрянули гости. И я со своими слонами. Хозяину я только шепнул, показывая на мой солидный сверток, что это «счастье», и, не развертывая, положил в углу, к его калошам.

Корнетов сиял от счастья.

Переезд – перемена вещей. Я думаю, что даже необходимо – ведь сколько появляется всяких ненужных, с которыми расстаешься только перед отъездом, а Корнетов – с его жалостью что-нибудь бросить, другого нет способа, чтобы освободиться.

И эта свобода сразу чувствовалась в новой квартире: комната с бутылками под потолком и географическими картами и планами по стене – только буфет с красными шторками, как в бистро, стол и вокруг – на стульях, на чемоданах, на табуретках, а кто и на пол сел.

И как с вещами, так и с людьми. Кое-кого, кто не переводился на воскресеньях, я не заметил: не было «изобретателя» Миши Писарева. А вместо него, на высоченной табуретке, вопреки всей своей судьбе незамечаемого человека, Бауткин56 смотрел поверх.

Бауткина я знаю еще с Петербурга, хотя и не знакомы, меня всегда ему представляют; странная судьба: писатель, пишет ничего, но когда начинает рассуждать, такую несет чушь и всегда о грехопадении, при перечне сотрудников всегда попадает во «многие другие», а в рецензиях на сборник с его рассказом, когда доходило до него, всегда читаешь – «об остальных поговорим в следующий раз», а этого следующего раза никогда не наступит – или появлялась книга, на которую требовался немедленный отчет, или смерть «замечательного» человека – некролог, а потом, скажут, поздно; в России еще кое-когда мелькало его имя в газетах – писал письма в редакцию о своем выходе из только что возникшего журнала, в котором не было его ни строчки, но в Париже… Как здесь, так и в России, сколько за эти послереволюционные годы повылезло всяких сереньких «зозуль», раздутых политикой, партией и глупейшей провинцией знаменитостей – «замечательных» и даже «великих писателей», а ему не повезло, чего-то нет… он таскался на все торжественные панихиды с тайной надеждой, что хоть в отчет попадет – «среди присутствующих мы заметили». А не замечают. Такая судьба его, и бедовая.

«В нашем мире – все мы „бывшие“ – все инвалиды, дунет ветер и исчезнем и никто не хватится, не заметят, а все-таки цепляемся за последние нити жизни – есть всякие способы устраиваться, главным образом, „общественные“, при „общественных призраках“ (власть имен и названий живет долго!), а он – не умеет, очень бедовал, теперь шофер… и что из этого выйдет?». Такое я слышал как-то про него. Корнетов говорил.

Первый и неизменный вопрос всякого приходящего: «сколько вы платите за квартиру?» Корнетов трудился над своим волшебным чайником, и я заметил, сколько он ни уменьшает плату, ответ один: «дорого».

Ссылались на какого-то знакомого, который занимает большую квартиру, а платит меньше. Потом оказывалось, вовсе не меньше – а внес «отступного» столько, что, если разложить, выйдет, пожалуй, и дороже.

Мне казалось, так упорно и неотступно расспрашивая о плате, собираются внести «терм» за Корнетова и освободить его на три месяца от всяких квартирных забот, но скоро я понял, что это просто так полагается – новосельный чесать язык.

Но этим дело не кончилось: от квартиры перешли к обстановке – к столам, буфету, сомье, стульям. Корнетов взял в рассрочку и само собой переплатил, но где же было взять, чтобы сразу выложить? Дело ясное, и все-таки нашлись, которые доказывали, что в рассрочку не надо было брать, рассрочка и дороже и душит, а надо все – на Marché aux puces57.

И тут я понял, что дураков на свете водится гораздо больше, чем это принято думать, или чем больше живешь, тем больше удивляешься.

К чаю стояли удивительные вещи: орехи в сахаре, пастила, английские и голландские печенья, миндальные «макароны», крендель, румяные еврейские халы, кавказский чурек, малороссийский хруст, алжирские финики, миндаль и варенье, а в кирпичной берлинской сахарнице знаменитый кристаллами «канарский» сахар.

– Птицы принесли, – сказал мне Корнетов, – попробуйте хворост.

Эти «птицы» – в первый раз вижу – две барышни с красными перышками.

Новой была и дама – служила кельнершей в русском ресторане, теперь ночной шофер: она вошла шумно и, торопясь, объявила, что у нее есть проект – и Корнетов сразу разбогатеет. Вы думаете, она сказала о чудесной невидимой руке византийских сказаний, которая дает и исчезает, или на современный лад, о каком-нибудь чудодейственном Форде, нет.

– Напишите сценарий для фильма.

– Да я не умею, – сказал Корнетов.

– Но это так просто…

И принялась рассказывать подробно о жизни какого-то своего знакомого, который был замечательным дансёром – «нарасхват» – и ничего, а теперь пишет «звуковые» сценарии и так разбогател, что ни в чем не нуждается.

Никому нельзя было вставить слова: она одна говорила и с чаем и без чая, с орехами и без орехов, заполняя паузы многозначительными «и все такое». Я узнал, что за свою способность – «так из ничего насыщать словами», она получила прозвище «Борщок». Борщок был непрерывен и нескончаем – она забыла о фильме и о своем счастливом знакомом и убеждала Корнетова заняться: «работа не трудная и всем доступная – «дансёр!» – успех у дам и он обеспечен». Глядя на Корнетова, я думал: «хорош тенёр, и до чего он похож на китайца!». И только раз – в момент глотка – прозвучал математически точный голос:

– Я восхищен без остатка!

Это профессор Сушилов над селедкой: в «готовом виде» эту селедку принесла барышня в шапочке, примостившаяся вместе с другою – «Кроликом», на чемодане; обе с приподнятой головой для равновесия.

Не было человеческих сил остановить Борщка – сорвала вечер! – и даже «Ситуация», дама говорливая в возвышенном тоне, художница, только многозначительно перешептывалась с соседями, «меча икру» на корзине под Кроликом и барышней в шапочке, и сама кукушка, запрятавшись в своем кукушечьем домике,58 хоть дверца и отворялась, но не слыхать – не куковала.

И надо было, чтобы весь «Монументальный Париж», от Сакре-Кер до Обсерватории, и от Июльской колонны до Трокадеро, все церкви, площади, дворцы, музеи, госпиталя, сады и памятники до последнего – Мицкевичу, рухнули на ее голову, хороня с ней и двух соседей ее, «нарицательных» Ржова и Дулова – «Увязку» и «Продукцию», названных так за неумеренное и невпопад употребление советской терминологии.

Корнетов принес гвозди и молоток, но самому подступиться к стене за стульями и табуретками не было никакого хода.

– Мои руки созданы не для гвоздей! – сказала неизвестная мне дама, по-видимому, манекенша, принимая от Корнетова молоток и гвозди.

А высвободившиеся первыми Увязка и Продукция помогли ей водворить Nouveau Paris Monumental на старое место.

Наступившим замешательством воспользовался Корнетов и для своей подстрекательной наводки рассказал о греческих соседях, пылесосе, зверях и ветчинном сне.

И, как всегда, первым выступил экономист Птицин.

– Если ваш грек – Аксиотис, – Птицин всегда все опровергал, – какой же это грек? Лакакон, Горгонит, Катакал, Пастила, Лаханодракон, вот это греки, а ваш Аксиотис вовсе не грек и даже не валах, это куце-валах, и изучать Византию ни к чему.

И, как всегда, Птицину ответил бывший издатель Пытко-Пытковский:

– Чтобы постигнуть кельтскую Европу, – сказал Пытко-Пытковский угрожающе, – надо знать Византию и, чтобы проникнуть в душу нашей родины – татарской России, без Византии нельзя: Византия это дух души России. А знаменитый «всешутейший собор», вы думаете это выдумал Петр? нет, еще в IX веке за него постарался византийский император Михаил III, прозванный не «великим», а «пьяницей» за свои сверхъестественные безобразия.

Петушков, как человек практический – «доставляет продукты на дом» – советовал Корнетову устроить где-нибудь в Гаво собрание59 и объявить о своем пророческом видении гигантского окорока:

– Не иначе, как к падению большевиков: успех обеспечен.

Кто-то поинтересовался о куце-валахах: где они живут, входят ли в Лигу Наций и как называется их главный город?

Но профессор Сушилов, поддавшийся на таинственное явление зверей, рассказал свое, не менее таинственное, и как раз в ту же самую ночь.

Как известно, смертная казнь совершается на Араго, там у бесконечной тюремной стены ставится гильотина, а это совсем по соседству с Корнетовым. Засидевшись на Монпарнасе в «Куполь» – «un quart de Vichy» (за стаканом Виши), домой ему не хотелось, задумал проведать Корнетова и дорогой наткнулся: «la veuve!»60. И как человек нежный и чувствительный при виде гильотины («la veuve») был он так потрясен, не помнит, как и очутился у себя в Нейи, а хорошо знает, что ни в метро, ни на трамвай не садился.