Дмитрий Щербинин - Буря

• Название: Буря
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись, у берегов Андуина-великого и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

— Кто он, этот юноша?! — тут он резко обернулась, с пылающим чувством вглядывалась в эти бледный черты, и вдруг громко вскрикнула, бросилась к нему, обняла за голову, и громко рыдая, и с любовью, и болью вскрикнула. — Знаю, знаю; кто ради меня жизнью пожертвовал. Ведь — это же Он, любимый мой!.. Любимый! Любимый! — страстно зашептала она, обнимая его за плечи, покрывая его лицо поцелуями — горячие слезы, капали на его щеки, на лоб, на губы, на закрытые веки, а она все целовала его, и сильным голосом говорила. — Зачем же ты пожертвовал? Зачем же мне жить теперь, без тебя?.. Уж, лучше умереть нам вместе.

Тут Хозяин темным валом навис над нею, и спрашивал негромко:

— Что помнишь ты, о том, что в смерти было?

Вероника, продолжая обнимать Рэниса, продолжая осыпать его поцелуями, вздрогнула, и чуть слышно молвила:

— Смерть… Я помню, как очнулась в башне; потом — слабость. Потом — тьма; но она тьма продолжалась недолго — лишь краткое мгновенье. Больше ничего не было… Неужели я была мертва… Совсем ничего не было…

Тут она замолчала, и на мгновенье прикрыла очи — и, видно, ей что-то неясное, на одно только мгновенье припомнилось; но тут же исчезло и уже навсегда, как утром приходит пред нами воспоминание о ночных видениях — неясное, хрупкое; и рассыпается, и уже без возвратов, разбитое каменными образами дня. Да — промелькнуло что-то в ее памяти; но вот уже ушло, и вот она вновь склонилась и целует смертно бледного, недвижимого Рэниса: «Любимый, любимый»…

Рэнис не был мертв, хотя то состояние, в котором он пребывал, и жизнью тоже нельзя было назвать. Хотя у него не надрезали вены — почти вся кровь перетекла в вены Вероники; и, когда она перетекала, Рэнис, хоть и не мог пошевелиться, и слово молвить, и не видел ничего — был в сознании, и чувствовал все. Так чувствовал он, как постепенно уходит из него привычный жар, пыл, ненависть — он пытался за эти сильные чувства ухватится, но они, вместе с кровью, уходили из него. А наступала расслабленность все большая и большая — он пытался с этой расслабленностью бороться, напрягал все силы, однако; она с каждой уходящей каплей крови становилась все сильнее; все больше сковывало его тело, и он уже не чувствовал своего тела — и знал, что вернись ему сейчас сознание, он, все равно, не сможет управлять телом. А потом он плыл в глубине какого-то темного, холодного потока, и не мог, и не желал пошевелиться. А, все-таки, была боль — он хотел вернуться к жизни; он хотел чувствовать так же сильно, как и прежде; но тот его порыв был холодный, и прокатился он, как слабое движение вод под метрами твердого льда.

А потом показалось ему будто за льдом вышло яркое солнце, пробившись к нем, словно поцелуями лица коснулась — и вот Рэнис потянулся к этому свету.

— Он жив, жив! — плакала Вероника, и все покрывала его поцелуями.

— Ну, все — довольно. — молвил Хозяин. — Теперь мы уйдем отсюда.

— Да: мы уйдем отсюда. Мы все уйдем отсюда.

— О, нет. Твоих друзей мне незачем таскать за собою — они мне только помеха. Никакой пользы ни от этого эльфа, ни от этого громилы однорукого мне нет. А вот от тебя, я многому хотел бы научиться. Пойдем же.

— Без своих близких я отсюда никуда не уйду. И… и неужели вы думаете, что теперь я смогу жить без любимого своего. Он жив, жив! Видите, какое счастье! Значит, и я могу жить, но — только рядом с ним!

— Придется, значит, силой! — молвил Хозяин, хотел подхватить; но, в это время, все вокруг взревело от многотысячного рева.

Это было столь неожиданно, что даже и Хозяин распрямился во весь свой трехметровый рост: оказывается, часть окружающих поле зубьев была устроена с механизмами, которые; заходясь железным треском, были приведены в движенья; и вот зубья поползли вниз, открывая многочисленные проходы; а за каждым из проходом, виделась какая-нибудь ощетинившаяся острыми углами зала, которая заполнена была, которая клокотала полчищами «огарков» — это по научению гонца «горилла» незаметно вышла, и подняла там тревогу; какими-то хитроумными путями, весть о том, что самому ЕМУ грозит опасность от каких-то проходимцев почти мгновенно разнеслось по всему царствию. «Огарки» знали, что где-то есть некие враги, и научены были тому, что ежели эти враги появятся, то их над уничтожить. И вот, эти бессчетные толпы, впервые за многие века, бросили свою работу, и устремились на помощь своему повелителю.

Два пылающих кровью ока, бесстрастно взирали на них с высоты; смотрели, казалось, на каждого, и, в тоже время, ни на кого не смотрели. Для сидящего на троне, это движение масс, так же было предугадано, так же ничего не значило, как и обычные их движения; когда они, наполненные его думами поколениями вытачивали что-то из камнями, а потом — поколениями это разрушали. Так созерцающий жизнь муравейника, увидит, например, что муравьи все станут прятаться от надвинувшегося дождя; но неужели это взволнует его — неужели он станет он станет останавливать муравьев, или дождь?..

«Огарки» темными, изгаженными ручьями; хлынули из десяток дыр в залу; они бежали из всех сил; кричали, размахивали теми причудливыми орудиями, которыми недавно долбили камень. Они огибали орудия пыток; и так как не знали, кто здесь враг, сминали и палачей — приближались все ближе к Хозяину и остальными; должны были и на «помидора» напасть — ведь, они никогда его раньше и не видели; и, по их убеждению, единственный господин клубился над ними.

Хозяин шагнул навстречу этой массе, стал рокотать заклятья, а из протянутых дланей его, один за другим вырывались темные вихри. Они с яростным воплем; так стремительно, словно стрелы великанов налетали на них, сметали целые ряды; и видно было, как легко «огарки» переламывались — и видно было, что внутри их все черно, прожженно насквозь, и нет там никаких органов, и ломались они как угли — взметались черными облаками.

— Что это?! Остановить, остановить!!! — вопил «помидор».

Посланник вновь спрятался за переломанным троном, и испуганно шептал оттуда:

— Это же безобразие какое-то творится! Уймите их! Уймите!

— Уймите их! Уймите! — вторя посланнику, завопил «помидор», но его никто не слышал.

Хозяин стал расти — вот он поднялся уже метров на десять; контуры его стали расплывчатыми, и видно было, как клокочут среди них огненные бураны. «Огарки» были совсем уже близко, и тогда эта призрачная фигура метнулась к ним навстречу — спало с нее покрывало тьмы, и остался лишь слепящий пламень; он разлился по рядам, и сметая их, устремился через всю залу — от жара «огарки» лопались; взметались вверх бессчетными мириадами искр; и весь воздух уже гудел, весь перекручивался от этой круговерти; над ними плыли волны из этих искр; и, казалось, сейчас обрушаться на них, подхватят, унесут с собою. А жар, от этого пламени был столь велик, что и орудия пытки мгновенно обращались в шипящие, яркие лужи, из которых яростно вырывались искры; даже и каменная поверхность, и зубцы оплавились; через проходы, огненные вихри вырвались и в соседние залы, и только там нехотя успокоились, шипя вжалась в камни.

А Хозяин оставался на месте: когда с него сорвался эта, двадцатиметровая гора — он стал таким же, как и прежде — нет — даже и уменьшился еще; был теперь не выше Мьера; а, так как плечи его поникло, то казался еще ниже.

В это время из-за трона бросился к нему посланник; этот человек со злобным выражением лица теперь пал перед Хозяином на колени, и залепетал:

— Простите вы меня! Простите!.. Я то ошибся, неразумный! Я то думал, что сильный вот тот. — он махнул рукой, на испускающего темный пар «помидора». — Но теперь я вижу, кому должен служить! Что прикажите сделать?

Тут Хозяин пнул его ногою. Посланник коротко вскрикнул, и, все еще пытаясь что-то пробормотать в свое оправдание, пролетел в раскаленном воздухе. Он рухнул на оплавленные, ослепительно белые камни, и тут же обратился в дым. А Хозяин издал тяжелый вздох и молвил устало:

— Все. Весь выложился. Теперь бы только уйти отсюда…

А жар поднимался совершенно невыносимый, слепящий; дышать было нечем; а Вероника склонилась над Рэнисом так, как склонялась она еще маленькой девочкой, над цветами, которые замерзали на лесном тракте. Только тогда она пыталась закрыть цветы от холода, а теперь Рэниса — от жара. Она все покрывала его прохладными поцелуями, и, веруя, что это и есть возлюбленный ее; все шептала ему слова любви, все звала его — и Рэнис чуть заметно дышал, и едва-едва подрагивали, под закрытыми веками, его очи. Она не чувствовала жара; но как же болело, каким же жаром билось ее сердце — она жизнь отдать, только вернулся он, только бы взглянул на нее хоть раз.

— Ну и пекло! — выкрикнул Мьер — пот беспрерывно стекал по покрасневшему лицу его; так же, пропиталась потом и одежда.

В это время, Хозяин подошел к Веронике; обхватил ее своими дланями, оторвал от Рэниса, поднял в воздух, и стремительно понес в ту сторону, откуда их привели. Вероника пыталась вырваться; но, несмотря на то, что Хозяин выложился почти весь, во время последнего заклятья — у него было еще достаточно сил, чтобы удержать девушку.