Дмитрий Щербинин - Буря

• Название: Буря
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись, у берегов Андуина-великого и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Он почувствовал отшатнулся; заорал что-то оглушительно, и в эти мгновенья, буря достигла своего предела: дом передернуло несколько раз, и стены стали кренится, затрещали балочные перекрытия, сразу в нескольких комнатах зазвенела бьющаяся посуда; а что был за грохот! В этом грохоте, пронизывающем стены, как щепка в многометровом водовороте, потонул вопль Альфонсо. С улицы раздался треск ледяной громадины, который перешел в звон столь сильный, что, казалось — все эти ледышки впивались в уши; в одном месте стена выгнулась, треснула; некоторая часть ставен была вырвана — осколок вонзился в стену, а в проем метнулось состоящая из мельчайших дробинок кисея — она врезалась в стену, стала разлетаться по ней, образую плотные, белые наросты. Вот Альфонсо бросился к Нэдии — он перехватил ее за руку, она попыталась его ударить ее другой рукой, но он перехватил ее за шею, сдавил так, что она не могла больше пошевелиться, заорал на ухо:

— А-а! Я знаю, стерва ты проклятая, палач, мерзавка — знаю, чего ты хочешь! Чтобы все это прекратилось! Ну, давай — что стоит — побежали к этой двери, вырвемся на улицу; там обнимемся так крепко, что кости затрещат; а этот лед будет бить и бить нас — сорвет сначала кожу, потом мясо и сухожилия, мускулы — даже и кости будут раздроблены, но нам то уже будет все равно, мы то уже далеко, от этого места будем!..

В ответ Нэдия выгнула голову так, что смогла вцепиться ему в ладонь зубами, и прокусила сразу же до крови; он же выдернул руку, и сильно ударил ее по голове, однако, в то же мгновенье, почувствовал от этого своего подлого поступка такую боль, что выпустил ее, сам покачнулся, а из носа у него кровь пошла — он чувствовал сильную слабость, в глазах же его темнело. Нэдия, получив свободу, резко развернулась, и, что было сил ударила его ниже пояса — Альфонсо вскрикнул, стал оседать, и, когда повалился на колени, она ударила ногою его еще и в бок — и вон он со стоном перевернулся на спину — подняться не мог, захлебывался в своей боли.

— А, что, герой!.. Нравится?! Нравиться?! — и она еще раз ударила его ногой в бок, так, что он закашлялся кровью. — Женщину бить?! Герой! Подонок! Трус!.. Тварь ты подлая, вот ты кто! Да только у орк какой-нибудь может женщину ударить!.. Да и то — нет… орк мужчину бить станет!.. Ты хуже орка, тварь ты поганая! На тебе — получай, получай еще…

И она вновь замахнулась, однако, на этот раз удара не нанесла. В одном стремительном движенье, она хотела склонится, покрыть кашляющего кровью Альфонсо поцелуями, но, в этом же движенье, ее потянуло назад — она на несколько шагов отдернулась, ударилась спиною в стену, и там, сжав лицо руками, громко рыдая, стала медленно оседать. Вдруг взвыла:

— Прости… — и тут же, вскочив, бросившись к нему, взревела. — Ненавижу! Ненавижу тебя, тварь ты проклятая! Убирайся…

Но она даже и не добежала до него — она, словно бы на какую-то незримую преграду наткнулась — повалилась в двух шагах от него на пол, и там лежала, все еще стискивая лицо руками, все еще воя, какую-то странную смесь слов, в которых была и мольба о прощении, и сильная страсть, и ненависть, и отвращение.

Буря, достигнув предела, на нем и остановилась, и никак не умолкала: в пролом вметалась все та же кисея, и, врезаясь в стену, образовывала там все больший нарост; дом трясся в лихорадке, стены кренились; однако, так как и в глазах Альфонсо и в глазах Нэдии все темнело, крен этот воспринимали они, как часть своего бреда…

Вот Альфонсо перевернулся, потом еще раз перевернулся, и вот уже оказался прямо возле Нэдии; он выкрикнул, а потом прошептал, а потом еще раз выкрикнул: «А, все равно, мы будем вместе! Высшее нас связывает! Люблю и теперь!..» И вот он обхватил ее руки, что было сил надавил на них, и едва смог оторвать от лица, на котором остались кровоточащие царапины, от изломанных ногтей. И он впился ей в губы жарким поцелуем, она попыталась отдернуться, однако, он схватил ее за плечи, и стал сдавливать, вжимать в пол — тут вновь его стал бить кашель, и изо рта пошла кровь — он отшатнулся от Нэдии, и, продолжая от этих порывов сотрясаться, тоже зарыдал.

Но теперь уже Нэдия была рядом с ним, теперь уже она обвивала его шею, покрывала его голову поцелуями, и все шептала: «Прости… прости…». Так продолжалось минуту, две; а затем Альфонсо вскрикнул:

— Ну, и что?! Ну, а дальше то что?!.. Ты меня прости… Я уж и не знаю, что говорю! Но… Давай стихами говорить? А?! Вот давай я тебе сейчас проговорю, чтоб поняла ты, что в голове моей твориться! Слушай!.. Нет — подожди, подожди!.. Какие еще стихи: да — были какие-то стихи, но теперь то они вылетели; теперь то и следа от них не осталось!.. Я брежу, брежу?! Нэдия, скажи — ведь, я брежу! Так плохо — так плохо! Темно!.. Спаси меня!.. Вокруг такой мрак!.. Спаси, вытащи меня отсюда!..

Так, беспрерывно, выкрикивал он еще несколько минут, а Нэдия все целовала его; все хотела высказать что-то, однако, выходило только: «Прости…» — она чувствовала во всем теле жар нестерпимый, ей казалось будто в печку она попала, и дышать нечем было; а ведь, одета она была в домашнее платье, и в горнице было уже студено, и кто-нибудь иной уже от холода бы трясся.

— Давай больше не будем этой боли причинять друг другу! Давай поклянемся! Клянись! Клянись! — несколько раз, со стоном, выкрикнул Альфонсо.

— Да, да — клянусь! И, чтобы все у вас было хорошо!.. Я постараюсь!..

— И я клянусь тебе, Нэдия! Я же Человек, все-таки, есть ведь у меня сила воли. И вот я всю силу приложу, чтобы никогда этого больше не повторилось! Никогда, никогда — слышишь ты?!.. Все силы… Голова то болит… Но и стихи, из этой самой боли рвутся: никак мне этих стихов не сдержать! Вот выслушай, выслушай — пусть весь лопну сейчас, а, все равно — должен высказать. Должен — пусть стихи эти клятвой моей станут:

— Я поклянусь тебе созданьем,
Своей душой, своей тоской;
И смерти вечным увяданьем:
Не разлучит ничто с тобой!

Я поклянусь тебе всем адом,
Куда мой темный дух падет;
И райским благосклонным садом,
Куда твоя душа взойдет.

Клянусь любить, всей силой сердца,
В мгновенье каждом и на дне,
Пусть даже рая, света дверца,
Изгонит память обо мне!

Клянусь любить тебя всечасно;
Живя лишь думой о тебе;
Пусть все кричат, что все напрасно:
Я не забуду о звезде!

И он вновь закашлялся кровью, а затем, когда перестал кашлять, перевернулся, и, схватив Нэдию за плечи, с силой встряхнул ее.

— Ну, и что же ты молчишь?! Ты, звезда моя?! Ну, и чего мы тут лежим?! Какие могут быть после этого действия?! Ну, испепели меня! Испепели!..

После того пыла, который вложил он в эти строки, ему ненавистно было само существование; каждое проходящее мгновенье этого бытия, когда они зачем то смотрели друг на друга, зачем-то целовались, когда должно было бы произойти что-то высшее — и он, вложив в эти строки гораздо больше, чем можно было бы услышать или прочитать — и ожидал такого же ответа, который ни словами, ни поцелуем, ни чем либо иным телесным нельзя было бы выразить. И он приходил во все большую ярость, что она не испепеляет его, не возносит в какие-то высшие сферы — так как ему казалось, что здесь вдвоем они должны были приложить усилие, и он уже приложил это усилие:

— Ну, чего же ты ждешь! Ты!.. Хватит меня целовать! Испепели меня, раз ты звезда моя! Испепели!.. Испепели же — я повелеваю тебе! Ну! Исполняй свою клятву! Ты, предательница, ты… стерва! Я приказываю тебе: испепеляй, испепеляй!.. Ты! Как же я ненавижу тебя!.. Я же всю душу перед тобой выложил, чего же ты ждешь! Ах ты…

И он вцепился ей руками в лицо, и тут же отпустил, дал сильную пощечину, а сам еще больше закашлялся кровью; затем, ухватился за массивный стул, стал подниматься, но так надавил на ручку, что стул повалился, хотя грохота его паденья и не было слышно, за надрывным воем бури. Он уже почти поднялся, как сзади на него налетела Нэдия, и, вцепившись кровоточащими ногтями в его плечи, сжала их с такой силой, что разодрала их в кровь:

— Слабак! Червь! Слизень! Клятву дал! Ха-ха! — она разразилась истеричным хохотом, который перешел в плачущий жалобный вопль, но и тот оборвался, а она вцепилась в его седые волосы, что было сил дернула их. — Клятва! Воля! Мерзавец! И на сколько твоей воли хватило — меньше, чем на минуту! Клятва! Только что в слезах каялся, и через минуту! Через Минуту!!! — Опять женщину бьет! Про-о-очь! — взвыла она волчицей. — Иди же ты прочь, гадина! Подлец! Прочь! Пусть тебя раздавит, пусть тебя всего разорвет! Я рада буду! Да-да — я порадуюсь, что с тебя там и кожу, и мясо сдерет, чтоб и костей твоих не осталось! Да-да: сгинь же ты! Мне легче жить станет!.. Прочь! Про-очь!!! И ежели ты выживешь, потому что обычно такие гадины очень живучие; так вот — ежели ты выживешь, гадина, так никогда уже сюда не возвращайся!.. Слышишь — в следующий раз войдешь: я сначала тебе, а потом себе горло перережу… И потому, что лучше в преисподнюю попасть, чем такую жизнь, чем такого палача терпеть! Про-очь!!! Про-о-очь!!!!!