Дмитрий Щербинин - Последняя поэма

• Название: Последняя поэма
• Автор: Дмитрий Щербинин
• Жанр: Фанфик

Свой роман я посвятил 9 кольценосцам — тем самым ужас вызывающим темным призракам, с которыми довелось столкнуться Фродо в конце 3 эпохи.

Однако действие разворачивается за 5 тысячелетий до падения Властелина Колец — в середине 2 эпохи. В те времена, когда еще сиял над морем Нуменор — блаженная земля, дар Валаров людям; когда разбросанные по лику Среднеземья варварские королевства, сворой голодных псов грызлись между собою, не ведая ни мудрости, ни любви; когда маленький, миролюбивый народец хоббитов обитал, пристроившись у берегов Андуина-великого, и даже не подозревал, как легко может быть разрушено их благополучие…

Да, до падения Саурона было еще 5 тысячелетий, и только появились в разных частях Среднеземья 9 младенцев. На этих страницах их трагическая история: детство, юность… Они любили, страдали, ненавидели, боролись — многие испытания ждали их в жизни не столь уж долгой, подобно буре пролетевшей…

---

Одна крупная слеза покатилась по ее щеке, однако Аргония тут же смахнула ее, и теперь твердо смотрела на страшный лик Альфонсо — она приблизилась к нему, а тот еще раз отдернулся назад.

— Подожди, послушай меня… — шептала девушка. — Я говорю, что он постепенно лишается рассудка — так оно и есть. Этот голос зовет его совершить что-то страшное, и, кажется, он этой ночью уже может это совершить. Я вот сейчас тебя увидела, и подумала, что это хорошо, что мы встретились. Ты же сильный, ты же сможешь его остановить, если понадобится…

— Да, да… — кивал Робин, и ужасом смотрел на ее милый, печальный лик, и тут же выдохнул. — Но, может быть, тебе побежать сейчас во дворец, поднять тревогу… Да, да — созывай эльфов, ведь… — тут око Робина вспыхнуло от ужасной догадки, и сам он весь как-то сжался. — …Ведь, если с ним Ворон, то мне одному не справится — тогда и мне понадобится помощь…

И в это время, с той стороны, куда ушел Альфонсо, раздался его уже отдаленный, но такой мучительный, надрывный голос — казалось, что его схватила сама смерть, а он, в отчаянных попытках от нее высвободится, выговаривал:

— Отпусти… Ну довольно, довольно меня мучить… И чего ж ты теперь еще то хочешь?!.. Ответь, ответь — сколько же можно меня терзать?!..

И тогда и Робин, и Вероника не сговариваясь, но сразу поняв, что им следует делать, бросились на этот голос. Голос все приближался, и повторял все тоже — требовал, чтобы некто оставил его в покое. Вот еще несколько рывков, и Робину показалось, будто среди трав катится на него некое темное чудище — это чудище выло, причитало, и, вдруг, взмыло темной фигурой, оказалась Альфонсо, у которого все лицо было перекошено, которого всего пробивала крупная дрожь.

Он и дико, и пронзительно как то взглянул на них, еще сильнее вскрикнул — вот нервным, судорожным движеньем, едва ли понимая, что делает, оттолкнул Аргонию, и, обхватив свою изрезанную морщинами голову, бросился прочь — на бегу он выл: «Оставьте же меня!.. Оставьте меня все, в конце-то концов!.. Как же я вас всех ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!» — и как же чужды были эти его выкрики спокойствию окружающей ночи!.. Голоса эльфов до этого едва доносились, почти сливались с загадочным шорохом трав в ночи, теперь же эти голоса оборвались — должно быть, они услышали эти выкрики, теперь стояли где-то незримые, вслушивались. Альфонсо жаждал только одного — остаться в одиночестве — без этого ненавистного вороньего гласа в голове, без всех этих иных, так же ненавистных ему. И если окружающим казалось, что он отчаянно, из всех сил сторонится всех, и живет в полном одиночестве, то ему самому казалось, что напротив все преследуют его, и все время он на виду, все время лезут к нему с постылыми расспросами и ни минуты, ни минуты покоя ему нет…

А эта ночь выдалась особенно мучительной для него — предыдущие несколько ночей он боролся со сном, но теперь сон взял свое — глаза сами собою закрылись, и как только это произошло, оказался с ним рядом черный ворон, и принялся корить его, что он бесцельно, как кикимора в трясине проводит свою жизнь, и тут же, одно за другим, начинали подниматься виденья — те деянья, которые он, Альфонсо, мог бы совершить; да — то были великие деянья — весь мир бы расцвел подобно чудесному саду, стал бы краше Валинора, и навсегда исчезли бы убийства, вообще любые насилия, и среди всех народов объединенных под его началом не было бы каких-либо иных чувств кроме братства и любви. И он, как и за много ночей до этого, принялся выкрикивать — он не ворону кричал, так как давно уже понял, что никакие его увещания его не трогают, но к Нэдии он обратился, в той ночи он рычал исступленно, но и безмолвно — так как все эти надрывы в душе его происходили:

— Мне больно, больно без тебя!
Как одиночество в годах терзает,
Вновь сердце кровью истекает,
Так я живу, мечту любя.

Я знаю не простишь меня ты,
Я знаю сам — прощенья нет,
Минует двадцать, сорок лет,
Уйдет ли мир в дыханье Леты…

Не мне прощения просить,
Любить убийцу ты не сможешь,
Но что ж ты, страсть, мне сердце гложешь?!
И как, и тебя мне не любить?!..

Один я здесь, во мне страданье —
Безмолвных лет в груди рыданье!

И ворон вновь стал насмехаться над ним, как и много раз до этого, и стал приговаривать, что — это все недостойно, мелочно, что он все глубже погружается в трясину. Это было жуткое, смертное мученье, и Альфонсо казалось, что оно уже целую жизнь продолжается, как произошло чудо — во сне ему явилась Нэдия. За эти годы, он почти совсем позабыл черты ее лица, и вспоминал только чувства, которые он испытывал, когда она была рядом. Она явилась ему в виде светоносного облака, но он, конечно же, сразу ее узнал, сразу бросился перед ней на колени, и взмолился:

— Я помню, помню, как ты мне являлась, тогда еще в Хаосе. Ты меня тогда в Нуменор перенесла — там был ад, потому что там была кровь моей матери и друга; но там же был и рай — с тобою, с тобою… Впервые за эти годы ты явилась ко мне!.. О милая, о любимая — пожалуйста, не топчи меня недостойного, проклятого убийцу!.. Ты должна знать, да ты и знаешь — я ни разу, ни разу за все эти годы не изменял тебе. Все мысли, все страдания мои были только о тебе, любимая. Зачем же я жил?! Зачем, зачем, после всего так и не бросился на клинок?!.. А помнишь ли, любимая, сколько клятв я давал, что из жизни этой уйду, дабы иным боль не причинять?! Так и не исполнил! Для меня эта жизнь преисподняя, так, значит, не преисподней — забвения боюсь. Нэдия, Нэдия… — и он залился горестными слезами.

А она подплыла, объяла его световыми волнами, и голос ее, плавно, словно морские валы, перекатываясь, запел в его голове:

— В этой ночи, нам суждено встретится. Просыпайся и беги скорее туда, куда укажет тебе сердце…

Конечно, Альфонсо жаждал, чтобы она не оставляла его — он, казалось, вечность готов был слушать ее голос — однако, на этом виденье померкло, и он остался в одиночестве. В холодном поту вскочил со своей кровати, наспех оделся, и выскочил в освещенный приглушенным, изумрудным светом коридор, там на лавочке против его двери сидела Аргония — она слышала болезненные стоны Альфонсо, и теперь глаза ее были красны от слез, да и от усталости (ведь она почти не спала). И вот, когда он вылетел в коридор, она вскочила ему навстречу, протянула руки, увидев его искаженный страданием и страстью лик, едва смогла сдержать стон; и вот, порывистым движеньем протянула ему руки — он метнул на нее только один короткий взгляд, и взгляд этот был подобен удару раскаленного клинка — столько в нем было презрения и ненависти. Аргония уже знала, что ее ждет такой взгляд — она его и прежде встречала, и отчаивалась, но все равно его любила. Однако, никогда прежде не доводилось ей видеть такого мученья, такой страсти, такой затаенной, готовой вырваться надежды. И ей захотелось крикнуть, позвать на помощь, чтобы остановили его — она то чувствовала, что он решился на что-то, и это что-то в страшное выльется; но она все-таки сдержала этот крик — понимала, что этим только большую ему боль причинит.

Он бросился по коридору — он, подобный темной глыбе — он грохотал, и, казалось, весь дворец трясся вместе с ним. Аргония бесшумно побежала следом, однако он все-таки услышал, не оборачиваясь, понял в чем дело, прорычал что-то, заскрежетал зубами, и вдруг с разбегу выпрыгнул в распахнутое настежь окно. Аргония не останавливаясь прыгнула за ним.

Это был третий этаж, а внизу, прямо под окнами, благоухали пышные кусты сирени. Тихо-тихо переговаривались там птахи, однако, когда массивная фигура рухнула, затрещала ветвями — с испуганным верещаньем бросились в стороны. Аргония, в отличии от Альфонсо пала бесшумно, на несколько мгновений замерла, чутко прислушиваясь, и уловила стремительно удаляющийся треск ветвей — тут же бросилась в ту сторону. Альфонсо бежал из всех сил, и она все не могла его догнать, затем он споткнулся о какой-то корень, и, когда она все-таки подбежала, начала что-то говорить, то он так скривился от этого, что она, почувствовав себя орудием пытки для любимого, больше не решалась к нему подойти, но беззвучной тенью следовала за ним, обхватившим голову, болезненно шепчущим что-то, шатающимся из стороны в сторону. О ее встрече с Робиным уже было сказано.

Итак, после очередной встречи, Альфонсо, оттолкнув Аргонию, что было сил бросился в ночь. Он бежал до тех пор, пока не споткнулся о какой-то корень, пока не повалился. Так и лежал он, без всякого движенья, чувствуя, что теперь Нэдия рядом — его могучий дух, и тело, настолько измучились от этой все тянущейся да тянущейся муки, что он только ждал, что она подойдет к нему — спасет, спасет из этого ада. И вот он смог различить медленно разливающееся в воздухе, и все усиливающееся сияние. По щекам его катились слезы, он шептал: