Ефим Зозуля - Мастерская человеков (сборник)

• Название: Мастерская человеков (сборник)
• Автор: Ефим Зозуля
• Издательство: Пласке
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-966-8692-47-5

Ефим Зозуля – один из выдающихся отечественных писателей, чье имя и творчество возвращаются в большую литературу после многолетнего незаслуженного забвения. В первые десятилетия 20 века он был широко известен и как блистательный автор «Сатирикона», и как один из создателей журнала «Огонек», но сегодня он интересен как автор сатирических, фантасмагорических антиутопий, в которых узнавались реалии жизни в СССР, содержались меткие и беспощадные пророчества.

Ефим Зозуля погиб в боях подо Ржевом в ноябре 1941 года. Выросло несколько поколений читателей, и не подозревающих о творчестве писателя, который тесно был связан с Одессой. В предлагаемом сборнике Евгений Голубовский собрал из старых изданий, ставших библиографической редкостью, самые яркие и значительные его произведения, которые интересны и актуальны и сегодня – в XXI веке

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Капелов в отчаянии поглядел на Брусика, который стоял в оцепенении и слушал:

– Что делать, этот Брусик прямо губит нас!..

…Брусик наконец решился. Он кинулся на голого человека, обхватил его ноги и повалил. Четверо служащих Мастерской кинулись с оружием на слушателей и загнали их в камеры. Двое других помогли Брусику уложить голого человека на носилки и привязать ремнем.

Ко всеобщему удивлению, силач не оказал никакого сопротивления. Лежа на носилках, он спокойно продолжал говорить:

– Человеку не только не надо делать ничего хорошего. Его не надо даже развлекать. Вспомните, как безжалостно быстро забывают любимых артистов, певцов, всевозможных развлекателей. Буквально можно установить закон: чем сильнее развлечение, тем острее и прямее неблагодарность и недооценка. Акробат делает головокружительные трюки под куполом цирка, но люди сидят, смотрят на него и хотя, глядя на него, порой сильно волнуются, но забывают о нем через минуту после окончания его номера…

Два человека с трудом подняли носилки и понесли.

В дверях силач вдруг оказал сопротивление. Он ухватился за косяк рукой, легко освободил ее от ремня и, повернув голову к Капелову и Мурелю, которые не уходили, крикнул:

– Но я не кончил фигуры человека. Возьмите его ноги. Я не говорю уже об обуви. Кто уважает сапожника?! Но возьмите даже пальцы на ногах – мозоли на кончиках пальцев… Они мешают человеку передвигаться. Он хромает. Он мучается. Вся жизнь его отравлена из-за этих маленьких и гнусных утолщений кожи. Но когда его спасают, когда их вырезают, когда ему дают возможность свободно передвигаться, он своего спасителя называет презрительнейшей кличкой: «Мозольный оператор!..»

Служащие наконец унесли недоделанного человека на ледник, и Капелов распорядился о продолжении опыта.

– Вздор, – еще раз повторил Мурель. – Это какая-то торгашеская постановка вопроса. «Благодарность». Человеку не надо ничего давать, дарить, доставлять удовольствие. Человек-«неблагодарное существо». Знаете, я в Москве говорил со многими людьми. Как изменились их понятия о природе человека, об его мыслях, чувствах, воззрениях! Как нам нужно будет с корнем вырывать застарелые предрассудки! Как осторожно нам надо будет подходить к тому материалу, из которого мы будем делать нового человека! Сколько придется разрушить привычных старых представлений!

И, обратившись к Капелову, он спросил;

– Из каких материалов его сделали? Хорошо было бы, если бы ткани, которые мы привезли с собой, вы бы отставили куда-нибудь на то время хотя бы, пока мы будем делать по заказу Кумбецкого нового человека. Нам надо быть очень осторожными! О, как заражена, как насквозь поражена старая психика! Как уберечь нового человека от тысячи ее влияний! Предрассудки! Сколько сложнейших, тончайших видов этой самой страшной мозговой болезни нам придется преодолеть! Как ужасен яд предрассудка!

Мурель, почему-то возбужденный и раздраженный речами голого человека, говорил долго, и было то, что всегда бывает, когда кто-нибудь говорит; когда кто-нибудь говорит, то кто-нибудь обязательно слушает. А когда слушают несколько человек, то обязательно находится один внимательный, который слушает для того, чтобы возразить. Так бывает всегда. Всегда находится один или двое, которые хотят в любом споре иметь свое мнение, идти наперекор всем. Когда человека публично обвиняют, то, как бы ни была очевидна его вина, кто-нибудь обязательно выступит с речью в его защиту, и, наоборот, нет такого праведника, заласканного славословиями, против которого не выступил бы его противник. Это делается во всех случаях, за исключением только юбилеев, на которых не принято выступать против юбиляра. Но и тут бывает, что выступают против.

В данном случае Мурелю возразил неизвестный человек, который в числе других был захвачен на одной из улиц Москвы. Его фамилию даже не удалось выяснить.

Пока он говорил, никто, разумеется, не спрашивал его фамилии, а после того, как он высказался, он исчез. Он скрылся в толпе, которая сновала по коридорам Мастерской. Вот вам и администрирование Брусика!

Мурель за все время своего существования, с самого момента, когда заработало его сердце на верстаке Капелова, не был так раздражен и огорчен всеми этими неурядицами.

Он был так поглощен всем тем новым, что он видел в Москве и в своей первой поездке по Стране Советов! Он так бережно собирал и записывал свои наблюдения! Никогда еще Мастерская Человеков так не интересовала его, как сейчас. Он чувствовал, что нового человека можно создать, можно, надо только правильно подойти к этому трудному и сложному делу. Надо только освободиться от кошмарной цепкости старых понятий, чувств, взглядов, которые значительно сложнее, чем кажутся, которые проникают в малейшие извилины мозга, в кровь, в ткани, в кости. Надо столько работать! Надо переоборудовать всю Мастерскую! Надо выкинуть все старые эликсиры, вытяжки, сгустки тканей! Надо создать лучшие вытяжки из лучших черт советских людей. Какая предстоит работа! Ах, какая работа! Сколько для этого должно пройти опытов, тщательнейших исследований. Какая серьезная обстановка должна быть. Какие для этого нужны, наконец, деньги!

А тут ничего не ладится. Этот Брусик делает черт знает что! Вот он создал для чего-то типа из остатков колониального – полковника и делает с ним какие-то бессмысленные опыты! Его же надо благодарить за скандал с голым человеком, который изрекал тут в коридоре свои парадоксы. И вот теперь надо еще выслушивать кого-то, кто защищает этого голого последыша старого мира, который уверяет, что человек – вообще неблагодарное существо. Прежде всего, какой человек? Кто теперь говорит вообще о человеке, вне его принадлежности к тому или иному классу? Разве бывают у людей общие чувства и общие мысли? Ведь выявилось же, что даже фотографические снимки получаются разные, если один и тот же сюжет снимают пролетарий и эксплуататор. А о живописи, например, и говорить нечего! Обыкновенную березку нельзя узнать, когда ее изображают классово разные люди! А что сказать о литературе, о бесчисленных видах иной деятельности человека? О каком же человеке кричал этот голый дегенерат? Но вот он все же нашел защитника!

Неизвестный, решившийся возражать Мурелю, судя по внешнему виду, деклассированный, мелкобуржуазный элемент, какого немало в Москве, сказал:

– Совершенно напрасно вы так ругаете голого человека. Совершенно напрасно! О том, почему это происходит, мы сейчас не будем говорить. Но о том, что человек – неблагодарное существо и что сколько бы для него ни сделать и что бы для него ни сделать, он будет до известной степени недоволен и неблагодарен; о том, что требовательность и жадность человеческая не имеет пределов, – этого все-таки отрицать нельзя. Повторяю, все имеет свои причины. Об этом надо говорить особо. Но дайте ребенку игрушку, как он немедленно ею завладеет, и даже если вы, подаривший ее ему, захотите отнять эту самую игрушку, хотя бы на время, чтобы поиграть ею, он либо будет откровенно и гнусно плакать, либо открыто не даст, либо отдаст с перекошенным выражением своего детского, своего «ангельского», будь оно проклято, личика. Эх, «цветы жизни», будь они прокляты!..

– Да ничего подобного, – запальчиво возразил Мурель. – Я был в вашем парке культуры и отдыха. Там есть детский городок, в котором все игрушки общие, и никто не плачет. Все играют, передают друг другу, и никто не испытывает ни собачьей благодарности, ни этой собачьей ревности, когда игрушку из рук одного ребенка берет другой! Почему вы ругаетесь и клевещете? Важна обстановка! Вы не учитываете обстановки! Вы не учитываете разницы самой психики, когда индивидуальное владение становится коллективным. Ведь в Москве и в Советской стране можно очень часто наблюдать эту замечательную перемену психики человеческой, и это вовсе не такой длительный процесс, как это кажется!

И опять, обратившись к Капелову, который, тоже удрученный всеми неурядицами, мешающими продолжать опыт с крестьянином-единоличником, уныло стоял и слушал, Мурель добавил:

– Вы знаете, я боюсь, что, пока мы будем копаться с созданием нового человека, он может сам родиться на каком-нибудь особенно ярком участке строительства новой. жизни. Отдельные новые черты уже довольно часто бросаются в глаза почти повсюду, собраться им воедино не так уж трудно, а мы тут занимаемся разговорами.

– Нет, вы не совсем правы, – с ядовитой своей деликатностью и липкой настойчивостью не отставал неизвестный. – Неблагодарность свойственна людям всех классов. Об эксплуататорах и говорить нечего. Но вот возьмите вашего крестьянина, над которым вы проделываете ваш опыт. Я присутствовал при нем. Что прежде всего бросается в глаза? У него ничего не было – так? Ему сказали, что он получает в свою собственность землю, отобранную у помещика, так? Кто ему дал эту землю? Рабочий класс и Октябрьская революция, так?