Дмитрий Щербинин - Буря

• Название: Буря
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись, у берегов Андуина-великого и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Все-таки, она видела, что снежная метель улеглась, а со дна оврага (она отлетела от него на десять метров) — вновь и вновь судорожно вздымаются щупальца. Наконец, сопровождаемое треском, вырвался оттуда многотонный ствол, и, переламывая молодые деревца, отскочил в сторону. Стало выползать чудище — из раздробленных внутренностей рывками вырывалась слизь, и, с шипеньем въедаясь в снег, поднимало в воздух жгучие, плотные пары. Аргония стало было отступать, и тут почувствовала, что ее руку обхватила другая, маленькая ручка. Она обернулась, и, конечно же, увидела стоявшею пред ней девочку, та плакала, и шептала:

— Я все, все видела… вы героиня… вы… — но тут все потонуло в вопле.

Аргония, повела ее было за собою, стала приговаривать:

— Эх, ты, маленькая. Говорила же тебе: уходи — нечего здесь тебе делать. А ты вот не послушалась… Быстрее же, быстрее…

Но Аргония уже сама не могла идти быстро, и, чувствуя, как слабеют, подгибаются ноги, как струиться по телу кровь, прошептала:

— Ладно, ты беги — исполни, что повелела. Беги, беги — что силенок у тебя есть — все беги.

Но девочка ее не слушалась, и теперь, когда Аргония упала на колени, обхватила ее ручками за шею, и плача, зашептала:

— Нет, нет — ни за что вас не оставлю. Вы чудище победили, вы родных моих спасли. Я люблю вас! Никуда не побегу, я вас защищать стану…

Острая жалость, огромное нежное чувство, к этой девочке — все это, вспыхнув в Аргонии, уже переросло в любовь — она даже и не ожидала от себя таковых чувствах, и знала, так же, что не подобает такие чувства испытывать воину, однако, вот ничего не могла с собою поделать и, прошептавши еще раз: «Беги» — стала, опираясь на меч, медленно подниматься. Подняться было мучительно трудно, и почти невозможно вдохнуть в ноющие легкие хоть глоток воздуха. Все-таки она поднялась и развернулось к чудищу, смогла приподнять меч, и прошептать: «Пусть я умру, но не на коленях!» — тут часть этой твари взметнулась вверх, а, затем, вытянулась к ней целым клубком извивающихся щупалец. И вновь пробралась вперед девочка: она встала прямо перед Аргонией, и выкрикнула чудищу какие-то угрозы — голос ее дрожал от страха, она рыдала, едва в снег не падала, но, все-таки — стояла, защищала ту, которую успела уже всем сердцем полюбить.

— Отойди, прошу тебя… — вымолвила Аргония, сама едва не плача — так как чувствовала, что сил совсем мало, и, единственное, что сможет сделать — нанести какой-нибудь один удар, только больше разъярить раненную тварь. И больно ей было не за свою жизнь, но жизнь этой девочки.

Аргония еще успела оттолкнуть ее в сторону, и тут дрожащие щупальца оказались прямо напротив ее лица. А в следующее мгновенье, между ними появилась между ними некая тень — она прыгнула откуда-то в стороны, и в руке тени была метров двух еловая ветвь, вся объятая пламенем, отчаянно трещащая, выбрасывающая из себя клубы белого дыма — вот тень размахнулась, и ветвь обрушилась на вытянутые щупальца — вверх взметнулись веера искр, щупальца судорожно отдернулись, но вот одно из них, отделившись от общей массы, вытянулось, и схватило девочку, которая, защищая Аргонию, то же бросилась вперед, и встала рядом с этой таинственной девочкой. Но вот тень перебросилась на наглое щупальце, оседлало его, и принялась, что было сил, потчевать ее своей ветвью. Щупальце выпустило девочку отдернулось; и тут все чудище, похожее теперь на разорванный студень, дребезжа, извиваясь бессчетными отростками, поднялось пред ними на дыбы — и тут только стало видно, насколько же оно на самом деле здоровое — оно вздымалось метров на десять, а то и на пятнадцать. И вот тень метнулась под эту живую смрадную стену — казалось, что сейчас вся эта масса обрушиться, погребет под собой и пламень и фигурку — уж очень жалким казался этот пламень, против всей стены. Однако, чудище обезумело от страха: никогда еще не доводилось ему сталкиваться с таким сопротивление, ни когда еще на него не нападали с огнем, и вот оно развернулось, и, болезненно завывая, переламывая те деревья, которые попадались на пути — бросилось в сторону.

Здесь, скажем сразу, что раны нанесенные огромной елью оказались смертельны, и чудище проползло еще несколько верст, а там, завалилось в какой-то овраг, где простонало еще несколько дней, да так и околело…

Аргония уже не видела чудища — все ее внимание было обращено на фигуру с факелом. Вот и догорающая ветвь была отброшена в сторону, и, вот он развернулся (она уже ясно видела, что это юноша) — пошел к ней. Она сразу поняла, что этот изуродованный о котором немногим раньше говорила ей девочка — она, привыкла ко всяким уродствам, однако — этот был, пожалуй, наиболее жутким — что-то болезненное было в глубоком и частом переплетенье шрамов, в этом разорванном на две половины носе — что-то такое хаотично-бессмысленное, сравнимое разве что с тем чудищем, которое они недавно отогнали.

И око. По этому оку, а потом и по черным бровям, и по черным густым волосам, она и узнала его — она отдавала себе отчет в том, что находится в состоянии близком к бредовому, но, все-таки, была уверена, что — это именно он, что ей не привиделось. Такое око не могло привидеться; только сама жизнь могла породить нечто столь жуткое, и в то же время… прекрасное! Могло ли ей привидится это выпуклое, от напирающей изнутри страсти око. Нет — увидевши раз, она знала, что увидит и во второй, когда встретится с этим ненавистным врагом. И ей все равно теперь было, как за ночь он успел получить такие страшные раны, и двигаться так уверенно будто их и не было вовсе — она ненавидела его — ненавидела всеми силами души своей — она жаждала сейчас же вырвать его сердце и принести к отцу. Она смогла сделать несколько шагов навстречу к нему, приподняла клинок — но тут от яростной страсти своей, сделала неосторожный глубокий вдох, чем тут же и поплатилась — боль разорвалась в легких, и она стала заваливаться в какую-то темную пропасть, при этом все еще шепча: «Ненавижу! Ненавижу тебя, подлый убийца!»

Робин (а это, конечно же был он) прекрасно видел выражение ее лица — и тут ничего не мог поделать, со страстную своею натурой — он сразу же и влюбился в нее! Какое это было чистое, сильное чувство! Разве же мог он не влюбиться в самое прекрасное, после Вероники, создание? Разве же мог он совершить такое насилие над своим, с такой силой жаждущим любви сердцем? Он, ведь, принял то чувство которое увидел на лице ее за сильную, преданную любовь к нему — и действительно, какое еще иное чувство могло сделать лицо таким прекрасным? Мог ли он предположить, что это чувство прямо противоположное, что это — все поглощающая ненависть?..

И, когда он подхватил ее падающее тело, то, так ему хотелось услышать: «Люблю», что он и услышал: «Люблю», а не ненавижу. И вот он уложил ее на снег, некоторое время разглядывал ее лик, а затем услышал голос девочки:

— Надо бы ее, к домику перенести…

Робин рассеяно взглянул на нее, а затем вскочил на ноги, и быстро проговорил:

— Да — конечно же, конечно же… Что ж я стою тут?.. Она мерзнет, а я то — будто жду чего…

Девочка еще раз на него взглянула и проговорила:

— Я то вначале вас испугалась, но теперь поняла, что зря боялась. Вы на самом деле добрый. Вы ее спасли…

— Да, конечно же, конечно же… что ж меня бояться то?.. — бормотал Робин. — вот что: ты сбегай к дому, да позови людей, сюда их веди. Сплетем носилки, тогда и перенесем ее.

Девочка бросилась бежать, ну а Робин подобрал отброшенную и еще горящую ветвь, и, подобрав еще несколько переломленных, валяющихся поблизости ветвей, развел, довольно большой костер, положил рядом Аргонию, и, разглядывая лик ее, зашептал, в восторге, слова любви.

Здесь надо сказать, что Робин, оставивши дом бросился куда глаза глядят, а затем, услышавши вопль чудища, бросился в ту сторону — добежал он до туда, когда Аргония уже перепиливала корни — сразу понял, что она задумала, а про себя рассудил: «Ежели чудище не умрет, так придется отгонять его, а всякие чудища, как известно, бояться огня». И вот, отойдя чуть в сторону он развел костер, и, когда увидел, что девушке грозит опасность, подложил большую еловую ветвь — затем, забывши о страхе, и глядя не на чудище, но на золотистые волосы, бросился к ним — о дальнейшем уже было сказано…

Через некоторое время прибежали люди из дома, а впереди всех — Фалко. Тут сплели носилки, аккуратно переложили на них девушку, и понесли к дому. Всю дорогу Робин шел рядом с носилками, неотрывно вглядывался в ее лик, и шептал:

— Я люблю, и буду любить, как дорогую, милую сестру. Мне никогда не забыть, как посмотрела ты на меня. Ты так прекрасна, что тебя нельзя не любить. Любовь к такой прекрасной как ты — это жертвенная любовь, и я готов пожертвовать, жизнью и даже свободой, ради тебя. Ничто, ничто не затушит в сердце моем этого чувства…

* * *

В последующие дни, чувство Робина, как и следовало ожидать, возросло безмерно. Все эти дни об был рядом с Аргонией — помогал Фалко, который был главный врачеватель. Когда девушку обхватило щупальце, были переломлены почти все ребра, и острые их части поранили и легкие, а один из осколков едва не дошел до сердца; и только благодаря гибкости ее, не был поврежден позвоночник — удивительным было, что она еще могла тогда подняться, и попытаться защитить девочку. Теперь, только благодаря стараньями Фалко она была спасена от смерти.