Дмитрий Щербинин - Ворон

• Название: Ворон
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись у берегов Андуина-великого, и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

— Что такое!.. — воскликнул орк, а с крыльца раздались тяжелые шаги.

Младенцы проснулись, и неожиданно во все горло расплакались. Вот дверь распахнулась, и на пороге предстал Тгаба — тот самый орк, с которым несколько недель тому назад у Брогтура вышла стычка из-за восставших рабов. И вот теперь он вошел, бросил полный ненависти взгляд на Брогтура — мстительно усмехнулся, обнажая пасть, в которой большая часть клыков была выбита, повернулся, поклонился, и отступил в сторону, пропуская создание которое шло за ним следом.

Оно было облачено в черную, волочащуюся по полу ткань; капюшон накрывал беспросветную, плотную черноту. Когда Оно вошло, то казалось немногим выше орков, но вот разрослось метра в три..

— Ну, и кто же?

От этого голоса, терялись мысли, ноги дрожали, хотелось повалиться на пол, и лежать без движенья. Тгаба сам видно боялся, однако, старался этого не показать — он ткнул когтем в Брогтрука я рявкнул: «Вот!».

— Так… — зашипело это создание и резко согнулось к Брогтруку, прохрипело. — Ты обвиняешься в том, что вступил в заговор с врагами, предназначенными для рабства. Что можешь сказать в свое оправдание?

Брогтрук пал на колени, принялся целовать пол, возле стоп Этого. Он лепетал сильно изменившимся, пораженным голосом — его мысли тоже путались:

— Я ничего… Это все Тгаба на меня наговорил. Да, да — я знаю, что это все от его наговоров! Вот — вы его схватите!.. Да — он хотел поднять бунт, я давно хотел с ним расправиться, да так этими младенцами увлекся, что и забыл…

Темное создание распрямилось, словно высвобожденная пружина, и, не обращая никакого внимания на окружающих (настолько все они казались ему ничтожными) — принялось рассуждать вслух:

— Так — ну, вот он сам во всем сознался. Когда человеческие детеныши значат для разума орка больше, чем месть — это явное колдовство. Такие орки становятся опасными для армии…

— Помилуйте! — в ужасе выкрикнул Брогтрук.

Создание, не обращая на крик никакого внимания, продолжало:

— …Пожалуй, я лишу его способности мыслить, лишу памяти. У него, ведь, много мускул — пригодятся на каменоломнях.

— Да, да! — взвизгнул Тгаба.

Брогтрук взвыл, подхватил валявшееся у его ног копье — еще одно мгновенье и поразил бы Тгабу, но тут из мантии темного создания вырвался отросток; вцепился Брогтруку в лоб — вспыхнул синий, слепящий пламень, запахло паленым… Тут орк выронил свое оружие, повалился на пол, остался там лежать без движенья. Тгаба издал победный вопль, подбежал, что было сил пнул его ногою; замахнулся, чтобы ударить еще раз, но создание повелело: «Оставь!» и Тгаба остановился; почтительно поклонился, отступил в сторону. Потом был окрик: «Встать!» — и Брогтрук мгновенно поднялся. Глаза его теперь ничего не выражали, и он стоял без всякого движения, ожидая только — что ему теперь прикажут, и, если бы ему приказали перегрызть горла младенцам, так он, исполнил бы и это.

Создание. без всякий эмоций повелело: «Выйти!» — и Брогтрук быстро вышел и остался стоять на крыльце — так же без движенья, как стату.

Теперь создание повернулось к Тгабе и проговорило:

— Ты поступил правильно! Всегда надо выдавать врагов; и, даже, если будет только небольшое подозрение — сразу выдавать. Враги кругом, и только обратя их всех в наших рабов, мы одержим окончательную победу. Теперь ты займешь его место; и, если увидишь, что твой новый начальник окутан колдовством — докладывай немедленно и будешь награжден! Их оставляю в твоем распоряжении — будь недоверчив и жесток; любое сопротивление скручивай силой!

Тгаба усмехнулся; выкрикнул: «Я рад!» — после чего нагнулся, хотел поцеловать отросток, но, в последнее мгновенье испугался, отдернулся, вжался в стенку, и зачастил:

— Я так рад! Я буду служить! Ничего, кроме служения! Я буду стараться!

Тварь, вышла на крыльцо и… растворилась в воздухе.

Тгаба осмотрел помещение, подошел к Фалко, и, не успел тот опомнится, со всех сил ударил его в лицо. Перед глазами хоббита поплыли темные круги; он повалился куда-то, выплюнул набравшуюся во рту кровь. И вот увидел, как этот Тгаба схватил колыбель с кричами младенцами; рывком выволок ее на крыльцо и оттуда бросил… прямо в дорожную грязь, рявкнул кому-то:

— В телегу с рабами!

— Нет!!! — завопил Фалко и бросился на него.

Но хоббит не рассчитал своих сил, к тому же ярость, совсем его ослепила, и он так и не нанес Тгабе ни одного удара — зато сам был повален на пол несколькими сильными ударами, от которых совсем потерял способность сопротивляться — изо рта у негошла кровь. Тгаба выбросил его на крыльцо, а оттуда — лицом в ледяную, дорожную грязь. Фалко уперся дрожащими руками в эту темную кашу, приподнялся, все кашляя, борясь с заполняющей все чернотую; увидел, что колыбель рядом с ним — она упала боком, и один из малюток вывалился в холодную грязь, весь перепачкался, вместе со своими братиками, оглушительно кричал. Где-то рядом хохотали орки.

— Маленькие мои… — плача, от жалости к малышам, прошептал хоббит. — Что же это происходит? Зачем же все это?.. Небо, небо… неужели ты отвернулось от нас?.. Как же может быть такое…

И он, еще не веря, что весь этот ужас происходит, подхватил вывалившегося малыша, и положил его в колыбель. Тут его ногой ударили в бок, и он перевернулся на спину, увидел над собой низкое-низкое, тяжелое, темно-серое небо. С него веяло промораживающее беспрерывное дыханье, а вместе с ним падали снежинки. Они были острые, как маленькие иглы, темные как это небо; и было их великое множество.

Снегопад все усиливался — вот стал валить порывами, кидаться в лицо — а вот завыл, с болью продираясь через эту круговерть, ветер.

Фалко шептал:

— Вот и темный снегопад,
Первый и последний.
Он замел сожженный сад,
Память птичих пений…

Бьет и кружит, и свистит,
И метель тоскует,
Смерть голодная летит,
Холодом бичует…

* * *

Дорога для друзей Фалко, была бы мучительной, если б не подбадривали они друг-друга добрым словом, а то и песней…

И вот в сгущающихся сумерках, как-раз накануне того дня, когда их избитый друг был брошен в телегу к иным рабам; они устроили маленький костер метрах в двухстах от дороги. Все дрова отсырели, и промокли; пламень поддерживался только волшебством Эллиора.

— Так как же нам величать тебя? — спрашивал Мьер.

Девочка сверкнула очами на Сикуса, который уже на второй день их путь был освобожден от пут, и, единственное чем занимался, кроме того, что переставлял ноги — болтал о своей преданности. И так он надоел своей болтовней, что Мьер в конце-концов так на него прикрикнул, что он совсем замолчал. Теперь, встретившись взглядом с девочкой, он замер, и пронзительно на нее глядел — мол: «Что же ты скажешь? Как еще меня, несчастного, обидишь?»

Девочка хмыкнула, и, повернувшись к Мьеру, говорила:

— Вон он, должно быть помнит, как меня звали! Вот пускай он и говорит — мне то, прежнее мое имя, отвратительно, я слышать его не хочу. В том имени все рабское! Вообще в каждом имени что-то рабское, как это можно обозначить душу человеческую через несколько звуков! Я же не собачка вам, чтобы меня кликать! Не хочу я никакого имени — слышите!

— Успокойся, пожалуйста. — прошептал Мьер. — Извини, конечно, что я тебе такой вопрос задал….

Тут заговорил Эллиор:

— А вот на Сикуса ты зря так кричишь. Зачем же так обвинять человека?

Тут впервые за несколько дней подал голос Сикус:

— Э-э-э — я надеюсь, Мьер не прибьет меня, за то, что я открыл рот? Или, хотя бы отложит — не станет этого делать при девочке? Ведь, именно забота о девочке движет вашими словами, о примудрый эльф. Не так ли? Ведь, будь тут боевой отряд — от меня бы давно уже избавились, как от досадной помехи. Но есть девочка, и благородный Эллиор, желая воспитать из нее создание доброе, сострадающее, показывает, каким надо быть милосердным. Но кто из вас не досадует, что я с вами? Кто вздохнет по мне, кто прольет хоть одну слезинку, если я случайно погибну? Конечно, вы и не выпустите меня — ведь, кругом столько всяких тварей — вдруг я попадусь к ним в лапы и выдам вас. Конечно, нельзя выпускать — приходится тащить этого подозрительного, мешающего, плохого Сикуса…

— Зачем вы его слушаете?! — воскликнула девочка. — Ведь, вы же знаете, что, чтобы он не говорил — все обман; а говорить так сладко и жалостливо он уже давно научился!.. Лгун! Убейте его, иначе — он всех нас погубит.

— Да, убейте меня! — воскликнул с жаром Сикус, и вскочил на ноги. — Сколько же можно говорить об этом убийстве — вы ж меня все, в сердцах своих давно уже убили; то есть, в сердцах вы уже убийцы — так давайте, сделайте теперь маленькое движенье мускул, чтобы погрузить клинок в мои кости!