Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

• Название: Заре навстречу
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Историческая проза

В романе рассказывается о последних месяцах героической жизни комиссара «Молодой гвардии» Виктора Третьякевича. Именно он, а не Олег Кошевой, был комиссаром комсомольской подпольной организации Краснодона. Но его судьба вдвойне трагична: он не только принял мученическую смерть, но и был посмертно оклеветан — назван предателем. Эта книга призвана восстановить славное имя Виктора Третьякевича.

---

Слушавшие это ребята аж поёжились — настолько страшным показалось им внутреннее состояние Краснодонцев, которые не знали правды. Но только они представили, каким светлым счастьем должны были стать их листовки, говорящие о том, что наша власть всё-таки вернётся, так и им самим стало очень хорошо, и они с ещё большей энергией, несколько раз смывшись от полицейских патрулей, распространили очередную порцию этих правдивых листовок.

Но вот сгорела предназначенная для постоя немецких солдат баня, и Володя с Толей вновь направились к Филиппу Петровичу, намериваясь произнести целую речь, относительно того, что в городе есть настоящие бойцы, а они так — ерундой какой-то занимаются.

Но, когда они пришли в кабинет к Филиппу Петровичу, то растерялись, так как помимо Лютикова, там был ещё и Николай Бараков, которого они знали как начальника мастерских, но не знали, как подпольщика, и ещё несколько рабочих.

Друзья извинились, и сказали, что зайдут попозже, но Филипп Петрович улыбнулся и произнёс:

— Но вы как раз очень даже вовремя пришли. Ведь те товарищи, которых вы здесь видите — это всё свои товарищи; все они включены в борьбу, и сегодня как раз такой день, когда вы познакомитесь друг с другом в этом новом амплуа. Познакомьтесь. Этого человека вы знаете — Николай Петрович Бараков; а это…

И Филипп Петрович кивнул на мужчину с широким, сосредоточенным лицом, на котом выделялись его большие, внимательные глаза.

— Даниил Сергеевич Выставкин. Сражался с фашистами в рядах Советской армии, но…

Тут Выставкин прокашлялся и вымолвил своим раскатистым, красивым голосом:

— Да что вы, Филипп Петрович, я и сам могу про себя рассказать. Принимал участие в обороне Киева. Но под Белой Церковью был ранен, попал в плен, — тут мрачная тень страшных воспоминаний пробежала по лицу Выставкина, и он продолжил. — Бежал. Возвратился в Краснодон. Устроился на работу в мастерские, помогаю Филиппу Петровичу в агитационной работе…

— Да. Наш Даниил Сергеевич молодец, — похвалил его Филипп Петрович, и продолжил.

Он указал на уже не молодую, но красивую женщину, которая сидела с таким сосредоточенным, собранным видом, с такой прямо выпрямленной спиной, что напоминала струну, готовую издать, гневную, но мелодичную рапсодию любви.

— Это Налина Георгиевна Соколова, коммунистка с многолетним стажем. Знала самого Чапаева.

— Как? — радостно изумились Осьмухин и Орлов. — Вы знали того легендарного Чапаева, о котором написал свою замечательную книжку Фурманов?

Тут Налина Георгиевна поднялась и, мило улыбнувшись, ответила:

— Вообще-то, в годы Гражданской войны, я, совсем ещё молоденькая комсомолка, я действительно работа в дивизии Чапаева, была там переписчицей-машинисткой. Но самого Василия Ивановича видела лишь пару раз, да и то — издали; даже, честно говоря, и не сознавала тогда, какой это великий человек.

— И, всё равно, просто здорово, что вы Его видели, — произнёс Володя Осьмухин.

Тут Филипп Петрович кивнул ещё на одного человека, который присутствовал в его кабинете. Это был юноша, примерно одного возраста с Володей и Толей Орлов, но очень физически развитый.

Он сидел недвижимый, но с живыми, приветливыми глазами, которыми он рассматривал друзей. И Лютиков представил его:

— Пожалуйста, прошу любить и жаловать — Анатолий Николаев. Он один из тех верных товарищей, которых со временем в наших мастерских будет становиться всё больше и больше.

— Сам с Первомайки, — произнёс Анатолий Николаев, и протянув руку, ответил рукопожатием Володе Осьмухину и Толе Орлову.

И при этом рукопожатии буграми вздулись на плечах Николаева могучие мускулы.

— Ну ты здоров, — произнёс, улыбаясь, и потирая едва не раздавленную его рукопожатием ладонь, Толя Орлов.

За Николаева ответил Филипп Петрович:

— Ну как же. Ведь Анатолий Николаев, с самого детства очень увлекался спортом, имеет третий взрослый разряд по лёгкой атлетики.

А Николаев улыбнулся мягкой улыбкой, и проговорил:

— Вы извините. Знаете: иногда просто не могу своих сил рассчитать.

— Это ничего. Это даже хорошо. Нам нужным сильные бойцы, — снисходительно произнёс Володя Осьмухин, и тут же спросил. — Ты, говоришь, с Первомайки?

— Да…

— Ну, и как у вас на Первомайке? Есть надёжные товарищи?

— А то! Знаете, сколько ребят да дивчат, которые не хотят сидеть, сложа руки, а также, как и мы хотят бороться. Ко мне часто заходят: тут и Бондарёвы: Шура и Вася; и Женька Шепелев, и Коля Жуков. Все отличные ребята. Мы уже и сами начали листовки сочинять.

— Ну видите, как замечательно? — искренне порадовался Филипп Петрович. — В общем, будем объединять молодёжь. А собираться, лучше всего, на квартире у Николая Петровича.

— Всегда вам рад, — дружелюбно произнёс Бараков.

Глава 23 Смерть отца

В один хмурый день, уже ближе к окончанию сентября, на улицах Краснодона появился молодой паренёк; которому, судя по его запылённой одежде и усталому виду, пришлось преодолеть немалый путь.

Лицо паренька выражало большое волнение, и шёл он, даже не оглядываясь по сторонам, к тому месту, в которое идти ему совершенно не хотелось — в полицейскую управу.

Но он вынужден был идти туда, потому что прошло уже более месяца с тех пор, как отца этого паренька арестовали, и поместили в тюрьму.

Паренька звали Витей Петровым, а его отца — Владимиром Петровым. Да — это был тот самый Витя Петров, который учился в одном классе с Анатолием Поповым, Улей Громовой, Маей Пегливановой, и с другими Первомайцами. Но незадолго до оккупации семья Петровых переехала в посёлок Большой Суходол, куда Витин отец был назначен руководителем спецстройки. И Виктор, который был очень привязан к своему отцу, помогал ему в работе.

В июле 1942 года Петровы пытались эвакуироваться, но у Дона, также как и многие другие беженцы, были остановлены стремительно наступающими немцами, и вынуждены были вернуться в Большой Суходол.

И Витя хорошо запомнил тот день, когда арестовали его отца.

Это был один из тех мрачных августовских дней, когда и город Краснодон и все окрестные сёла (в том числе, и Большой Суходол), заполонили части немецкой армии, а всякие подлецы, став вдруг представителями власти, то есть полицаями — получили власть над честными людьми.

Но Витя Петров старался не поддаваться этому мрачному настроению. Он играл на своей, столь дорогой для сердце гитаре, и получалось у него это просто замечательно, так как он много времени тратил на изучение гитарных приёмов. Да и вообще Витя, также как и товарищи его, был очень разносторонним человеком; он проектировал различные механизмы, и верил, что в будущем создаст такие машины, которые избавят людей от излишнего физического труда; в то же время он много времени отдавал именно физическому своему развитию: переплывал Донец от берега до берега, поднимал на руки маму… Но всё же больше всего Витя любил музыку. Он импровизировал на гитаре, и временами выходили у него такие дивные, прекрасные мелодии, что они были достойны увековечения, но звучали лишь единожды, и нигде не был увековечены.

Но всё же, несмотря на всё его мастерство, Вите казалось, что отец играет всё-таки лучше, чем он, и действительно — Владимир Петров, был искуснейшим гитаристом, и голос у него был такой, что заслушаешься…

И в те печальные дни, отец, равно как и Витина сестра Наташа, и мать его — сидел дома; потому что он не собирался выходить работать на немцев, но зато уже несколько раз ходил в лес; на расспросы домашних отвечал, что был там по делам, а по его намёкам Витя догадался, что его отец знается с партизанами, и, возможно, в скором времени уйдёт к ним совсем. И, конечно же, сын собирался пойти за своим отцом…

А в тот печальный августовский вечер, они сидели в доме, и слушали, как замечательно играет на гитаре Витя…

И вот, после очередной вдохновенной композиции, начали ему хлопать, говоря:

— Молодец, Витя! Действительно, молодец…

А Витя Петров без излишнего смущенья, но совершено искренне сказал:

— Ну что вы! Я то, может, и не плохо играю, но до бати в этом отношении мне ещё очень далеко… Папа, пожалуйста, сыграй нам…

И вот Владимир Петров принял из рук своего сына гитару и, усевшись поудобнее на высоком табурете, начал играть.

Ах, как он играл! Казалось, — это прекрасная, светлая сила прощалась с жизнью, которую безмерно любила; казалось, это рыдала в самом сердце зимы нежная зима; казалось шёпот всех родных и близких, любящих, но уже ушедших за пределы этого мира людей соединился в этой одухотворённой игре…

Витя Петров слушал, и ему казалось, что каждая нота не только звучит, но и запечатлевается навечно в его душе. Он и не заметил, как по его щекам покатились слёзы, он и не вытирал эти слёзы; от этих слёз было тепло лицу, а ещё теплее было на душе, от игры отца.