Дмитрий Щербинин - Буря

• Название: Буря
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись, у берегов Андуина-великого и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Тут Хэм подошел к нему и, взяв за руку, просил, плача:

— Уйдем отсюда. Здесь холодно. Ты обратишься в ледышку этой ночью…

Ринэм расхохотался — и в смехе этом одна боль была:

— Что ж ты: уже успел мне наговорить, что этого треклятого дара Смерти лишают, а теперь и боишься, что она меня заберет?!.. Не возьмет меня никакой холод, ясно, ясно?!.. Мне здесь душно, я изгораю!..

Хэм действительно чувствовал, какой жар исходит от его тела — рука Ринэма жгла, и хоббит прошептал:

— У тебя же лихорадка, жар — тебе лечиться надо; а про смерть… неужели ты понял так, будто я тебе учу, что теперь смерти надо искать? Разве же я тебе говорил такое? Нам надо вырваться из этого, любить нам друг друга надо…

Ринэм хотел было что-то ответить, но не смог: слова застряли у него где-то в горле, и было ему больно. В спину бил, прожигал его ледяными иглами ветер. Уже наступили сумерки, и через Серые горы перевалила мрачная темно-серая пелена, быстро поплыла над этими долинами, с которых раздавался многочисленный и голодный волчий вой.

Вот ветер взвыл с такой болью, будто его ударили исполинским кнутом, продрали его обледенелую плоть насквозь — он, разрываясь и вереща ворвался в окно, заметался по комнате, и все никак не хотел умолкать, зато слышались в его ударах какие-то холодные, надрывные слова — словно бы он выкрикивал заклятье на всеми забытом, проклятом языке.

А Хэм молил Ринэма:

— Я прошу тебя, пойдем со мною. Отогреешься у огня, и, обещаю, что не буду тебе ничего больше говорить, ежели ты только сам этого не захочешь. Только пойдем отсюда…

* * *

Фалко шел по мрачному коридору, вслед за неким кривым карликом, в два раза меньшим, чем хоббит. Карлик был дан ему в провожатые государем Троуном, который, вместе с приближенными своими устроили некое подобие пира. И, ежели на обычных пирах, говорили речи во славу кого-то или чего-то, то на этом — говорили проклятья, и больше скрежетали зубами, ярости набирались — ведь на следующий день должны были выступить в поход. Впрочем, о походе будет сказано еще далее, а пока же — хоббит просто шел за своим проводником.

Вот карлик остановился против обитой черным железом, высокой двери, загремел в потемках ключами. Дверь была раскрыта, и хоббит вошел в помещение столь мрачное, что так должно было выглядеть нутро гроба какого-нибудь великана. Он хотел спросить, в какие покои отвели Робина, но дверь уже захлопнулась, и замок так щелкнул, словно надвое переломился.

Хоббит замер — из коридора доносились шаги карлика — все тише, тише — вот наступила тишина. Где-то завыл одинокий, обмороженный ветер — какое же это было пронзительное завыванье — казалось, что это сама смерть кружит возле дворца. Он прошелся по меховым коврам — холод пола вырывался из под них. Его окружали какие-то расплывчатые, мрачные контуры, но из-за темени ничего нельзя было разглядеть…

— Устал, устал… как же я устал… — шептал хоббит, подходя к чему-то массивному — должно быть кровати.

Дотронулся — действительно кровать — холодная и жесткая, но Фалко было не привыкать — да что там — ведь он последние двадцать спал на камнях…

Он улегся на спину, и смотрел вверх — высокий потолок скрывали какие-то темные вуали, однако, ему чудилось там какое-то движенье, однако же хоббит не придавал тому особого значения, считая, что это либо первые виденья сна, или же летучие мыши — ну а на летучих мышей он нагляделся в орочьих подземельях, и значили они для него столь же много, как для иного какая-нибудь мошкара…

Между тем, проходили минуты. Фалко знал, что где-то за толщами холодных каменных стен продолжается пиршество; что Троун хрипит своим врагам проклятье и сминает своим кулачищем железные сосуды, что сотни его воинов так же голосят, и, точно волки, сверкают обезумевшими от жажды крови глазами… но здесь был совсем иной мир — ни единый звук не проникал из того мира, а минуты медленно текли — неизменные завораживающие тихие — временами начинало выть, и звук этот казался одновременно и близким, и бесконечно далеким…

Фалко хотел закрыть глаза, и тут понял, что попросту не может это делать — все его внимание привлекало плавное движенье темных вуалей под потолком. Наконец, одна из этих вуалей начала плавно к нему опускаться — хоббит не испытывал ни страха, ни удивления — он даже и не осознавал, что все это происходит с ним; скорее, казалось ему, что он читает обо всем этом, или же видит со стороны.

Между тем, вуаль уже была рядом с ним; и тут хоббит перестал чувствовать усталое свое тело, и сделалось ему так легко, как было разве что в юности, когда он, молодой и влюбленный во все мироздание, бежал, неся на устах стихи, по весенним полям… Юность. Весна. Стихи… О погружался в вуаль, и нес в сердце эти три чувства — Юность, Весну, Стихи…

Стали приходить воспоминания — святые его воспоминанья. Они проходили в его сознании бессчетное множество раз, но теперь наливались новой жизнью, и это было настоящим волшебством, как если бы некто собиравший в коллекцию полевые цветы, увидел, что засушенные их стебли и лепестки расцвели и заблагоухали среди зимы…

И тут, среди старых воспоминаний, появилось и совершенно новое. Дело было в том, что он вернулся в Холмищи! Не то, чтобы это было мечтою, и бескровным видением, он чувствовал все так, как чувствует каждый бодрствующий, и восторгался так же, как восторгается бодрствующий, а не спящий. И не важно, что день был весенний, тогда, как до сошествия снегов оставалось еще по меньшей мере два месяца — главное, что он чувствовал и землю, под ногами, и благоуханный, свежий воздух. Он стоял на западном берегу Андуина, возле заново отстроенного моста, и все свое внимание устремлял на берег противоположный — он сразу понял, что все там заново отстроено, что вновь, по широким, пышно зеленеющим склонам хоббитских холмов еще не большими, но такими пригожими облаками располагаются сады вишневые и яблоневые.

Он вновь не чувствовал своих ног, однако, знал, все-таки, что — это не сон; он бежал из всех сил по мосту, и до настороженного его слуха уже долетали звуки далекого пения, он даже узнал эту старую и дурашливую хоббитскую песенку:

— Что нужно деревьям?
Солнечный свет!
А птичьим пеньям?
Красавец рассвет!

Что нужно хоббитам?
Поесть и вздремнуть,
В доме садом увитом —
Вот все что нужно,
Нам, милым хоббитам.

Какое бы отвращение вызвала эта песенка, услышь ее Фалко в годы юности своей, какое же бесконечное мудрое виделось ему за этими строками! Как хотелось поскорее прильнуть к этому милому, родному! Как же, устал он от всех этих погонь, беготни, страстных порывов — и единственный страстный порыв был — поскорее оказаться на родине, взобраться на березу, и провести там, на навесе, все время, от рассвета и до заката, а потом и всю ночь — и все стоять на месте, и созерцать, созерцать…

Ему думалось — когда же закончиться этот мост, а бежал то он так, как ни один хоббит никогда не бегал — пожалуй, он даже и с эльфом сравнялся бы в этом беге. Усталость, ежели она даже и была, оставалась незамеченной… И вот, наконец, окончание моста — он видел уже и сторожевую башню — после нашествия она обвалилась, камни ее составляющие потемнели, покрылись плющом — от одного взгляда на нее сердце наполнялось светлой печалью.

Вот она родная земля! Хоббит чувствовал, как могучая сила, которая от нее исходила, прошла, через мохнатые лапы, и по нему… и вот он, плача от восторга, бросился на эту землю, он жаждал обнять ее, расцеловать — прямо перед его лицом земля раскололась черной пропастью, в которую и начал он падать. Из пропасти, в лицо его, перемешиваясь, били струи то раскаленного, то леденящего воздуха, отлетали назад стены, но, чем глубже он падал, тем более призрачными эти стены становились — пока наконец не попал он в какое-то призрачное царствие, где не было каких-либо твердых форм, но все только какие-то призрачные скопления одно над другим теснились, стенали с отчаяньем. И вновь он почувствовал, что держит его та темная вуаль, слышался и глас: «Вернись домой, там тебя давно уже ждут…» — и еще что-то говорил эта вуаль — все про возвращение, но Фалко уже не мог разобрать никаких слов, так как, глубоко поглощен был собственным чувством.

Он даже и не заметил, когда вернулся в собственное тело, а вуаль отхлынула и растворилась под потолком — чувство было огромное, оно затмевало все иные чувства, все мысли.

Ежели любовь искренняя, то и в долгой разлуке страдалец будет помнить о ней — сначала со страстью жгучей, а затем, как пройдут годы — станет она светлым облаком, и как о детских снах, будет помнить он о ней с ясной печалью, уже не стремясь, но созерцая свой внутренний мир, с которым уже неразрывно слились эти воспоминанья. Но вот настанет новая встреча! Нежданная, негаданная — вдруг ворвется она в его жизнь, и все то, что все эти годы в нем скапливалось, что могло бы вырваться, но не вырвалось — все это, вдруг вспыхнет, и он сможет от чистого сердца проговорить: «Все это время я любил вас, и только вас, теперь я вернулся! Да будет же благословенно небо, за то, что принесло нам эту новую встречу!..»